А потом забьется как бешеное, и он начнет свое знаменитое стояние под девчоночьими окнами. И у Ленки будет стоять, и у Жирафы, и под Алкиными встанет, и под другими. А они, завидев его, начнут спрашивать: кого ждешь? – а он небрежно сплюнет, как будто он независимый. И они все ему будут нравиться и кружить ему голову, и пронесется над ними восемнадцатая весна, и главная тайна жизни им откроется. Та тайна, разгадку которой искала Лена в свои семь лет и сердцем уже понимала.
В девятом часу Лена с трудом притащилась к Жирафе, чтобы сообщить ей известие, что Гончаров сознался – это он прикончил котят.
Лена стала рассказывать Жирафе страшные подробности, а Жирафа ахала от возмущения и поклялась не сидеть с ним больше на одной парте.
– Лена, ты почему с портфелем? – спросил ее Максим Петрович.
– А я еще дома не была, – сказала она с трудом, – больных навещала.
Жирафины родители отвели ее домой.
– Где изволили гулять, Елена Васильевна? – спросил отец, когда она вошла в комнату и бросила портфель прямо на пол.
– По делам ходила, ребят навещала, – сказала она, глядя на него печально, и села на стул, одинокая, как и они, те двое, в комнате.
– Поскольку, Елена Васильевна, мы завтра улетаем на Дальний Восток, то наказание для вас по поводу длительной отлучки из дому отменяется. Меня туда переводят на год, и я беру вас с собой, потому что вы, дорогие женщины, стали у меня чересчур самостоятельные. Вижу, что за вами обеими нужен глаз да глаз! Я сегодня лечу, а вы – через пару дней.
Мама виновато улыбнулась. Наверное, они помирились после утреннего скандала и даже рады были, что она задержалась. Мамина улыбка могла означать что угодно – и согласие, и несогласие, и радость от примирения, и печаль, что оно состоялось, что напрасно ходит возле их дома кругами один человек, который ждет ее и, говорит, дождется во что бы то ни стало. А возможно, та улыбка означала признание, что в первую очередь она – офицерская жена, и путь мужа – ее путь, и трубы, поющие сбор ему, зовут и ее в дорогу. Она и стала собираться в дорогу, но не удержалась и в окно посмотрела, где стоял на улице, исхлестанный метелью, доктор Громов, который все на свете мог, так как был очень талантливым врачом. И он ничего на свете не боялся, даже полковника Травкина – наполовину грузинского, наполовину русского человека. Только ее он боялся, потерять ее боялся и терял уже в этот момент. Он не знал про самолет Ту-134 и не знал про то, что она уже не врач "Скорой помощи", а жена офицера и мать своей дочери.
Лена, оглушенная отцовскими словами, стала говорить про каких-то больных жирафов и носорогов, просила отца никуда не улетать: здесь, в Ленинграде, так хорошо, и все звери заболели.
– При чем здесь звери, уж не заболела ли ты сама?
Мама потрогала ее голову, заволновалась, уложила в постель. Лена металась всю ночь, а мама сидела около нее, закрыв лицо руками, и винила себя за то, что совсем перестала обращать на дочку внимание. Как могла она, врач, разрешить ей навещать больных гриппом ребят! И это все потому, что сама отбилась от дома!
Всю ночь она проплакала над Леной, вздрагивала, прислушиваясь к ее дыханию, потому что она знала, каков нынче грипп. Она спасала от него людей на своей заметной всем машине, на машине "Скорой помощи".
ОДА «СКОРОЙ ПОМОЩИ»
Через неделю Лена поправилась и улетела во Владивосток. Первый "А" почувствовал себя осиротелым на год. Наталья Савельевна после отъезда Лены долго не могла найти себе места, на парту ее смотрела и вздыхала, хотя, казалось бы, не бог весть какая потеря, клад какой. Однако жизнь первого "А" лишилась остроты, драматизма и некоторой доли очарования.
Перед отлетом из Ленинграда Ольга Сергеевна попросила шофера такси, Фединого отца, заехать на несколько минут в зоопарк. Все жирафы и носороги оказались здоровыми. Лена, рассматривая жирафу, вздыхала и говорила: "И правда, похожа!" А на носорога даже обиделась: "Ну совсем не похож!"
– А ты волновалась, что они заболели, – сказала мама, усаживаясь в машину, – напрасно переживала.
Лена расплакалась на пути к аэродрому. И только тогда мама узнала, что Жирафа и Носорог – маленькие дети, девочка и мальчик. Мальчик – тот самый, к которому Лена заставила ее пойти и чей отец стремительно вез их сейчас к самолету. А девочка – та самая, которая любит всех животных и хочет работать в зоопарке.
Отец Феди помахал им рукой на прощанье, обещал передать привет всем первоклассникам, особенно Феде, особенно Мише, особенно Алле, особенно Маше, особенно Пине и особенно Наталье Савельевне. Они сели в самолет.
Лена сидела около иллюминатора непривычно расстроенная, и Ольга Сергеевна, взглянув на нее, как бы впервые ее увидела, а увидев, удивилась. Она привыкла к тому, что дочка все время была маленькой, несмышленой. В мыслях Ольги Сергеевны ни разу не мелькнуло, что дочка-то растет и уже над чем-то задумывается.
И только сейчас, наконец-то освободившись от текущей жизни, на высоте 9000 метров, где солнце бьет в глаза, где к нему ближе, где чувствуешь к земной жизни особое тяготение, Ольга Сергеевна сделала для себя открытие. Оказывается, ее Лена потрясена разлукой со своими друзьями. Надо же – у нее есть друзья! Надо же – она умеет так глубоко переживать! Надо же! Удивлению Ольги Сергеевны не было границ, как не было границ тому небу, по которому летел самолет. Одно открытие следовало за другим, они наползали друг на друга, перемешивались, падали на Ольгу Сергеевну лавиной, путали ее мысли, и она, как бы ища себе поддержки, помощи, приникла лицом к крепкому плечику дочки и на несколько минут оторвалась от самолета и пробежалась по своей жизни. И не экскурсию она совершала, а дознание себе: почему так мало времени она уделяла своей любимой дочке, почему так мало знает ее?
В три месяца она отнесла Лену в ясли, в три года повела в детский сад, в семь отдала в школу. Кормила, поила, одевала. Игрушки, книжки – были, а общения – такого понимания не вдруг, а постепенного, – не было. Она попробовала себе представить Лену совсем маленькой и не смогла. Смешных случаев не могла припомнить, тех смешных милых случаев, по которым можно вспомнить все. Она помнила Лену только такой, какая она сейчас есть. И только такой, какая она есть в данную минуту, она будет ей всегда помниться, как бы в первый раз. Прошлое исчезло из памяти, и горько ей стало, потому что прошлое было для нее безвозвратным, потому что она все забыла. Там – в далекой той жизни – Лена жила сама по себе, узнавала мир сама по себе, а она, ее мать, жила своей жизнью, и они друг друга почти не знали. Если бы не высота 9000 метров, так и не узнала бы Ольга Сергеевна свою дочь.
Лена всегда тянулась к ней, как все дети, но получала взамен игрушки, красивые игрушки, много игрушек и слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
В девятом часу Лена с трудом притащилась к Жирафе, чтобы сообщить ей известие, что Гончаров сознался – это он прикончил котят.
Лена стала рассказывать Жирафе страшные подробности, а Жирафа ахала от возмущения и поклялась не сидеть с ним больше на одной парте.
– Лена, ты почему с портфелем? – спросил ее Максим Петрович.
– А я еще дома не была, – сказала она с трудом, – больных навещала.
Жирафины родители отвели ее домой.
– Где изволили гулять, Елена Васильевна? – спросил отец, когда она вошла в комнату и бросила портфель прямо на пол.
– По делам ходила, ребят навещала, – сказала она, глядя на него печально, и села на стул, одинокая, как и они, те двое, в комнате.
– Поскольку, Елена Васильевна, мы завтра улетаем на Дальний Восток, то наказание для вас по поводу длительной отлучки из дому отменяется. Меня туда переводят на год, и я беру вас с собой, потому что вы, дорогие женщины, стали у меня чересчур самостоятельные. Вижу, что за вами обеими нужен глаз да глаз! Я сегодня лечу, а вы – через пару дней.
Мама виновато улыбнулась. Наверное, они помирились после утреннего скандала и даже рады были, что она задержалась. Мамина улыбка могла означать что угодно – и согласие, и несогласие, и радость от примирения, и печаль, что оно состоялось, что напрасно ходит возле их дома кругами один человек, который ждет ее и, говорит, дождется во что бы то ни стало. А возможно, та улыбка означала признание, что в первую очередь она – офицерская жена, и путь мужа – ее путь, и трубы, поющие сбор ему, зовут и ее в дорогу. Она и стала собираться в дорогу, но не удержалась и в окно посмотрела, где стоял на улице, исхлестанный метелью, доктор Громов, который все на свете мог, так как был очень талантливым врачом. И он ничего на свете не боялся, даже полковника Травкина – наполовину грузинского, наполовину русского человека. Только ее он боялся, потерять ее боялся и терял уже в этот момент. Он не знал про самолет Ту-134 и не знал про то, что она уже не врач "Скорой помощи", а жена офицера и мать своей дочери.
Лена, оглушенная отцовскими словами, стала говорить про каких-то больных жирафов и носорогов, просила отца никуда не улетать: здесь, в Ленинграде, так хорошо, и все звери заболели.
– При чем здесь звери, уж не заболела ли ты сама?
Мама потрогала ее голову, заволновалась, уложила в постель. Лена металась всю ночь, а мама сидела около нее, закрыв лицо руками, и винила себя за то, что совсем перестала обращать на дочку внимание. Как могла она, врач, разрешить ей навещать больных гриппом ребят! И это все потому, что сама отбилась от дома!
Всю ночь она проплакала над Леной, вздрагивала, прислушиваясь к ее дыханию, потому что она знала, каков нынче грипп. Она спасала от него людей на своей заметной всем машине, на машине "Скорой помощи".
ОДА «СКОРОЙ ПОМОЩИ»
Через неделю Лена поправилась и улетела во Владивосток. Первый "А" почувствовал себя осиротелым на год. Наталья Савельевна после отъезда Лены долго не могла найти себе места, на парту ее смотрела и вздыхала, хотя, казалось бы, не бог весть какая потеря, клад какой. Однако жизнь первого "А" лишилась остроты, драматизма и некоторой доли очарования.
Перед отлетом из Ленинграда Ольга Сергеевна попросила шофера такси, Фединого отца, заехать на несколько минут в зоопарк. Все жирафы и носороги оказались здоровыми. Лена, рассматривая жирафу, вздыхала и говорила: "И правда, похожа!" А на носорога даже обиделась: "Ну совсем не похож!"
– А ты волновалась, что они заболели, – сказала мама, усаживаясь в машину, – напрасно переживала.
Лена расплакалась на пути к аэродрому. И только тогда мама узнала, что Жирафа и Носорог – маленькие дети, девочка и мальчик. Мальчик – тот самый, к которому Лена заставила ее пойти и чей отец стремительно вез их сейчас к самолету. А девочка – та самая, которая любит всех животных и хочет работать в зоопарке.
Отец Феди помахал им рукой на прощанье, обещал передать привет всем первоклассникам, особенно Феде, особенно Мише, особенно Алле, особенно Маше, особенно Пине и особенно Наталье Савельевне. Они сели в самолет.
Лена сидела около иллюминатора непривычно расстроенная, и Ольга Сергеевна, взглянув на нее, как бы впервые ее увидела, а увидев, удивилась. Она привыкла к тому, что дочка все время была маленькой, несмышленой. В мыслях Ольги Сергеевны ни разу не мелькнуло, что дочка-то растет и уже над чем-то задумывается.
И только сейчас, наконец-то освободившись от текущей жизни, на высоте 9000 метров, где солнце бьет в глаза, где к нему ближе, где чувствуешь к земной жизни особое тяготение, Ольга Сергеевна сделала для себя открытие. Оказывается, ее Лена потрясена разлукой со своими друзьями. Надо же – у нее есть друзья! Надо же – она умеет так глубоко переживать! Надо же! Удивлению Ольги Сергеевны не было границ, как не было границ тому небу, по которому летел самолет. Одно открытие следовало за другим, они наползали друг на друга, перемешивались, падали на Ольгу Сергеевну лавиной, путали ее мысли, и она, как бы ища себе поддержки, помощи, приникла лицом к крепкому плечику дочки и на несколько минут оторвалась от самолета и пробежалась по своей жизни. И не экскурсию она совершала, а дознание себе: почему так мало времени она уделяла своей любимой дочке, почему так мало знает ее?
В три месяца она отнесла Лену в ясли, в три года повела в детский сад, в семь отдала в школу. Кормила, поила, одевала. Игрушки, книжки – были, а общения – такого понимания не вдруг, а постепенного, – не было. Она попробовала себе представить Лену совсем маленькой и не смогла. Смешных случаев не могла припомнить, тех смешных милых случаев, по которым можно вспомнить все. Она помнила Лену только такой, какая она сейчас есть. И только такой, какая она есть в данную минуту, она будет ей всегда помниться, как бы в первый раз. Прошлое исчезло из памяти, и горько ей стало, потому что прошлое было для нее безвозвратным, потому что она все забыла. Там – в далекой той жизни – Лена жила сама по себе, узнавала мир сама по себе, а она, ее мать, жила своей жизнью, и они друг друга почти не знали. Если бы не высота 9000 метров, так и не узнала бы Ольга Сергеевна свою дочь.
Лена всегда тянулась к ней, как все дети, но получала взамен игрушки, красивые игрушки, много игрушек и слова:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54