Я прекрасно знаю, что моя физиономия вам не приглянулась! Ну, а мне не нравится ваша, поэтому-то я и доведу дело до конца».
«До какого конца?» — спрашивает он.
«Вы хотели, чтобы я потерял свое место. Что ж, тем хуже для вас, вы сами потеряете место! Когда ваш хозяин получит судебную повестку и должен будет явиться в суд, я думаю, он поймет, что надо переменить сторожа. И надеюсь, ваш преемник будет повежливее вас!»
Друзья мои, он совсем ошалел, а я продолжаю:
«Фамилия, имя, место рождения?»
«Но, клянусь вам, я подстроил это не для вас! Я повесил цепь, чтобы поймать тех, кто с поддельным ключом проходит по земле барона!»
Тогда я сделал вид, что совсем освирепел.
«Хо— хо! Поддельный ключ?! Слышишь, Бинуччи?»
А сторож вынимает из кармана ключ.
«Вот он! Нате!»
Я тут же взял его и говорю Фенестрелю:
«Храни этот ключ, мы расследуем дело — это касается канала. — И спрашиваю сторожа: — Ну и как, задержали вы этих мазуриков?»
«Конечно, — отвечает он. — Смотрите, вот записная книжка, которую я отобрал у этого типа, вот мой рапорт вашему начальству, а вот и акт!»
И он подает мне вашу записную книжку и два рапорта на нескольких листах, где рассказана вся история.
Стал я читать эту пачкотню и как напущусь на пего:
«Пропащий, несчастный вы человек! Ведь вы сами в официальном рапорте признаете, что навесили замок и цепочку. Да разве вам неизвестно, что при нашем добром короле Людовике Четырнадцатом вас отправили бы за это на галеры?»
Бинуччи говорит:
«Это еще не самоубийство, но похоже, знаете ли!»
Вид у сторожа был неважный. Он был уже не красный, как свекла, а желтый, как репа.
Он, стало быть, спрашивает:
«Что же теперь будет?»
Меня разбирал смех, но я только покачал головой. Посовещался с Фенестрелем, потом с Бинуччи, потом со своей совестью. Сторож ждал, перепуганный, но злой-презлой. Наконец я говорю ему:
«Слушайте! Это в первый, но чтоб и в последний раз. Ладно, кончим на этом. И если вам дорога ваша фуражка, держите язык за зубами».
Разорвал я его рапорт и сунул вашу книжку в карман вместе с замком и цепочкой: пожалуй, в деревне эти вещи вам еще пригодятся.
И Бузиг выложил свои трофеи на стол.
Мы были просто вне себя от радости и пригласили Бузига пообедать с нами.
Развертывая салфетку, он объявил:
Вся эта история — дело прошлое. Но вам все же лучше туда не ходить.
— Об этом не может быть и речи! — ответил отец. Мама, снимая жареную птицу с вертела, тихо сказала:
— Если бы нам даже разрешили, у меня бы все равно не хватило духа снова туда пойти. Я бы там, наверно, упала в обморок.
Лили начал прощаться, а мама поцеловала его. Уши у него стали огненно-красными, словно петушиный гребень, и он стремительно выбежал из столовой; мне пришлось бежать за ним бегом, чтобы сказать, что я буду завтра ждать его на рассвете. Он кивнул головой и исчез в летних сумерках.
Время бежит, вращая колесо жизни, как вода вращает мельничное колесо…
Прошло двадцать лет. Я основал в Марселе кинофабрику. Дело это увенчалось успехом, и я задумал построить под небом Прованса «киногород». Подыскать же такое земельное угодье, площадь которого была бы достаточно велика, чтобы я мог осуществить свой прекрасный замысел, взялся посредник по купле-продаже недвижимости.
Пока я ездил в Париж, посредник нашел подходящий земельный участок, о чем сообщил мне по телефону. Он добавил, что сделку надо оформить за несколько часов, так как, кроме нас, есть еще покупатели.
Он был в восторге от своей находки, а я знал его как человека честного и купил этот земельный участок заочно.
Через неделю из киностудии на Прадо [45] отправился маленький караван машин. Он вез звукооператоров, кинооператоров, работников лабораторий. Нам предстояло вступить во владение обетованной землей, и всю дорогу мы хором только о ней и говорили.
Мы въехали в очень высокие решетчатые ворота, оба створа их были раскрыты настежь.
Наш кортеж остановился перед замком в глубине аллеи столетних платанов. Это был отнюдь не исторический памятник, а просто огромный дом какого-то богатого буржуа времен Второй Империи [46]. Владелец его, должно быть, немало гордился четырьмя восьмиугольными башнями и тридцатью каменными балконами со скульптурным орнаментом, опоясавшими здание.
Мы тотчас же пошли смотреть луга усадьбы, где я задумал построить павильоны.
Какие— то люди уже развертывали на лугу мерные цепи, другие ставили вешки, выкрашенные в белую краску, и я с гордостью смотрел, как рождается большое дело, когда вдруг увидел вдали на насыпи живую изгородь… Сердце мое на миг замерло, и, не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я как безумный бегом помчался туда, через луг и сквозь время.
Да, это то самое место. Это, конечно же, канал, знакомый мне с детства, и те же кусты боярышника, тот же шиповник, усыпанный белым цветом, и те же кусты ежевики, прячущие свои когти под сочными зернистыми ягодами.
Вдоль тропинки, поросшей травой, чуть подернута рябью водная гладь, бесшумная, вечная, и кузнечики далекого прошлого нет-нет да и прыснут из травы прямо из-под моих ног.
Я медленно шел дорогой моих школьных каникул, и милые тени шли рядом со мной.
Но лишь когда я увидел его сквозь живую изгородь над верхушками дальних платанов, я узнал тот ужасный замок — источник страха, страха моей матери.
Несколько секунд я еще надеялся, что встречу сторожа с его псом. Но прошедшие двадцать лет отняли у меня возможность мстить, ибо и злые люди умирают.
Издалека донесся голос: меня звал кто-то из моих сотрудников. Но я спрятался за живую изгородь и пошел вперед — бесшумно, медленно, точь-в-точь как когда-то…
И наконец передо мной предстала та крепостная стена; за нею, за ее гребнем, усаженным битым стеклом, на голубых холмах ликовал июнь, а в стене у самого канала чернела страшная дверь, та, что не желала открыть нам дорогу к летнему отдыху, дверь Униженного отца…
Охваченный слепой яростью, я обеими руками поднял с земли тяжелый камень и, размахнувшись, изо всей силы швырнул его в прогнившую дверь. И доски рассыпались, как труха, погребая прошлое.
Мне показалось, что теперь дышится легче, что злые чары рассеялись.
Но, укрывшись в цепких объятиях шиповника, под гроздьями белых роз и по ту сторону времени, много лет подряд стояла молоденькая смуглая женщина, прижимая к своему хрупкому сердцу красные розы доброго полковника. Она все еще слышала крики сторожа и хриплый лай пса. Бледная, дрожащая и навеки неутешная, она не знала, что она дома, у сына.
***
А сейчас я снова поворачиваю колесо времени, колесо жизни, и возвращаюсь к поре детства, когда милые мне тени еще были живыми людьми…
ПОРА ТАЙН
Моему сыну Фредерику
После жестокой стычки на подступах к замку, завершившейся славной победой Бузига, в маленькой «Новой усадьбе» воцарилось веселье и начались длинные летние каникулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
«До какого конца?» — спрашивает он.
«Вы хотели, чтобы я потерял свое место. Что ж, тем хуже для вас, вы сами потеряете место! Когда ваш хозяин получит судебную повестку и должен будет явиться в суд, я думаю, он поймет, что надо переменить сторожа. И надеюсь, ваш преемник будет повежливее вас!»
Друзья мои, он совсем ошалел, а я продолжаю:
«Фамилия, имя, место рождения?»
«Но, клянусь вам, я подстроил это не для вас! Я повесил цепь, чтобы поймать тех, кто с поддельным ключом проходит по земле барона!»
Тогда я сделал вид, что совсем освирепел.
«Хо— хо! Поддельный ключ?! Слышишь, Бинуччи?»
А сторож вынимает из кармана ключ.
«Вот он! Нате!»
Я тут же взял его и говорю Фенестрелю:
«Храни этот ключ, мы расследуем дело — это касается канала. — И спрашиваю сторожа: — Ну и как, задержали вы этих мазуриков?»
«Конечно, — отвечает он. — Смотрите, вот записная книжка, которую я отобрал у этого типа, вот мой рапорт вашему начальству, а вот и акт!»
И он подает мне вашу записную книжку и два рапорта на нескольких листах, где рассказана вся история.
Стал я читать эту пачкотню и как напущусь на пего:
«Пропащий, несчастный вы человек! Ведь вы сами в официальном рапорте признаете, что навесили замок и цепочку. Да разве вам неизвестно, что при нашем добром короле Людовике Четырнадцатом вас отправили бы за это на галеры?»
Бинуччи говорит:
«Это еще не самоубийство, но похоже, знаете ли!»
Вид у сторожа был неважный. Он был уже не красный, как свекла, а желтый, как репа.
Он, стало быть, спрашивает:
«Что же теперь будет?»
Меня разбирал смех, но я только покачал головой. Посовещался с Фенестрелем, потом с Бинуччи, потом со своей совестью. Сторож ждал, перепуганный, но злой-презлой. Наконец я говорю ему:
«Слушайте! Это в первый, но чтоб и в последний раз. Ладно, кончим на этом. И если вам дорога ваша фуражка, держите язык за зубами».
Разорвал я его рапорт и сунул вашу книжку в карман вместе с замком и цепочкой: пожалуй, в деревне эти вещи вам еще пригодятся.
И Бузиг выложил свои трофеи на стол.
Мы были просто вне себя от радости и пригласили Бузига пообедать с нами.
Развертывая салфетку, он объявил:
Вся эта история — дело прошлое. Но вам все же лучше туда не ходить.
— Об этом не может быть и речи! — ответил отец. Мама, снимая жареную птицу с вертела, тихо сказала:
— Если бы нам даже разрешили, у меня бы все равно не хватило духа снова туда пойти. Я бы там, наверно, упала в обморок.
Лили начал прощаться, а мама поцеловала его. Уши у него стали огненно-красными, словно петушиный гребень, и он стремительно выбежал из столовой; мне пришлось бежать за ним бегом, чтобы сказать, что я буду завтра ждать его на рассвете. Он кивнул головой и исчез в летних сумерках.
Время бежит, вращая колесо жизни, как вода вращает мельничное колесо…
Прошло двадцать лет. Я основал в Марселе кинофабрику. Дело это увенчалось успехом, и я задумал построить под небом Прованса «киногород». Подыскать же такое земельное угодье, площадь которого была бы достаточно велика, чтобы я мог осуществить свой прекрасный замысел, взялся посредник по купле-продаже недвижимости.
Пока я ездил в Париж, посредник нашел подходящий земельный участок, о чем сообщил мне по телефону. Он добавил, что сделку надо оформить за несколько часов, так как, кроме нас, есть еще покупатели.
Он был в восторге от своей находки, а я знал его как человека честного и купил этот земельный участок заочно.
Через неделю из киностудии на Прадо [45] отправился маленький караван машин. Он вез звукооператоров, кинооператоров, работников лабораторий. Нам предстояло вступить во владение обетованной землей, и всю дорогу мы хором только о ней и говорили.
Мы въехали в очень высокие решетчатые ворота, оба створа их были раскрыты настежь.
Наш кортеж остановился перед замком в глубине аллеи столетних платанов. Это был отнюдь не исторический памятник, а просто огромный дом какого-то богатого буржуа времен Второй Империи [46]. Владелец его, должно быть, немало гордился четырьмя восьмиугольными башнями и тридцатью каменными балконами со скульптурным орнаментом, опоясавшими здание.
Мы тотчас же пошли смотреть луга усадьбы, где я задумал построить павильоны.
Какие— то люди уже развертывали на лугу мерные цепи, другие ставили вешки, выкрашенные в белую краску, и я с гордостью смотрел, как рождается большое дело, когда вдруг увидел вдали на насыпи живую изгородь… Сердце мое на миг замерло, и, не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я как безумный бегом помчался туда, через луг и сквозь время.
Да, это то самое место. Это, конечно же, канал, знакомый мне с детства, и те же кусты боярышника, тот же шиповник, усыпанный белым цветом, и те же кусты ежевики, прячущие свои когти под сочными зернистыми ягодами.
Вдоль тропинки, поросшей травой, чуть подернута рябью водная гладь, бесшумная, вечная, и кузнечики далекого прошлого нет-нет да и прыснут из травы прямо из-под моих ног.
Я медленно шел дорогой моих школьных каникул, и милые тени шли рядом со мной.
Но лишь когда я увидел его сквозь живую изгородь над верхушками дальних платанов, я узнал тот ужасный замок — источник страха, страха моей матери.
Несколько секунд я еще надеялся, что встречу сторожа с его псом. Но прошедшие двадцать лет отняли у меня возможность мстить, ибо и злые люди умирают.
Издалека донесся голос: меня звал кто-то из моих сотрудников. Но я спрятался за живую изгородь и пошел вперед — бесшумно, медленно, точь-в-точь как когда-то…
И наконец передо мной предстала та крепостная стена; за нею, за ее гребнем, усаженным битым стеклом, на голубых холмах ликовал июнь, а в стене у самого канала чернела страшная дверь, та, что не желала открыть нам дорогу к летнему отдыху, дверь Униженного отца…
Охваченный слепой яростью, я обеими руками поднял с земли тяжелый камень и, размахнувшись, изо всей силы швырнул его в прогнившую дверь. И доски рассыпались, как труха, погребая прошлое.
Мне показалось, что теперь дышится легче, что злые чары рассеялись.
Но, укрывшись в цепких объятиях шиповника, под гроздьями белых роз и по ту сторону времени, много лет подряд стояла молоденькая смуглая женщина, прижимая к своему хрупкому сердцу красные розы доброго полковника. Она все еще слышала крики сторожа и хриплый лай пса. Бледная, дрожащая и навеки неутешная, она не знала, что она дома, у сына.
***
А сейчас я снова поворачиваю колесо времени, колесо жизни, и возвращаюсь к поре детства, когда милые мне тени еще были живыми людьми…
ПОРА ТАЙН
Моему сыну Фредерику
После жестокой стычки на подступах к замку, завершившейся славной победой Бузига, в маленькой «Новой усадьбе» воцарилось веселье и начались длинные летние каникулы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102