Интересно, легко, достоверно — говорили они — но «не в жилу»… Народ хочет читать детективы. А почему достопочтенные издатели решили, что народ хочет читать только их, мне не ясно до сих пор. Вот я, например, тоже народ, но книги других жанров проглатываю с большим удовольствием.
И с тех самых пор я постоянно заставляю себя написать детектив. Вернее, сажусь за компьютер с установкой — пишу детектив, пишу детектив… А встаю с мыслью, что получается роман о любви. Или того хуже — социальная драма. Вот, например, взять мой последний труд «Преступная страсть». Начинался он, как классический детектив: труп на 6 странице, умница-следователь, героиня-дурочка, вечно попадающая впросак, а чем кончился? Умница и дурочка повлюблялись друг в друга, наперекор судьбе, ее мужу-извращенецу, его жене-алкоголичке и мне, автору. Потом спелись и извращенец с алкоголичкой, заделали ребенка-дегенерата. Дальше больше: странице на 75 появилась мама извращенца, такая я же яблоня, что и яблоко — лесбиянка. И алкоголичку соблазнила… Короче, не детектив у меня получается, а мексиканский сериал с сексуальных уклоном.
И вот теперь появилась такая классная возможность просто сдуть преступление с реальных событий, добавить что-то для красного словца, ввинтить в повествование душку следователя, глуповатую красавицу и еще пару-тройку колоритных личностей. Потом порасспросить Геркулесова о тонкостях ментовской службы-дружбы, подлизаться к его приятелю патологоанатому. И нате, товарищи издатели, читайте любимый народом детектив!
От всех этих мыслей у меня даже голова закружилась. А услужливое воображение нарисовало такую картину: я сижу за столом — на нем крутейший (даже круче, чем у Зорина) компьютер, чашка кофе, коробка конфет (с коньяком), стопка толстых книг (все исключительно моего собственного сочинения), дымящаяся трубка (вообще-то я не курю) — сижу, значит, и ваяю свой очередной шедевр. Вокруг меня бегают фотокорреспонденты, журналисты, телевизионщики; телефон разрывается от звонков издателей, а в дверь моей квартиры ломятся взбешенные Маринина с Донцовой, они хотят меня побить за то, что я переманила у них всех читателей… Одним слово, кр-р-расота!
… Вбежав в корпус, я отдышалась. Приятное тепло прогретого помещения заползло под промокший пуховик. Стало так хорошо, что хоть сейчас падай на ковер да засыпай. Однако я стряхнула с себя дрему вместе с сырой курткой, после чего рысью понеслась в нашу комнату — переодеваться.
Подружек не застала. Они, видимо, уже где-то «зависли». Наскоро переодевшись в Ксюшины шмотки я побежала искать, где именно принимают на грудь мои товарки. К моему искреннему удивлению в комнате Зорина их не оказалось. Обиженные кавалеры дули сомнительно вида портвейн в гордом одиночестве.
Я встала посреди коридора, раздумывая, в каком направлении двинуть, чтобы отыскать-таки Соньку с Ксюшей. К счастью, долго ломать голову мне не пришлось — из-за двери, что вела в Антошкину комнату, раздалось бодрое Сонькино ржание. Видимо, уже накушалась.
— Этой даме больше не наливать! — скомандовала я, врываясь в помещение.
— Че-е-е это? — прищурилась Сонька.
— То, — отрезала я, отнимая у нее граненый стакан.
Мужики, а их было двое, захихикали. Одного из них я знала довольно неплохо — звали его Витей. Работал он в нашем НИИ экспедитором, лет ему было около 40, разведен, относительно здоров и в меру пьющ. В связях, порочащих его, замечен не был. Короче говоря, средне-статистический мужик, с обычной внешностью и стандартным набором вредных привычек.
Второй кавалер, видимо, Петюня, был чуть постарше. Внешность имел эффектную, но, но, на мой взгляд, не очень приятную. Эдакий карикатурный мачо. Нос, губы, глаза — все крупное, бросающееся в глаза. Зубы белые, ровные, но такие огромные, что, когда он скалился (а делал он это не переставая, считая свою улыбку неотразимой), создавалось впечатление, будто челюсть он позаимствовал у тигровой акулы. Работал Петюня, насколько я знала, в цехе, то ли мастером, то ли наладчиком. Был балагуром, весельчаком и бабником. Лично я с ним была не знакома, но о его донжуанских подвигах была наслышана.
— Пьете? — брякнула я. Хотя сама видела, что пьют. И пьют, сволочи, без меня.
— Штрафную Леле! — обрадовалась Ксюша и ткнула Петюню в бок.
— Сделаем, — степенно молвил «мачо» и набулькал мне в пластиковую емкость граммов эдак 150. Я быстро осушила предложенный стаканчик. Заела «завядшей» сосиской. Посидела немного, не вслушиваясь в треп сотрапезников. И вновь вернулась мыслями на поляну. Ну кто же, так его растак, замыслил такое черное дело? Да ведь Антошку обидеть все равно, что дитятку малого. Симаков, конечно, бабник, сплетник, «тухлый рисовщик», но на редкость бесхитростный и безобидный человек.
— Ребята, а почему, как вы думаете, с Антошкой произошло несчастье, а? — промямлила я, заедая сосиску ржаным хлебом.
— Ясно почему, — уверенно молвил добрый молодец Петюня. — Гонял, как бешеный, вот и догонялся. Ладно еще удачно хлобыснулся. Мог бы и шею сломать.
— Ага, — поддакнул Витя. — Любил он повыпендриваться перед девчонками.
— А у него враги были?
— У Антошки? — удивленно переспросил Витя. — У Симакова? Ты че, Леля? Трепач он был, конечно. И баб дюже любил, да все это ерунда…
— Не скажи, — встряла Ксюша. — Вот мой бы Педик, узнай, что меня кто-то «заохотил» так бы дал…
— Да Симаков дальше похлопываний по пятой точке никогда не заходил, — хохотнул Петюня. — У него на прелюбодеяния средств не хватало. Жена, та еще грымза, всю получку отбирала. А вас ведь вином поить надо, шоколадки дарить всякие.
— Шоколадки?! — фыркнула Ксюня, которая подарок, дешевле 300 баксов считала оскорбление.
— А кто бы выиграл от его смерти? — опять затянула я старую песню.
— Никто, — в один голос ответили мужики. Потом Витя подумал и, хихикнув, произнес:
— Разве что Петюня.
— Я? — разинул свой большой рот мнимый злоумышленник.
— А кто вместо него будет лыжи принимать? Не я же. Ты теперь И.О. Антошки Симакова.
— Тоже мне выгода, — буркнул Петя. — Вместо того, чтобы на дискотеке танцевать, бедный Петро будет протирать лыжи, сортировать палки, списывать сломанные пары.
— И даже с нами не потанцуешь? — нежно промурлыкала Сонька — она в средней стадии опьянения становилась жутко кокетливой.
— Почему же. Обязательно, — горячо возразил порозовевший от удовольствия Петя. — Но попозже.
Сонька удовлетворенно улыбнулась, взмахнула ресницами, закусила мизинчик зубками и совсем не уместно гаркнула:
— Наливай!
Ей налили, она опасливо покосилась на меня (отберу стакан или не успею?) и быстро выпила. Потом разлеглась, довольная, на Петькиной кровати и замурлыкала себе под нос какую-то томную мелодию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
И с тех самых пор я постоянно заставляю себя написать детектив. Вернее, сажусь за компьютер с установкой — пишу детектив, пишу детектив… А встаю с мыслью, что получается роман о любви. Или того хуже — социальная драма. Вот, например, взять мой последний труд «Преступная страсть». Начинался он, как классический детектив: труп на 6 странице, умница-следователь, героиня-дурочка, вечно попадающая впросак, а чем кончился? Умница и дурочка повлюблялись друг в друга, наперекор судьбе, ее мужу-извращенецу, его жене-алкоголичке и мне, автору. Потом спелись и извращенец с алкоголичкой, заделали ребенка-дегенерата. Дальше больше: странице на 75 появилась мама извращенца, такая я же яблоня, что и яблоко — лесбиянка. И алкоголичку соблазнила… Короче, не детектив у меня получается, а мексиканский сериал с сексуальных уклоном.
И вот теперь появилась такая классная возможность просто сдуть преступление с реальных событий, добавить что-то для красного словца, ввинтить в повествование душку следователя, глуповатую красавицу и еще пару-тройку колоритных личностей. Потом порасспросить Геркулесова о тонкостях ментовской службы-дружбы, подлизаться к его приятелю патологоанатому. И нате, товарищи издатели, читайте любимый народом детектив!
От всех этих мыслей у меня даже голова закружилась. А услужливое воображение нарисовало такую картину: я сижу за столом — на нем крутейший (даже круче, чем у Зорина) компьютер, чашка кофе, коробка конфет (с коньяком), стопка толстых книг (все исключительно моего собственного сочинения), дымящаяся трубка (вообще-то я не курю) — сижу, значит, и ваяю свой очередной шедевр. Вокруг меня бегают фотокорреспонденты, журналисты, телевизионщики; телефон разрывается от звонков издателей, а в дверь моей квартиры ломятся взбешенные Маринина с Донцовой, они хотят меня побить за то, что я переманила у них всех читателей… Одним слово, кр-р-расота!
… Вбежав в корпус, я отдышалась. Приятное тепло прогретого помещения заползло под промокший пуховик. Стало так хорошо, что хоть сейчас падай на ковер да засыпай. Однако я стряхнула с себя дрему вместе с сырой курткой, после чего рысью понеслась в нашу комнату — переодеваться.
Подружек не застала. Они, видимо, уже где-то «зависли». Наскоро переодевшись в Ксюшины шмотки я побежала искать, где именно принимают на грудь мои товарки. К моему искреннему удивлению в комнате Зорина их не оказалось. Обиженные кавалеры дули сомнительно вида портвейн в гордом одиночестве.
Я встала посреди коридора, раздумывая, в каком направлении двинуть, чтобы отыскать-таки Соньку с Ксюшей. К счастью, долго ломать голову мне не пришлось — из-за двери, что вела в Антошкину комнату, раздалось бодрое Сонькино ржание. Видимо, уже накушалась.
— Этой даме больше не наливать! — скомандовала я, врываясь в помещение.
— Че-е-е это? — прищурилась Сонька.
— То, — отрезала я, отнимая у нее граненый стакан.
Мужики, а их было двое, захихикали. Одного из них я знала довольно неплохо — звали его Витей. Работал он в нашем НИИ экспедитором, лет ему было около 40, разведен, относительно здоров и в меру пьющ. В связях, порочащих его, замечен не был. Короче говоря, средне-статистический мужик, с обычной внешностью и стандартным набором вредных привычек.
Второй кавалер, видимо, Петюня, был чуть постарше. Внешность имел эффектную, но, но, на мой взгляд, не очень приятную. Эдакий карикатурный мачо. Нос, губы, глаза — все крупное, бросающееся в глаза. Зубы белые, ровные, но такие огромные, что, когда он скалился (а делал он это не переставая, считая свою улыбку неотразимой), создавалось впечатление, будто челюсть он позаимствовал у тигровой акулы. Работал Петюня, насколько я знала, в цехе, то ли мастером, то ли наладчиком. Был балагуром, весельчаком и бабником. Лично я с ним была не знакома, но о его донжуанских подвигах была наслышана.
— Пьете? — брякнула я. Хотя сама видела, что пьют. И пьют, сволочи, без меня.
— Штрафную Леле! — обрадовалась Ксюша и ткнула Петюню в бок.
— Сделаем, — степенно молвил «мачо» и набулькал мне в пластиковую емкость граммов эдак 150. Я быстро осушила предложенный стаканчик. Заела «завядшей» сосиской. Посидела немного, не вслушиваясь в треп сотрапезников. И вновь вернулась мыслями на поляну. Ну кто же, так его растак, замыслил такое черное дело? Да ведь Антошку обидеть все равно, что дитятку малого. Симаков, конечно, бабник, сплетник, «тухлый рисовщик», но на редкость бесхитростный и безобидный человек.
— Ребята, а почему, как вы думаете, с Антошкой произошло несчастье, а? — промямлила я, заедая сосиску ржаным хлебом.
— Ясно почему, — уверенно молвил добрый молодец Петюня. — Гонял, как бешеный, вот и догонялся. Ладно еще удачно хлобыснулся. Мог бы и шею сломать.
— Ага, — поддакнул Витя. — Любил он повыпендриваться перед девчонками.
— А у него враги были?
— У Антошки? — удивленно переспросил Витя. — У Симакова? Ты че, Леля? Трепач он был, конечно. И баб дюже любил, да все это ерунда…
— Не скажи, — встряла Ксюша. — Вот мой бы Педик, узнай, что меня кто-то «заохотил» так бы дал…
— Да Симаков дальше похлопываний по пятой точке никогда не заходил, — хохотнул Петюня. — У него на прелюбодеяния средств не хватало. Жена, та еще грымза, всю получку отбирала. А вас ведь вином поить надо, шоколадки дарить всякие.
— Шоколадки?! — фыркнула Ксюня, которая подарок, дешевле 300 баксов считала оскорбление.
— А кто бы выиграл от его смерти? — опять затянула я старую песню.
— Никто, — в один голос ответили мужики. Потом Витя подумал и, хихикнув, произнес:
— Разве что Петюня.
— Я? — разинул свой большой рот мнимый злоумышленник.
— А кто вместо него будет лыжи принимать? Не я же. Ты теперь И.О. Антошки Симакова.
— Тоже мне выгода, — буркнул Петя. — Вместо того, чтобы на дискотеке танцевать, бедный Петро будет протирать лыжи, сортировать палки, списывать сломанные пары.
— И даже с нами не потанцуешь? — нежно промурлыкала Сонька — она в средней стадии опьянения становилась жутко кокетливой.
— Почему же. Обязательно, — горячо возразил порозовевший от удовольствия Петя. — Но попозже.
Сонька удовлетворенно улыбнулась, взмахнула ресницами, закусила мизинчик зубками и совсем не уместно гаркнула:
— Наливай!
Ей налили, она опасливо покосилась на меня (отберу стакан или не успею?) и быстро выпила. Потом разлеглась, довольная, на Петькиной кровати и замурлыкала себе под нос какую-то томную мелодию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50