Дома, разложив добычу на кухонном столе и опорожнив наши сумки, я вскользь заметил:
— Если есть дичь, миндаль, рябина, полевая спаржа и грибы, то бедная семья может жить сытно хоть год.
Мама отвела руки в стороны — они были в мыльной пене, — подошла ко мне и, нежно улыбнувшись, поцеловала в лоб.
— Не волнуйся, глупыш,-сказала она,-мы еще не так бедны.

***
Лили завтракал с нами, и ему оказали великую честь, усадив на место моего отца, которого ждали только к вечеру. Я рассуждал о сельской жизни и заявил, что, будь я папой, я стал бы земледельцем.
Лили, который, по-моему, в этом понаторел, расхваливал горох: горох дает хороший урожай, неприхотлив, он не требует ни поливки, ни удобрений, ему вроде даже земли не нужно, он питается одним воздухом. Затем Лили стал расхваливать скороспелую фасоль, которая всходит прямо-таки молниеносно.
— Сделаешь в земле лунку, положишь туда фасоль, засыплешь ее сверху, а потом давай бог ноги, не то она тебя догонит. — Глянув на маму, он добавил: — Я, понятно, малость заливаю, но я просто хочу сказать, что она быстро растет.
В два часа мы отправились в поход втроем с Полем: он был мастер выковыривать улиток из трещин в старых стенах или из пней оливы. Мы трудились без передышки часа три и запаслись провиантом, чтобы неминуемое разорение не застало нас врасплох. К шести вечера мы двинулись в обратный путь, нагруженные миндалем, улитками, терновыми ягодами, прекрасными синими сливами, украденными в саду по соседству, и сумкой почти спелых абрикосов, сорванных с очень старого дерева, которое вот уже пятьдесят лет упорно плодоносило среди развалин покинутой хозяевами фермы.
Я радовался, что преподнесу матери эти дары, но увидел, что она не одна; она сидела на террасе напротив отца, который, закинув голову, жадно пил из глиняного кувшинчика.
Я подбежал к нему. Отец, видимо, изнемогал от усталости; ботинки его были в пыли. Он нежно обнял Поля и меня, потрепал Лили по щеке и усадил к себе на колени сестрицу. Затем, обратившись к матери, словно нас здесь не было, стал рассказывать:
— Я ходил к Бузигу, но его не застал. Оставил ему записку, чтобы известить о нашей беде. Затем пошел в больницу и встретил там Владимира. Полковнику сделали операцию, к нему никого не пускают. Поговорить с ним можно будет не раньше чем через четыре-пять дней. А тогда будет поздно.
— Ты видел инспектора учебного округа?
— Нет. Но я видел его секретаршу.
— Ты ей сказал?
— Нет. Она решила, что я пришел узнать, нет ли чего нового, и объявила, что меня назначают преподавателем в третьем классе.
Он горько рассмеялся.
— Сколько бы тебе прибавили?
— Двадцать два франка в месяц.
Цифра была так велика, что губы у мамы дрогнули; казалось, она вот-вот заплачет.
— Мало того, — продолжал отец, — она сказала, что я получу «академические пальмы».
— Нет, нет, Жозеф! — возмутилась мама. — Нельзя же уволить служащего, который награжден орденом!
— Но всегда можно вычеркнуть из списка представленных к награде чиновника, который получил выговор, — возразил отец.
Он тяжело вздохнул. Поль громко заплакал. Но тут Лили вполголоса сказал:
— А это кто идет?
На вершине холма, там, где начиналась белая каменная дорога, я увидел темную фигуру, торопливо шагавшую к нашему дому.
Я крикнул:
— Да это же господин Бузиг!
И со всех ног бросился ему навстречу, а Лили — за мною вдогонку. Мы столкнулись с Бузигом на полдороге, но я заметил, что он смотрит на кого-то за нами. Это оказались мои родители, догнавшие нас с Лили. Бузиг улыбался. Он сунул руку в карман.
— Так-с. Вот кое-что для вас.
Он протянул отцу черную записную книжку, ту самую, которую отобрал сторож. У мамы вырвался громкий вздох, почти стон:
— Отдал?
— Как же! Отдаст он вам! — усмехнулся Бузиг. — Он выменял ее на протокол, который я на него составил.
— А рапорт? — глухо спросил отец.
— От рапорта остались одни клочки. Он исписал пять листов. Я превратил их в конфетти — плывут, верно, сейчас по каналу… В данную минуту они, должно быть, у Сен-Лу, а может, и у Ля-Пом, — с глубокомысленным видом, словно это было очень важно, сказал он. — А потому давайте выпьем!
Он подмигнул несколько раз, подбоченился и залился смехом. Как он был хорош! И я вдруг услышал, что кругом звенят тысячи цикад, а в заколдованном жнивье нежно стрекочет первый летний сверчок.
Вина у нас в доме не было, а матери не хотелось трогать священные бутылки дяди Жюля. Но в своем шкафу она хранила бутылку перно [44] для пьющих гостей.
Сидя под смоквой, Бузиг то и дело наливал себе рюмочку и рассказывал о стычке с неприятелем.
— Как только я прочитал утром вашу записочку, я тотчас отправился за подкреплением — за Бинуччи, он тоже смотритель канала, как и я, и за Фенестрелем, смотрителем водоемов. Втроем мы пошли в замок. Только я хотел открыть ту знаменитую дверь, гляжу — цепочка и замок тут как тут! Слава тебе, пресвятая богородица! Тогда мы пошли кружным путем к воротам, и я как начну звонить, что твой пономарь! Минут через пять он примчался прямо-таки в бешенстве.
«Вы что, спятили, что звоните, как на пожар? Это я вам, вам говорю!» — орет он мне, отпирая дверь.
«Почему же именно мне?»
«Потому что у вас рыльце в пушку, и я хочу сказать вам несколько теплых слов».
«Э, знаете, — говорю я, — свои слова оставьте при себе, а теперь скажу я. И лишь одно словечко, но по слогам: „Про-токол!“
Глаза у него полезли на лоб. Да-да! Даже тот глаз, что кривой.
«Идемте сначала на место преступления, — говорит Фенестрель. — Надо установить факт, получить признание преступника и взять улики — висячий замок с цепочкой».
«Что?» — кричит сторож. Он просто обалдел.
«Не орите, — говорю я. — Нас не испугаешь».
И мы вошли в сад. А он и говорит мне:
«Я объясню про висячий замок на двери!»
«Это вы его навесили?»
«Ну да, я. И знаете почему?»
«Нет, и, чтобы составить протокол, мне незачем это знать».
«Восемьдесят вторая статья конвенции о канале», — бросил Фенестрель.
А сторож как поглядел на наши фуражки, так у него сразу душа в пятки. Тогда Бинуччи говорит примирительным тоном:
«Ладно, не бойтесь, до уголовного суда не дойдет, этим займется полиция. Эта штука обойдется вам всего в двести франков штрафа».
А я сухо говорю:
«Во что обойдется, видно будет. Мое дело получить вещественные доказательства».
И пошел к двери у канала. Мои ребята — за мной, сторож тоже ковыляет сзади. Когда я срывал цепочку, он был красный, что твоя свекла. Я вынул записную книжку и спрашиваю:
«Фамилия, имя, место рождения?»
Он говорит:
«Вы этого не сделаете!»
«А вы почему мешаете нам проходить?» — интересуется Фенестрель.
«Да это я не для вас», — уверяет сторож.
Я говорю:
«Ясно, цепочку не для этих господ повесили, а для меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102