ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

С ней всегда было трудно, но все-таки не так, как теперь.
Тритт ощутил смутную злость на Уна. Ун говорит и говорит всякие жесткие слова, а Дуа слушает. Ведь Ун готов без конца разговаривать с Дуа, точно она – рационал. А для триады это вредно.
Ун-то мог бы это сообразить!
Однако Тритту не все равно. И всегда Тритту приходится делать то, что необходимо сделать. Ун дружил с Жесткими, но он и не подумал с ними поговорить. Им нужна была эмоциональ, а Ун ничего про это не говорил. Он разговаривал с Жесткими про энергию, а про то, в чем нуждалась триада, молчал.
Это он, Тритт, все устроил! И Тритт с гордостью вспомнил, как все произошло. Он увидел, что Ун разговаривает с Жестким, направился прямо к ним, без всякой дрожи перебил их и заявил твердым голосом:
«Нам нужна эмоциональ».
Жесткий повернулся и посмотрел на него. Тритт еще ни разу в жизни не видел Жесткого так близко. Он был весь цельный – когда одна его часть поворачивалась, с ней поворачивались и все остальные. У него были Протуберанцы, которые могли двигаться самостоятельно, но при этом они не меняли своей формы. Жесткие никогда не струились, они были несимметричны и неприятны на вид. И уклонялись от прикосновений.
Жесткий спросил:
«Это верно, Ун?»
С Триттом он говорить не стал.
Ун распластался. Распластался над самой поверхностью камней. Таким распластанным Тритт его еще никогда не видел. Он сказал:
«Мой правник излишне ревностен. Мой правник… он… он…»
Тут Ун начал заикаться, раздуваться и не мог дальше говорить.
А Тритт говорить мог. Он сказал:
«Без эмоционали мы не можем синтезироваться».
Тритт знал, что Ун онемел от смущения, но ему было все равно. Время пришло.
«А ты, левый мой, – сказал Жесткий, по-прежнему обращаясь только к Уну, – ты тоже так считаешь?»
Жесткие говорили почти как Мягкие, но гораздо более резко, почти без переходов. Их было трудно слушать. То есть ему, Тритту. А Ун как будто привык, и ему слушать было нетрудно.
«Да», – промямлил наконец Ун.
Только тут Жесткий повернулся к Тритту.
«Напомни мне, юный правый, как давно ты знаком с Уном?»
«Достаточно давно, чтобы подумать об эмоционали, – сказал Тритт. Он старательно удерживал все свои грани и углы. Он не позволял себе бояться – слишком важной была его цель. – И меня зовут Тритт», – добавил он.
Жесткому как будто стало весело.
«Да, выбор оказался неплохим. Вы с Уном очень друг другу подходите, но тем труднее выбрать для вас эмоциональ. Впрочем, мы почти уже решили. То есть я решил, и уже давно, однако надо убедить других. Наберись терпения, Тритт».
«Все мое терпение кончилось».
«Я знаю. И все-таки подожди», – Жесткий опять говорил так, словно ему было весело.
Когда Жесткий оставил их вдвоем, Ун округлился и стал гневно разреживаться. Он сказал:
«Тритт, как ты мог? Ты знаешь, кто это?»
«Ну, Жесткий».
«Это Лостен. Мой специальный руководитель. Я не хочу, чтобы он на меня сердился».
«А чего ему сердиться? Я говорил вежливо».
«Ну неважно», – Ун уже почти принял нормальную форму.
Значит, он перестал злиться. Тритт почувствовал большое облегчение, хотя и постарался это скрыть. А Ун тем временем продолжал:
«Это же очень неловко, когда мой дурак-правый вдруг подходит и начинает разговаривать с моим Жесткими.
«А почему ты сам не захотел?»
«Всему есть свое время».
«Только почему-то для тебя оно никогда своим не бывает».
Но потом они помирились и перестали спорить. А вскоре появилась Дуа.
Ее привел Лостен. Тритт этого не заметил. Он не смотрел на Жесткого, он видел только Дуа. Но после Ун объявил ему, что ее привел Лостен.
«Вот видишь! – сказал Тритт. – Я с ним поговорил, и потому он ее привел».
«Нет, – ответил Ун. – Просто наступило время. Он все равно привел бы ее. Даже если бы ни ты, ни я ничего ему не сказали».
Тритт ему не поверил. Он твердо знал, что они получили Дуа только благодаря ему.
И конечно, второй такой Дуа в мире быть не могло! Тритт видел много эмоционалей. Они все были привлекательны, и он обрадовался бы любой из них. Но, увидев Дуа, он понял, что никакая другая эмоциональ им не подошла бы. Только Дуа. Одна только Дуа.
И Дуа знала, что ей полагается делать. Совершенно точно знала. А ведь ей никто ничего не показывал, говорила она им потом. И ничего не объяснял. Даже другие эмоционали, потому что она старалась держаться от них подальше.
И все-таки, когда они все трое оказались вместе, каждый знал, что ему надо делать.
Дуа начала разреживаться. Тритту еще не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так разреживался. Он даже не представлял себе, что подобное разреживание возможно. Она превратилась в сверкающую цветную дымку, которая заполнила все вокруг. Он был ослеплен. Он двигался, не сознавая, что движется. Он погрузился в туман, который был Дуа.
Это совсем не походило на погружение в камни. Тритт не чувствовал никакого сопротивления или трения. Он словно парил. Он осознал, что тоже начинает разреживаться – легко, без тех отчаянных усилий, которых это обычно требовало. Теперь, когда Дуа пронизывала его всего, он в свою очередь без малейшего напряжения рассеялся в густой дым. Ему казалось, что он струится, исчезая и растворяясь в радости.
Смутно он увидел, что с другой, левой, стороны приближается Ун, тоже расходясь дымом.
Затем он соприкоснулся с Уном, смешался с ним. Он перестал чувствовать, перестал сознавать. Он не понимал – он ли окружает Уна, Ун ли окружает его. А может быть, они окружали друг друга или были раздельны.
Все растворилось в чистой радости бытия.
Она заслонила и смела и чувства, и сознание.
Потом они опять стали каждый сам по себе. Синтез длился много суток. Так полагалось. И чем полнее он был, тем больше времени занимал. Но для них все исчерпывалось кратким мгновением. И память не сохраняла ничего.
Ун сказал:
«Это было чудесно».
А Тритт молчал и смотрел на Дуа.
Она коалесцировала, закручивала спирали, подергивалась. Из них троих только она, казалось, никак не могла прийти в себя.
«После, – сказала она торопливо. – Все после. А сейчас отпустите меня».
И она кинулась прочь. Они ее не остановили. Потрясение еще не прошло. Но так продолжалось и дальше. После синтеза она всегда исчезала. Каким бы полным он ни оказывался. Словно у нее была потребность в одиночестве.
Это беспокоило Тритта. Он замечал в ней все новые и новые отличия от прочих эмоционалей. А надо бы наоборот: ей следовало во всем походить на них.
Ун придерживался другого мнения. Он много раз повторял: «Ну почему ты не оставишь ее в покое, Тритт? Она не такая, как все остальные, но это потому, что она лучше остальных. С кем еще мы могли бы получить такой полный синтез? А ничто хорошее даром не дается».
Тритт не понял, но не стал в этом разбираться. Он знал только, что ей следует вести себя так, как полагается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79