«Видите, с кем мне приходится иметь дело?»
Когда Гецманн вновь повернулся к нам с Нэн, его густые брови сошлись воедино. Он мрачно глянул сначала на Нэн, потом на меня и заговорил. Как ни странно, голос его звучал по-прежнему любезно. Даже чересчур. Настолько любезно, что мы с сестрой невольно заерзали на металлических стульях.
– Милые дамы, – пропел Гецманн, откидываясь в своем казенном кресле, – знаете, чего я больше всего не люблю?
Кажется, он не ждал от нас ответа. Мы и не стали отвечать.
– Больше всего я не люблю, когда болванам на телевидении приходит в голову разбавить вечерние новости криминальной хроникой. Когда на экране начинают мелькать трупы, жертвы и похищенные детишки. Потому что тут же из всех щелей штата Кентукки вылезают очевидцы, убежденные, что собственными глазами видели жертву. В соседней забегаловке, в компании с Элвисом Пресли.
Произнося эту речь, Гецманн даже не улыбнулся, но кое-кто из его коллег захихикал в рукав.
– А затем все эти свидетели, которые имели честь видеть пропавшего или убитого беднягу в компании Элвиса, строем заявляются сюда, дабы поведать об этом мне. А мне, между прочим, приходится заносить их бредни в протокол, – он вновь зашуршал бланком, – и все зазря. – Гецманн поднялся. – Милые дамы, спасибо, что пришли, но у меня, знаете ли, дела…
Уф-ф. Лично я мгновенно уловила намек Гецманна и с готовностью вскочила, собираясь как можно скорее убраться восвояси. Нэн проделала то же самое – за одним исключением. Она открыла рот:
– Нет уж, черт побери, минуточку… Не знаю уж, за кого вы нас принимаете, но…
Я внимательно взглянула на Нэн. Еще не видя подергивающейся жилки на ее виске, я поняла, что сестра в бешенстве. Чертей Нэн поминает лишь тогда, когда на самом деле с языка у нее рвется нечто совершенно непечатное.
– …нам с сестрой стоило немалых трудов совершить это неблизкое путешествие…
Однако! Вообще-то мы добрались сюда за десять минут. А послушать Нэн – так целых десять дней тряслись в общем вагоне.
– …чтобы исполнить наш гражданский долг, – и вот так вы нас принимаете? Да это… это просто возмутительно!..
Мне, вероятно, следовало восхититься выдержкой Нэн, но, честно говоря, я не сводила глаз с лица Гецманна. И при этом мечтала, чтобы Нэн заткнулась.
Но она и не думала. А пока сестрица держала яркую речь насчет гражданского долга, у Гецманна было достаточно времени, чтобы ее разглядеть; и глаза его все больше сужались.
На середине убедительной фразы Нэн о «преступности, принимающей угрожающие размеры», Гецманн подал голос:
– Минутку… Я не мог видеть вас по телевизору или… – Детектив взъерошил свой «ежик» и вдруг щелкнул пальцами: – Ага, вспомнил! Вы с радио. Верно?
Вместо ответа Нэн достала из своего рюкзака, который она упорно именует ридикюлем, визитную карточку и протянула Гецманну.
Довольно картинным жестом.
Не раз и не два за минувшие годы случалось, что презентация сестрицей своей визитки в моем присутствии повергала меня в депрессию на несколько дней. Да знаю, знаю. Нельзя же быть такой узколобой! И тем не менее, прожив домохозяйкой всю свою взрослую жизнь, невольно проникаешься убеждением, что иметь работу, при которой полагается визитная карточка, – это более чем солидно.
Но сейчас – кажется, впервые на моей памяти – я даже чуточку обрадовалась, что у меня нет собственной визитки. Это давало мне возможность спокойно стоять и наблюдать, как Гецманн прожигает взглядом дырки на карточке Нэн.
– «Кентукки – Индиана», значит? – протянул Гецманн, и его голубые глаза потемнели. – Это не та станция, что устраивает идиотские рекламные кампании?
Нэн вздернула подбородок:
– Идиотские? Мистер детектив, я бы не стала называть их идиотскими.
Я благоразумно помалкивала.
Три месяца назад радиостанция «Кентукки–Индиана» заставила Нэн прокатиться на слоне – вот именно, на слоне – по центральной улице Луисвиля, дабы прорекламировать местное агентство какой-то там автомобильной компании, которое якобы продает машины за сущие гроши.
А за несколько месяцев до этого ее заставили взобраться на сигнальную мачту и сидеть там, пока не повысится рейтинг родной радиостанции.
Ну а еще раньше, в этом же году, на день святого Патрика ее вынудили размалеваться зеленой краской.
Гецманн наконец перевел взгляд с визитки на ее хозяйку.
– Значит, по-вашему, они не идиотские, да? – хмыкнул он. – А как же вы назовете жалкие ухищрения одной радиостанции выставить меня дураком, чтобы прославить свою диск-жокейшу? А? – Гецманн подался вперед, по-прежнему буравя Нэн глазами. – Знаете, как я это называю? Я называю это разбазариванием моего драгоценного времени.
Я чуть не поперхнулась. Не знаю, как Нэн, а я определенно созрела для прощания. И уже открыла рот, чтобы сообщить об этом, но тут сестрицу снова понесло.
– Послушайте, детектив! – начала она на высокой ноте. – Моя радиостанция не имеет к этому никакого отношения. Абсолютно никакого. Моя сестра – а не я! – сегодня разговаривала с вашим чертовым покойником, а в новостях передали, что ваша чертова полиция нуждается в любой информации, даже самой незначительной, чтобы помочь опознать этого человека, вот мы и…
– В новостях соврали, – охладил ее пыл Гецманн. – Что-нибудь еще?
Лично у меня больше ничего не было. Во всяком случае, для Гецманна.
Однако, когда мы с Нэн, вылетев из полицейского управления, на всех парах помчались домой, мне нашлось что сказать дорогой сестрице.
Причем очень громким голосом.
– Никогда в жизни меня еще так не унижали! Ни-ког-да!
На самом деле, едва эти слова слетели с моего языка, мне вдруг пришло в голову, что, когда мой бывший муженек Джейк бросил меня ради той белобрысой выдры, это было куда унизительнее. Но мысль эта посетила меня с секундным опозданием.
Нэн между тем гневно трясла головой:
– Чертов фараон! В жизни не встречала большего придурка!
– А я в жизни не чувствовала себя такой дурой!
Едва выпалив это, я тут же сообразила, что милый Джейк, уйдя к той выдре, выставил меня куда большей дурой. Но сия умная мысль опять же слегка запоздала.
– Не могу поверить! Этот паршивый сыщик вел себя так, будто мы сбежали из психушки!
Я прибавила газу. Нэн все равно меня не понимала. Лично я винила не детектива Гецманна, а сестрицу. Я снова оборвала ее:
– Говорила я тебе, что это дурацкая затея! Говорила ведь! Но ты меня разве слушала? Какое там! Вот так всегда: втягиваешь меня в свои идиотские затеи! Ведь я даже не знала, что это был за тип! Я вообще ничего не знала. Но нет, тебе понадобилось силком тащить меня в полицию! Захотелось выставить меня полной кретинкой!
Нэн молчала.
Угрюмо покосившись на нее, я продолжала:
– Совершенно очевидно, что это всего лишь совпадение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Когда Гецманн вновь повернулся к нам с Нэн, его густые брови сошлись воедино. Он мрачно глянул сначала на Нэн, потом на меня и заговорил. Как ни странно, голос его звучал по-прежнему любезно. Даже чересчур. Настолько любезно, что мы с сестрой невольно заерзали на металлических стульях.
– Милые дамы, – пропел Гецманн, откидываясь в своем казенном кресле, – знаете, чего я больше всего не люблю?
Кажется, он не ждал от нас ответа. Мы и не стали отвечать.
– Больше всего я не люблю, когда болванам на телевидении приходит в голову разбавить вечерние новости криминальной хроникой. Когда на экране начинают мелькать трупы, жертвы и похищенные детишки. Потому что тут же из всех щелей штата Кентукки вылезают очевидцы, убежденные, что собственными глазами видели жертву. В соседней забегаловке, в компании с Элвисом Пресли.
Произнося эту речь, Гецманн даже не улыбнулся, но кое-кто из его коллег захихикал в рукав.
– А затем все эти свидетели, которые имели честь видеть пропавшего или убитого беднягу в компании Элвиса, строем заявляются сюда, дабы поведать об этом мне. А мне, между прочим, приходится заносить их бредни в протокол, – он вновь зашуршал бланком, – и все зазря. – Гецманн поднялся. – Милые дамы, спасибо, что пришли, но у меня, знаете ли, дела…
Уф-ф. Лично я мгновенно уловила намек Гецманна и с готовностью вскочила, собираясь как можно скорее убраться восвояси. Нэн проделала то же самое – за одним исключением. Она открыла рот:
– Нет уж, черт побери, минуточку… Не знаю уж, за кого вы нас принимаете, но…
Я внимательно взглянула на Нэн. Еще не видя подергивающейся жилки на ее виске, я поняла, что сестра в бешенстве. Чертей Нэн поминает лишь тогда, когда на самом деле с языка у нее рвется нечто совершенно непечатное.
– …нам с сестрой стоило немалых трудов совершить это неблизкое путешествие…
Однако! Вообще-то мы добрались сюда за десять минут. А послушать Нэн – так целых десять дней тряслись в общем вагоне.
– …чтобы исполнить наш гражданский долг, – и вот так вы нас принимаете? Да это… это просто возмутительно!..
Мне, вероятно, следовало восхититься выдержкой Нэн, но, честно говоря, я не сводила глаз с лица Гецманна. И при этом мечтала, чтобы Нэн заткнулась.
Но она и не думала. А пока сестрица держала яркую речь насчет гражданского долга, у Гецманна было достаточно времени, чтобы ее разглядеть; и глаза его все больше сужались.
На середине убедительной фразы Нэн о «преступности, принимающей угрожающие размеры», Гецманн подал голос:
– Минутку… Я не мог видеть вас по телевизору или… – Детектив взъерошил свой «ежик» и вдруг щелкнул пальцами: – Ага, вспомнил! Вы с радио. Верно?
Вместо ответа Нэн достала из своего рюкзака, который она упорно именует ридикюлем, визитную карточку и протянула Гецманну.
Довольно картинным жестом.
Не раз и не два за минувшие годы случалось, что презентация сестрицей своей визитки в моем присутствии повергала меня в депрессию на несколько дней. Да знаю, знаю. Нельзя же быть такой узколобой! И тем не менее, прожив домохозяйкой всю свою взрослую жизнь, невольно проникаешься убеждением, что иметь работу, при которой полагается визитная карточка, – это более чем солидно.
Но сейчас – кажется, впервые на моей памяти – я даже чуточку обрадовалась, что у меня нет собственной визитки. Это давало мне возможность спокойно стоять и наблюдать, как Гецманн прожигает взглядом дырки на карточке Нэн.
– «Кентукки – Индиана», значит? – протянул Гецманн, и его голубые глаза потемнели. – Это не та станция, что устраивает идиотские рекламные кампании?
Нэн вздернула подбородок:
– Идиотские? Мистер детектив, я бы не стала называть их идиотскими.
Я благоразумно помалкивала.
Три месяца назад радиостанция «Кентукки–Индиана» заставила Нэн прокатиться на слоне – вот именно, на слоне – по центральной улице Луисвиля, дабы прорекламировать местное агентство какой-то там автомобильной компании, которое якобы продает машины за сущие гроши.
А за несколько месяцев до этого ее заставили взобраться на сигнальную мачту и сидеть там, пока не повысится рейтинг родной радиостанции.
Ну а еще раньше, в этом же году, на день святого Патрика ее вынудили размалеваться зеленой краской.
Гецманн наконец перевел взгляд с визитки на ее хозяйку.
– Значит, по-вашему, они не идиотские, да? – хмыкнул он. – А как же вы назовете жалкие ухищрения одной радиостанции выставить меня дураком, чтобы прославить свою диск-жокейшу? А? – Гецманн подался вперед, по-прежнему буравя Нэн глазами. – Знаете, как я это называю? Я называю это разбазариванием моего драгоценного времени.
Я чуть не поперхнулась. Не знаю, как Нэн, а я определенно созрела для прощания. И уже открыла рот, чтобы сообщить об этом, но тут сестрицу снова понесло.
– Послушайте, детектив! – начала она на высокой ноте. – Моя радиостанция не имеет к этому никакого отношения. Абсолютно никакого. Моя сестра – а не я! – сегодня разговаривала с вашим чертовым покойником, а в новостях передали, что ваша чертова полиция нуждается в любой информации, даже самой незначительной, чтобы помочь опознать этого человека, вот мы и…
– В новостях соврали, – охладил ее пыл Гецманн. – Что-нибудь еще?
Лично у меня больше ничего не было. Во всяком случае, для Гецманна.
Однако, когда мы с Нэн, вылетев из полицейского управления, на всех парах помчались домой, мне нашлось что сказать дорогой сестрице.
Причем очень громким голосом.
– Никогда в жизни меня еще так не унижали! Ни-ког-да!
На самом деле, едва эти слова слетели с моего языка, мне вдруг пришло в голову, что, когда мой бывший муженек Джейк бросил меня ради той белобрысой выдры, это было куда унизительнее. Но мысль эта посетила меня с секундным опозданием.
Нэн между тем гневно трясла головой:
– Чертов фараон! В жизни не встречала большего придурка!
– А я в жизни не чувствовала себя такой дурой!
Едва выпалив это, я тут же сообразила, что милый Джейк, уйдя к той выдре, выставил меня куда большей дурой. Но сия умная мысль опять же слегка запоздала.
– Не могу поверить! Этот паршивый сыщик вел себя так, будто мы сбежали из психушки!
Я прибавила газу. Нэн все равно меня не понимала. Лично я винила не детектива Гецманна, а сестрицу. Я снова оборвала ее:
– Говорила я тебе, что это дурацкая затея! Говорила ведь! Но ты меня разве слушала? Какое там! Вот так всегда: втягиваешь меня в свои идиотские затеи! Ведь я даже не знала, что это был за тип! Я вообще ничего не знала. Но нет, тебе понадобилось силком тащить меня в полицию! Захотелось выставить меня полной кретинкой!
Нэн молчала.
Угрюмо покосившись на нее, я продолжала:
– Совершенно очевидно, что это всего лишь совпадение:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60