И знаешь, что сказал мне этот хрен собачий? «Это, — говорит, — у вас возрастное!» И мне пришлось заплатить ему пятьдесят фунтов за прием и еще две тысячи за моральный ущерб.
— Какой же вы ему ущерб нанесли?
— Как это? Он меня, здорового мужика, обозвал дряхлым стариканом. Разве нормальный здоровый мужик такое потерпит? Ну, я и врезал ему промеж очков. И ты знаешь, мне враз полегчало. Даже таблеток пить не пришлось. Вышел из кабинета как огурчик.
Александр почувствовал легкий укол зависти. Он бы с удовольствием «врезал кому-нибудь промеж очков», если бы это хоть на йоту уменьшило его страдания Он с интересом посмотрел на гостя, но тут же отмел от себя нездоровую мысль, приписав ее синдрому начинающейся болезни.
— И что, так и будешь дурить с молоком? — Серж с силой захлопнул холодильник. — Знаешь ли ты, дорогой мой друг, что нет лучшего средства от похмелья, чем бутылочка пива.
Теперь сэр Доудсен взглянул на него с нескрываемым ужасом. Ему вдруг показалось, что на макушке дородного посетителя стали отчетливо видны рога Вельзевула. Александр гордо вскинул голову, вспомнив о предках, славящихся своим несгибаемым духом.
— Тю… — протянул Бобров. — Да ты еще и упрямый к тому же! Ладно, подыхай, если хочешь. Пойдем хоть кофе выпьем.
Чашка кофе в ресторане «Метрополь» как-то незаметно превратилась в продолжительный обед. Александр был непреклонным в своем ожесточенном желании стать трезвенником, однако противостоять обильным яствам, заполонившим большой стол, он не смог.
«В конце концов, — решил молодой аристократ, — полное ограничение в еде — метод лечения любых болезней у моего доктора. Главное — исключить основное, в моем случае — алкоголь».
Когда подали десерт, у Сержа в кармане зазвонил телефон.
— Да? — удивился он чьему-то сообщению. — Так нужно ее навестить.
Закончив разговор, он озадаченно уставился на сотрапезника:
— Мне нужно отлучиться!
Молодой аристократ понимающе кивнул.
— Дождешься меня? Я ненадолго. А потом мотнем с тобой к одной чаровнице.
— Увольте, — осторожно отказал сэр Доудсен, с ужасом подозревая мецената в попытке отвезти его к одной из дорогих валютных девочек, о которых в ярких красках рассказывали все его лондонские знакомые, которые побывали в Москве.
— Почему? — благодушно удивился Серж. — Моя протеже. Тварь редкостная, но фактура… Пальчики оближешь.
Только что приехала. И пробудет недолго, пишет диск в Лос-Анджелесе. Так что лучше тебя сейчас ей представить: мало ли, потом, может, и не увидитесь.
— Но я не ищу знакомств…
Он не договорил. По округлившимся глазам приятеля он понял, что развивает тему явно не в ту сторону.
— Да ты чо! Думаешь, я тебя к ней в койку пихаю?! Вот придурок! Она любит хорошее общество, а ты его яркий представитель. Развеселишь девочку немного. А то она после одного неприятного приключения совсем сникла.
Говорит сквозь зубы, а мне ее задобрить нужно. У меня к ней дело, понятно? А ты мой выгодный фон. Сечешь?
Александр не многое понял, но на всякий случай согласно кивнул.
Бобров поспешно растворился в сумерках, однако не прошло и часа, как он вернулся, запыхавшийся и, как показалось сэру Доудсену, злой.
— Представь, проторчал в пробке. Тут езды-то пять минут. Можно и пешком дойти, но знаешь ведь, коль сел в машину, выйти трудно. А пока я маялся, до меня дошло.
Ну, какого черта тебя от культуры отрывать. Слушал ли ты когда-нибудь русскую эстраду?
— Нет, — честно признался молодой англичанин.
— Так у тебя появился шикарный шанс не только послушать, но и познакомиться с самой восхитительной ее персоной.
— Ты знаешь некоторых артисток? — догадался Александр, и в душе у него мелодичными переливами зазвонил колокольчик. В университетские годы у него был непродолжительный роман с одной весьма известной актрисой, о котором он до сих пор вспоминал с легкой грустью.
Стрела амура не успела глубоко ранить его сердце, поскольку актриса довольно быстро (а именно через неделю) уехала на съемки куда-то в Африку и там увлеклась не то продюсером, не то режиссером. Но легкая атмосфера актерского бытия на всю жизнь запомнилась молодому аристократу.
— Знаю ли я артисток?! — хохотнул Серж. — Да многих я до сих пор с руки кормлю! Я ж известный меценат!
И с одной я намереваюсь тебя познакомить.
— О! — вырвалось у потомка Доудсенов, и он посмотрел на своего покровителя с нескрываемым восхищением.
* * *
В антракте Маша решила исполнить назначенную ей миссию, пойти за кулисы и отдать Асе Катькину сотню.
Где в «России» находятся двери из зала и фойе в помещение для артистов, она понятия не имела. У кого спросить — тоже. Тем более внутренний голос подсказывал ей, что если она заведет об этом речь с кем-нибудь из служителей киноконцертного комплекса, те предпримут все усилия, чтобы не пустить за кулисы простую зрительницу, желающую повидать свою приятельницу — танцовщицу кордебалета. Недолго думая, она решительно направилась к сцене прямо со своего бокового места в амфитеатре. Маша по опыту знала, что уверенный вид и деловой натиск открывают любые двери. Вокруг сцены операторы копошились со своими камерами, видеоинженеры расправляли провода, осветитель переставлял прибор, и всем им дела не было до какой-то там девицы, бодро поднимавшейся по ступенькам на сцену.
«Интересно, — подумала Маша, аккуратно ступив на последнюю ступеньку. — Когда-нибудь я тут спою?»
Запах закулисья всегда одинаков и в Сыктывкарской филармонии, и в центральном зале «России»: смесь разогретых под софитами пыли, краски и отполированных миллионами шагов досок. Сцену в антракте не освещают, поэтому за кулисами сумрачно, как в вековом мертвом лесу. Маша шагнула в полумрак и, пройдя всего несколько шагов, замерла в нерешительности.
— Что? — знакомый грудной голос сорвался на истерические нотки. — Что ты сказала? Ты?! Я не верю ни одному твоему слову! Что?! Ха-ха-ха, — нервно расхохоталась Ирма Бонд. — Что он сказал? Это он тебе сказал? Запомни, я не должна ничего делать. Я никому ничего не должна. А мне, между прочим, плевать и на тебя, и на него! Я на вас плевать хотела, вот так! Передай ему мои слова. Привет!
У Машиных ног что-то громыхнуло. Затем послышались приглушенные всхлипы.
— Козел, — проныла Ирма. — Мерзавец! Вечная любовь.. Вечная любовь. Вот тебе — вечная любовь!
Маша замерла, боясь пошевелиться. Когда человек говорит по телефону, а уж тем более сам с собой, лучше не выпрыгивать к нему, как чертик из бутылки, с громогласным: «Здрасьте, а вот и я! Извини, старушка, но я в курсе событий. Сочувствую!» Уж лучше позволить человеку думать и дальше, что его никто не слышал.
Она вжалась в темную ткань кулис, стараясь дышать как можно реже.
«Вот тебе любовь, паршивец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Какой же вы ему ущерб нанесли?
— Как это? Он меня, здорового мужика, обозвал дряхлым стариканом. Разве нормальный здоровый мужик такое потерпит? Ну, я и врезал ему промеж очков. И ты знаешь, мне враз полегчало. Даже таблеток пить не пришлось. Вышел из кабинета как огурчик.
Александр почувствовал легкий укол зависти. Он бы с удовольствием «врезал кому-нибудь промеж очков», если бы это хоть на йоту уменьшило его страдания Он с интересом посмотрел на гостя, но тут же отмел от себя нездоровую мысль, приписав ее синдрому начинающейся болезни.
— И что, так и будешь дурить с молоком? — Серж с силой захлопнул холодильник. — Знаешь ли ты, дорогой мой друг, что нет лучшего средства от похмелья, чем бутылочка пива.
Теперь сэр Доудсен взглянул на него с нескрываемым ужасом. Ему вдруг показалось, что на макушке дородного посетителя стали отчетливо видны рога Вельзевула. Александр гордо вскинул голову, вспомнив о предках, славящихся своим несгибаемым духом.
— Тю… — протянул Бобров. — Да ты еще и упрямый к тому же! Ладно, подыхай, если хочешь. Пойдем хоть кофе выпьем.
Чашка кофе в ресторане «Метрополь» как-то незаметно превратилась в продолжительный обед. Александр был непреклонным в своем ожесточенном желании стать трезвенником, однако противостоять обильным яствам, заполонившим большой стол, он не смог.
«В конце концов, — решил молодой аристократ, — полное ограничение в еде — метод лечения любых болезней у моего доктора. Главное — исключить основное, в моем случае — алкоголь».
Когда подали десерт, у Сержа в кармане зазвонил телефон.
— Да? — удивился он чьему-то сообщению. — Так нужно ее навестить.
Закончив разговор, он озадаченно уставился на сотрапезника:
— Мне нужно отлучиться!
Молодой аристократ понимающе кивнул.
— Дождешься меня? Я ненадолго. А потом мотнем с тобой к одной чаровнице.
— Увольте, — осторожно отказал сэр Доудсен, с ужасом подозревая мецената в попытке отвезти его к одной из дорогих валютных девочек, о которых в ярких красках рассказывали все его лондонские знакомые, которые побывали в Москве.
— Почему? — благодушно удивился Серж. — Моя протеже. Тварь редкостная, но фактура… Пальчики оближешь.
Только что приехала. И пробудет недолго, пишет диск в Лос-Анджелесе. Так что лучше тебя сейчас ей представить: мало ли, потом, может, и не увидитесь.
— Но я не ищу знакомств…
Он не договорил. По округлившимся глазам приятеля он понял, что развивает тему явно не в ту сторону.
— Да ты чо! Думаешь, я тебя к ней в койку пихаю?! Вот придурок! Она любит хорошее общество, а ты его яркий представитель. Развеселишь девочку немного. А то она после одного неприятного приключения совсем сникла.
Говорит сквозь зубы, а мне ее задобрить нужно. У меня к ней дело, понятно? А ты мой выгодный фон. Сечешь?
Александр не многое понял, но на всякий случай согласно кивнул.
Бобров поспешно растворился в сумерках, однако не прошло и часа, как он вернулся, запыхавшийся и, как показалось сэру Доудсену, злой.
— Представь, проторчал в пробке. Тут езды-то пять минут. Можно и пешком дойти, но знаешь ведь, коль сел в машину, выйти трудно. А пока я маялся, до меня дошло.
Ну, какого черта тебя от культуры отрывать. Слушал ли ты когда-нибудь русскую эстраду?
— Нет, — честно признался молодой англичанин.
— Так у тебя появился шикарный шанс не только послушать, но и познакомиться с самой восхитительной ее персоной.
— Ты знаешь некоторых артисток? — догадался Александр, и в душе у него мелодичными переливами зазвонил колокольчик. В университетские годы у него был непродолжительный роман с одной весьма известной актрисой, о котором он до сих пор вспоминал с легкой грустью.
Стрела амура не успела глубоко ранить его сердце, поскольку актриса довольно быстро (а именно через неделю) уехала на съемки куда-то в Африку и там увлеклась не то продюсером, не то режиссером. Но легкая атмосфера актерского бытия на всю жизнь запомнилась молодому аристократу.
— Знаю ли я артисток?! — хохотнул Серж. — Да многих я до сих пор с руки кормлю! Я ж известный меценат!
И с одной я намереваюсь тебя познакомить.
— О! — вырвалось у потомка Доудсенов, и он посмотрел на своего покровителя с нескрываемым восхищением.
* * *
В антракте Маша решила исполнить назначенную ей миссию, пойти за кулисы и отдать Асе Катькину сотню.
Где в «России» находятся двери из зала и фойе в помещение для артистов, она понятия не имела. У кого спросить — тоже. Тем более внутренний голос подсказывал ей, что если она заведет об этом речь с кем-нибудь из служителей киноконцертного комплекса, те предпримут все усилия, чтобы не пустить за кулисы простую зрительницу, желающую повидать свою приятельницу — танцовщицу кордебалета. Недолго думая, она решительно направилась к сцене прямо со своего бокового места в амфитеатре. Маша по опыту знала, что уверенный вид и деловой натиск открывают любые двери. Вокруг сцены операторы копошились со своими камерами, видеоинженеры расправляли провода, осветитель переставлял прибор, и всем им дела не было до какой-то там девицы, бодро поднимавшейся по ступенькам на сцену.
«Интересно, — подумала Маша, аккуратно ступив на последнюю ступеньку. — Когда-нибудь я тут спою?»
Запах закулисья всегда одинаков и в Сыктывкарской филармонии, и в центральном зале «России»: смесь разогретых под софитами пыли, краски и отполированных миллионами шагов досок. Сцену в антракте не освещают, поэтому за кулисами сумрачно, как в вековом мертвом лесу. Маша шагнула в полумрак и, пройдя всего несколько шагов, замерла в нерешительности.
— Что? — знакомый грудной голос сорвался на истерические нотки. — Что ты сказала? Ты?! Я не верю ни одному твоему слову! Что?! Ха-ха-ха, — нервно расхохоталась Ирма Бонд. — Что он сказал? Это он тебе сказал? Запомни, я не должна ничего делать. Я никому ничего не должна. А мне, между прочим, плевать и на тебя, и на него! Я на вас плевать хотела, вот так! Передай ему мои слова. Привет!
У Машиных ног что-то громыхнуло. Затем послышались приглушенные всхлипы.
— Козел, — проныла Ирма. — Мерзавец! Вечная любовь.. Вечная любовь. Вот тебе — вечная любовь!
Маша замерла, боясь пошевелиться. Когда человек говорит по телефону, а уж тем более сам с собой, лучше не выпрыгивать к нему, как чертик из бутылки, с громогласным: «Здрасьте, а вот и я! Извини, старушка, но я в курсе событий. Сочувствую!» Уж лучше позволить человеку думать и дальше, что его никто не слышал.
Она вжалась в темную ткань кулис, стараясь дышать как можно реже.
«Вот тебе любовь, паршивец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86