Нехотя пообедал, кое-как сделал уроки, бросился в постель, не обращая внимания на хоккей, который! передавали по телевизору.
– Ты никак заболел? – спросила мать, поправляя ему подушки.
– Может, совесть в нем пробудилась? – предположил отец.
Федя скоро заснул, а родители еще долго сидели, подперев подбородки ладонями, разволновавшись по поводу неприятного визита.
– Я человек рабочий, – сказал сам себе Федин отец, – не совсем чтобы рабочий, а шофер, и не так шофер, как таксист. Работаю днем и по ночам, сам себя не щажу. Весь город наизусть выучил, с закрыты ми глазами могу куда хочешь проехать. Зарплату получаю немалую. Не пью. Все в дом тяну, себя не жалею, стараюсь. А он что? Опозорил меня, отравил со всем, даже телевизор не могу смотреть, как отравил.
На что мне, спрашиваю, на склоне лет так маяться?
Встал Федин отец, телевизор выключил.
– Ну скажи, зачем он свалил на пол эту картину? Что там хоть нарисовано было?
– Три богатыря, – испуганно ответила Федина мама Любовь Ивановна, сочувствуя мужу и одновременно в душе оправдывая сына, жалея его и сокрушаясь по поводу непрочности современных вещей. Разве хорошо была прибита картина, если малыш Федя свалил ее!
– Дорогая картина, не иначе. Платить, наверно, заставят. Разбитые стекла я вставлял раз десять, двери чинил три раза, вешалку – два, но картину мне не нарисовать, хоть убейте меня. Верно, платить придется, всю жизнь на нее работать. Что она, вся в осколках?
– Рама раскололась, а сама-то цела, слава богу; видать, крепкие богатыри.
– Ну, рама это ничего, это легче. Раму я уж постараюсь сделать на славу, – сказал Федин отец, веселея. – Забаловала ты, мать, парня, придется мне ремнем его воспитывать.
– Господи, да что я такого сделала? Я – как все матери. Разве это баловство: вкусный обед, чистая рубашка да красивая игрушка? Просто наговаривают на мальчика. Какие же они учителя и воспитатели, если их не слушаются? Значит, плохо в детях понимают. Как что – давай родителей мучить. Федя у нас неплохой, озорник, правда, а какой нормальный ребенок в его возрасте не озорничает?
– Сами виноваты, зачем завели ребенка на старости лет, – вздохнул Федин отец. – Сами воспитывать не умеем, а учителей ругаем, а у них таких гавриков по тридцать с лишним, и все разные.
Федя, разметавшись на кровати в белоснежных простынях, видел сон, как он стоит в воротах сборной страны, а канадцы без продыху нападают, но он, Федя, ловит все шайбы, на лице у него маска, и он слышит взволнованные голоса: "Смотрите, смотрите, как Держит Носорог!"
Федя снимает маску, и зрители узнают его окончательно. Наталья Савельевна ему улыбается, директор бросает огромный букет цветов, а весь первый "А" кричит ему: "Мо-ло-дец, мо-ло-дец, Но-со-рог!"
Одна Жирафа ему не машет рукой. Она сидит на трибуне и читает какую-то книгу
– Вставай, вставай, добрый молодец, – слышит
Федя над ухом голос матери.
Не хочется Феде просыпаться и выходить в мир, Где вещи для него – все острые, только и ждут, что-бы ему навредить, так и цепляются, чтобы он их сломал, где люди для него – все сердитые, только и ждут, чтобы он их обидел, так и пристают, чтобы потом его укорить.
Отец с матерью под ручку пошли, Федя бежал за ними следом. Где в снегу поваляется, где остановится, по сторонам поглядит, потом снова запрыгает.
Сцена у директора была тягостной. Кабинет директора разделился на две части. Одну заняли директора с Натальей Савельевной, на другой находилась семья Гончаровых. Директор начал с перечисления прошлогодних и нынешних грехов Феди. Впечатление получилось безрадостное. Следуя логике, можно было прийти к одному-единственному выводу, что Гончаров скорее окончит жизнь тюрьмой, нежели окончит школу
Любовь Ивановна не могла с этим мириться.
– Господи! – сказала она. – Да ведь он еще совсем малыш, несмышленыш. У него вся жизнь впереди! Все мальчишки шалят.
– Шалости шалостям рознь! Нам шалости вашего Феди влетают в копеечку. Прошу вас, товарищи Гончаровы, принять меры со своей стороны.
– Уж я приму меры! – твердо сказал доселе молчавший Гончаров-старший. – Он будет у меня шелковым.
– Нет, нет, товарищ Гончаров, попрошу вас без физического насилия, я не это имел в виду. Поговорите с ним, внушите ему, да не один раз.
– Было, – устало сказал Федин отец.
Все это время Федя сидел смирно и с интересом слушал разговор родителей с директором, но, когда отец устало сказал "было", а мать сморкнулась в платочек, у него внутри что-то дрогнуло и сломалось, они посмотрел на себя и родителей со стороны чужими добрыми глазами и впервые ощутил неведомое ему раньше чувство стыда.
– Не буду! – сказал Федя и направился к выходу, не в силах терпеть больше эту сцену.
– А что ты "будешь"? – спросил директор. – Ты мне ответь, Федя Гончаров, зачем ты уронил картину, гордость всей нашей школы? И потом, куда ты собрался, я тебя не отпускал!
Федя остановился, напряг память и вспомнил, что картиной он вроде бы ничего такого не делал. Он разбежался, подпрыгнул и постарался достать до центрального богатыря, как только что это делали старшеклассники. Но не достал Федя центрального богатыря, а вместе с картиной съехал на пол, как на подносе.
Я не ронял ее, – честно сказал Федя, – она сама, и отвернулся к стене.
Вот видите! – сказал директор торжественно. Он к тому же и лгун. Мне, взрослому человеку, и то не уронить этой картины; значит, ты какую-то хитрость устроил, чтобы ее свалить.
Но Федя не соглашался, он стоял на своем.
– Ты, Федя, еще не понял, что все вещи в школе твои и твоих товарищей. Вся школа твоя. И картина твоя, и кабинеты твои, и книги в библиотеке тоже твои.
– Картина не моя, – перебил директора Федя. – Я бы такую не повесил. Я бы старшиновскую тройку повесил.
Директор удивился такому ответу, а Наталья Савельевна решила вмешаться в разговор, чтобы напомнить еще раз родителям про Федину успеваемость, которая оставляла желать лучшего, и про дисциплину, которая настолько плоха, что страшно подумать, и слова уже подобрала обидно вежливые, но вот еще раз взглянула на Федю, сосчитала, сколько взрослых в комнате, увидела Федино лицо, недоумевающее и странное, и ей стало стыдно за себя, что ока со всеми своими знаниями и любовью к детям оказывается бессильной против маленького мальчика, такого же обыкновенного, как остальные мальчики, и такого же, как они, необыкновенного.
– Федя, ты должен чуть-чуть измениться, – сказала Наталья Савельевна. – Тебе пора начать по-другому учиться и вести себя. Ты же неглупый человек! Разве ты со мной не согласен?
– Я согласен, – сказал громко Федя, и родители его вздрогнули и выпрямили спины.
– Посмотрим, посмотрим, – сказал директор, разгладив морщины на лбу. – Желаю нам с вами, товарищи Гончаровы, пореже видеться по такому поводу, а чаще встречаться по-доброму, потому что интересы у нас общие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54