В этом доме на втором этаже есть детская комната, где лежат сейчас, как полешки, ребята, Как и вы лежали когда-то, способные только есть и кричать. Но пройдет время, и они займут ваши места в первом "А", а вы займете чьи-то места на заводах и в институтах. И так будет всегда, пока есть на земле такие люди, к которым мы с вами только что ходили на поклон.
– Наталья Савельевна, я домой пойду, – сказал Пиня Глазов, – у нас дела с папой и всякое разное хозяйство.
– Иди, Пиня! Иди и передай от всех нас привет твоей маме. От всех нас, первоклассников.
Пиня убежал. Первоклассники пошли домой, а вечером они мучили родителей вопросами насчет рождения детей и приставали к ним, чтобы у них кто-нибудь родился.
ИСТОРИЯ С БОЛЬШИМ ЧИСЛОМ НЕИЗВЕСТНЫХ
Ученик первого "А" класса Вадик Васильев школу посещал скорее редко, чем часто, и старшеклассники, когда видели его в школе, сообщали друг другу: "Вот идет Главное Неизвестное!"
Вадик не улыбался им в ответ, не то что Пиня, не уважал их и готов был в любую минуту броситься на них, как рысь, защищая себя от нападок.
"Хорошего от него не жди – говорили про него все те же старшеклассники, которые хозяйничали в первом "А", как в своей коробке с красками. – Мрачный он и таинственный, не знаешь, что ему на ум взбрести может".
У Вадика не было отца. Жил он с матерью, известной на всю улицу Нонкой Кукушкой. В жизни он был предоставлен самому себе. Когда хотел, посещал школу; когда настроения такого не возникало, оставался дома или на улице, в зависимости от погоды. Желание посещать школу рождалось у него, как правило, не чаще двух раз в неделю, поэтому остальным первоклассникам, замученным родительскими заботами, он представлялся вольным стрелком, диким человеком.
По внешнему виду он весьма отличался от ухоженных одноклассников. Он скорее походил на ученика мистера Феджина, к которому попал на выучку Оливер Твист. Ходил он всегда оборванный, грязный и голодный, и трудно было на таком мрачном фоне представить его мать, молодую, розовую, чистую, которая и внимания-то на него обращала ничуть не больше, чем на недогоревшую спичку или на окурок сигареты. Окурки эти в большом количестве ежевечерне падали со скатерти на пол, и подзагулявшие Нонкины гости втаптывали их в паркет, который на другой день с утра Вадик отмывал к следующему приему.
Вадик тер пол, мыл грязную посуду и во время этой работы думал о своей жизни – почему она у него особенная, а не простая, как у Носорога, или у Мишки Строева; они и понятия-то не имели, что такое вымыть за собой тарелку, не то что мыть те тарелки за других, тем более за пьяных. Не мог решить Вадик той не математической задачи. Кроме дурной славы, что преследовала его мать по пятам, не знал он никакой причины.
А причина была, глубоко упрятанная. Давно замели ее семь снегов, семь осеней упали на нее красными кленовыми листьями, семь дождей били ее, семь лет печатали ее июльским солнцем, как будто ничего и не было. А была, была некая причина, в результате которой проник на белый свет Вадик. И случилось это тогда, когда его матери было восемнадцать и она училась в школе.
В тот день, когда сломалась Нонкина жизнь, когда начался проблеск Вадиковой жизни, она пришла на день рождения к своей школьной подруге. Там она повстречала некоего человека по имени Аркадий. Он был старше всех, лет на десять старше, и с интересом разглядывал приятное общество десятиклассниц.
Когда взгляд Аркадия упал на Нонку, которая сидела напротив него, он забыл про жену, которую только что свез в дородовое отделение больницы, забыл, что случайно и бесцельно зашел к двоюродной сестре, У которой был день рождения. Он смотрел на девушку и узнавал ее, это она снилась ему по ночам, когда он, тоже десятиклассник, мечтал кого-нибудь полюбить. Снилась та девушка ему во сне, но он не нашел ее, не Дождался, не посчастливилось. Она в первый класс пошла, а он школу оканчивал. Зато сейчас он нашел ее, и пропасть, та пропасть в возрасте, сейчас не могла быть помехой.
Аркадий пересел к ней, они пили вино и скоро знали почти все друг про друга. Мальчишки и девчонки вокруг говорили о выпускном вечере, подсмеивались над одноклассником Андрюшей, который не сводил глаз с Нонки, влюбленный в нее с первого класса.
Нонка сквозь джазовые ритмы и песни ловила на себе завистливые взгляды подруг, будущих женщин, и у нее кружилась голова от успеха. От вина и внутренней ней свободы, которая вознесла ее над подругами, она разгорелась и принялась болтать без умолку. Аркадий отвечал ей что-то, смеялся, и они не замечали никого вокруг, и хорошо им было вдвоем, и наговориться они не могли.
Пошли танцевать. Он привлек ее к себе, и она, на миг освобождаясь от его голоса, – только музыка, он и она! – приникла к нему – так вышло! – и он крепко сжал ей руку.
Ей бы испугаться в ту минуту! Она и про жену его уже знала, не скрывал он про жену, и что скоро у них ребенок будет – тоже не скрыл, но она руки своей не выдернула. "Ну и что!" – подумала она, воспитанная в большой строгости, впервые выпущенная строгими родителями на вечеринку, где будут вино и кавалеры.
Нонкина подруга упросила свою мамашу, Аркадиеву тетку, оставить их одних: "Что мы, маленькие в самом деле, уже школу кончаем!" Мать уступила просьбам дочери, но уходила из дому в кино с трепетом душевным. И когда попался ей в дверях Аркадий, она, радуясь удаче, оставила его в роли надсмотрщика.
Аркадия, вот кого должна была опасаться тетка, потому что он был опаснее школьных кавалеров – как волк, проникший в овечье стадо! Отправив жену в больницу, он ощутил себя свободным, как будто жены у него и не было, как будто и ребенка у них не будет. А тут еще Нонка – сон наяву!
Они танцевали снова и снова, и Аркадий опять заговорил, про то, что никогда ему с женой так легко не было, никогда она его к себе не влекла.
Нонка слушала его с тем вниманием, с каким люди, идущие по болоту, слушают зловещее чавканье под ногами и оглядываются вокруг – куда бы ступить, а ступить некуда. Ее заворожило, что незнакомый ей человек раскрывается перед нею, как книга, где самая суть написана, и что говорит он с ней иначе, чем она привыкла.
Десятиклассники уселись вокруг стола и запели про любовь. Аркадий и Нонна танцевали, и лица поющих освещали их, как прожекторы. Одно только лицо не светилось, Андрюшино лицо, раненное изменой. Пока он собирался встать и подойти к танцующей парочке, та куда-то исчезла. Он набросил пальто и побежал за ними… Догнал их на лестнице, проскочил несколько ступенек ниже их, остановился, обернулся исказал:
– А как же я, Нонна? – Нонна как бы вспомнила его заново, вспомнила десять томительных лет его любви.
– Андрюша! Я про тебя совсем забыла! Как же так? – И Нонна коснулась рукой его щеки, и он как преграда потерял всякий смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Наталья Савельевна, я домой пойду, – сказал Пиня Глазов, – у нас дела с папой и всякое разное хозяйство.
– Иди, Пиня! Иди и передай от всех нас привет твоей маме. От всех нас, первоклассников.
Пиня убежал. Первоклассники пошли домой, а вечером они мучили родителей вопросами насчет рождения детей и приставали к ним, чтобы у них кто-нибудь родился.
ИСТОРИЯ С БОЛЬШИМ ЧИСЛОМ НЕИЗВЕСТНЫХ
Ученик первого "А" класса Вадик Васильев школу посещал скорее редко, чем часто, и старшеклассники, когда видели его в школе, сообщали друг другу: "Вот идет Главное Неизвестное!"
Вадик не улыбался им в ответ, не то что Пиня, не уважал их и готов был в любую минуту броситься на них, как рысь, защищая себя от нападок.
"Хорошего от него не жди – говорили про него все те же старшеклассники, которые хозяйничали в первом "А", как в своей коробке с красками. – Мрачный он и таинственный, не знаешь, что ему на ум взбрести может".
У Вадика не было отца. Жил он с матерью, известной на всю улицу Нонкой Кукушкой. В жизни он был предоставлен самому себе. Когда хотел, посещал школу; когда настроения такого не возникало, оставался дома или на улице, в зависимости от погоды. Желание посещать школу рождалось у него, как правило, не чаще двух раз в неделю, поэтому остальным первоклассникам, замученным родительскими заботами, он представлялся вольным стрелком, диким человеком.
По внешнему виду он весьма отличался от ухоженных одноклассников. Он скорее походил на ученика мистера Феджина, к которому попал на выучку Оливер Твист. Ходил он всегда оборванный, грязный и голодный, и трудно было на таком мрачном фоне представить его мать, молодую, розовую, чистую, которая и внимания-то на него обращала ничуть не больше, чем на недогоревшую спичку или на окурок сигареты. Окурки эти в большом количестве ежевечерне падали со скатерти на пол, и подзагулявшие Нонкины гости втаптывали их в паркет, который на другой день с утра Вадик отмывал к следующему приему.
Вадик тер пол, мыл грязную посуду и во время этой работы думал о своей жизни – почему она у него особенная, а не простая, как у Носорога, или у Мишки Строева; они и понятия-то не имели, что такое вымыть за собой тарелку, не то что мыть те тарелки за других, тем более за пьяных. Не мог решить Вадик той не математической задачи. Кроме дурной славы, что преследовала его мать по пятам, не знал он никакой причины.
А причина была, глубоко упрятанная. Давно замели ее семь снегов, семь осеней упали на нее красными кленовыми листьями, семь дождей били ее, семь лет печатали ее июльским солнцем, как будто ничего и не было. А была, была некая причина, в результате которой проник на белый свет Вадик. И случилось это тогда, когда его матери было восемнадцать и она училась в школе.
В тот день, когда сломалась Нонкина жизнь, когда начался проблеск Вадиковой жизни, она пришла на день рождения к своей школьной подруге. Там она повстречала некоего человека по имени Аркадий. Он был старше всех, лет на десять старше, и с интересом разглядывал приятное общество десятиклассниц.
Когда взгляд Аркадия упал на Нонку, которая сидела напротив него, он забыл про жену, которую только что свез в дородовое отделение больницы, забыл, что случайно и бесцельно зашел к двоюродной сестре, У которой был день рождения. Он смотрел на девушку и узнавал ее, это она снилась ему по ночам, когда он, тоже десятиклассник, мечтал кого-нибудь полюбить. Снилась та девушка ему во сне, но он не нашел ее, не Дождался, не посчастливилось. Она в первый класс пошла, а он школу оканчивал. Зато сейчас он нашел ее, и пропасть, та пропасть в возрасте, сейчас не могла быть помехой.
Аркадий пересел к ней, они пили вино и скоро знали почти все друг про друга. Мальчишки и девчонки вокруг говорили о выпускном вечере, подсмеивались над одноклассником Андрюшей, который не сводил глаз с Нонки, влюбленный в нее с первого класса.
Нонка сквозь джазовые ритмы и песни ловила на себе завистливые взгляды подруг, будущих женщин, и у нее кружилась голова от успеха. От вина и внутренней ней свободы, которая вознесла ее над подругами, она разгорелась и принялась болтать без умолку. Аркадий отвечал ей что-то, смеялся, и они не замечали никого вокруг, и хорошо им было вдвоем, и наговориться они не могли.
Пошли танцевать. Он привлек ее к себе, и она, на миг освобождаясь от его голоса, – только музыка, он и она! – приникла к нему – так вышло! – и он крепко сжал ей руку.
Ей бы испугаться в ту минуту! Она и про жену его уже знала, не скрывал он про жену, и что скоро у них ребенок будет – тоже не скрыл, но она руки своей не выдернула. "Ну и что!" – подумала она, воспитанная в большой строгости, впервые выпущенная строгими родителями на вечеринку, где будут вино и кавалеры.
Нонкина подруга упросила свою мамашу, Аркадиеву тетку, оставить их одних: "Что мы, маленькие в самом деле, уже школу кончаем!" Мать уступила просьбам дочери, но уходила из дому в кино с трепетом душевным. И когда попался ей в дверях Аркадий, она, радуясь удаче, оставила его в роли надсмотрщика.
Аркадия, вот кого должна была опасаться тетка, потому что он был опаснее школьных кавалеров – как волк, проникший в овечье стадо! Отправив жену в больницу, он ощутил себя свободным, как будто жены у него и не было, как будто и ребенка у них не будет. А тут еще Нонка – сон наяву!
Они танцевали снова и снова, и Аркадий опять заговорил, про то, что никогда ему с женой так легко не было, никогда она его к себе не влекла.
Нонка слушала его с тем вниманием, с каким люди, идущие по болоту, слушают зловещее чавканье под ногами и оглядываются вокруг – куда бы ступить, а ступить некуда. Ее заворожило, что незнакомый ей человек раскрывается перед нею, как книга, где самая суть написана, и что говорит он с ней иначе, чем она привыкла.
Десятиклассники уселись вокруг стола и запели про любовь. Аркадий и Нонна танцевали, и лица поющих освещали их, как прожекторы. Одно только лицо не светилось, Андрюшино лицо, раненное изменой. Пока он собирался встать и подойти к танцующей парочке, та куда-то исчезла. Он набросил пальто и побежал за ними… Догнал их на лестнице, проскочил несколько ступенек ниже их, остановился, обернулся исказал:
– А как же я, Нонна? – Нонна как бы вспомнила его заново, вспомнила десять томительных лет его любви.
– Андрюша! Я про тебя совсем забыла! Как же так? – И Нонна коснулась рукой его щеки, и он как преграда потерял всякий смысл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54