Тем паче сделана просека со знанием дела: заметить ее издали невозможно, а срубленный и брошенный в илистую почву на манер гати тростник примят так основательно, словно по нему полсотни человек прошло…
— От кого бы Нганья про огни в храме ни слышала, рассказчик-то, похоже, действительно их видел, — проворчала Ильяс, не зная, на что ей теперь решиться: то ли рвануть со всех ног домой, не пытаясь проникнуть в чужую тайну, то ли, доводя начатое предприятие до конца, воспользоваться просекой и дойти до храма.
С одной стороны, никто не любит любопытных, сующих нос не в свое дело, и находящиеся в святилище люди едва ли обрадуются ее появлению. С другой же стороны, обидно поворачивать назад в тот самый момент, когда во всей этой дурацкой затее забрезжило что-то по-настоящему интересное. В конце-то концов, она же не собирается вступить под сень храма, , колотя в тамтамы и трубя в трубы. Она тихонько подкрадется, осмотрится, заглянет внутрь и незаметненько уберется восвояси. Лучше уж рискнуть и перетерпеть несколько мгновений страха сейчас, чем потом день за днем умирать от неудовлетворенного любопытства и корить себя за трусость, которая не пристала тому, кто имел счастье родиться в клане Леопарда.
Ильяс казалось, что она еще только готовится принять решение, а ноги уже несли ее по просеке в глубь тростниковых зарослей, которые то редели, то вновь . превращались в непроходимую чащобу, щетинившуюся кинжальной остроты листьями. Временами под сандалиями девушки начинала хлюпать вода, а порой ей мерещилось, что она шагает по оставшимся от мощения улицы плитам. Тропа, выписывая зигзаги, огибала крохотные озерца и остатки замшелых каменных стен, словно нарочно норовя сбить путника с толку, так что форани начало чудиться, будто громада храма отдаляется от нее с той же скоростью, с какой она движется ей навстречу. Но вот наконец заросли тростника расступились и Ильяс очутилась перед входом в здание.
Ступени широкой и, надо думать, высокой лестницы, коими снабжены были все без исключения храмы Мванааке, ушли в мшистую влажную землю. Украшавшие некогда стены и портал фигуры стали почти неразличимы под слоем грязи и лишайника, так что выглядевший в высшей степени зловеще вход в святилище напоминал лаз в пещеру великана. Соваться в нее без светильника было сущим безумием, однако Ильяс чувствовала, что зашла слишком далеко и уже не может просто так повернуться и уйти не солоно хлебавши.
— О Нгура, к тебе обращаюсь, Доблестная и Прекраснолицая! Защити меня силой своей! Вдохни в меня мужество, искорени слабость! Освети путь мой, отведи от меня беду, не наказывай за неразумие! — истово прошептала девушка, сжимая правой рукой висящий на груди талисман, и шагнула в темный проем, из которого пахнуло на нее холодом и тленом.
Бесшумно ступая по толстому слою ила, нанесенного в храм во время сезона дождей, она вошла в первый зал, оказавшийся пустым квадратным помещением. Сквозь узкие вертикальные прорези в стенах проникало достаточно бледно-серого, безжизненного света, чтобы девушка могла сориентироваться и не чувствовать себя совсем уж беспомощной.
— Вот я и в храме. И ничего страшного со мной не случилось, — чуть слышно пробормотала она, дабы подбодрить себя. Зябко поежилась — в заброшенном святилище было сыро и холодно, как в глубоком погребе, где Газахлар хранил свои лучшие вина, — и, еще раз оглядев зал, испытала острое чувство разочарования.
В гулком пустом помещении не было ничего примечательного: ни алтаря, ни сосудов для жертвоприношений, ни обязательного изображения божества. А бугристые от лишайника поверхности стен не украшали ни многофигурные барельефы, ни даже простенькие фризы. «Ну что ж, так оно и должно быть, — рассудительно подумала форани. — Все, что можно было отсюда унести, давно уже унесено, а резных изображений с избытком хватает на наружных стенах святилища».
Сняв с шеи нитку бус из мелких пестрых ракушек, она, поднявшись на цыпочки, положила ее на высокий подоконник — для Нганьи и Дадават — и, поколебавшись, направилась ко входу в следующий зал.
Тут тоже было пусто и голо, и Ильяс недоуменно вздернула бровь: зачем же понадобилось кому-то прорубать тропинку в тростниковых зарослях, если она до сих пор не обнаружила в храме следов пребывания человека? Девушка заглянула в третий, лишенный окон зал, куда не проникал ни единый лучик лунного света, и совсем уже было собралась двинуться в обратный путь — не бродить же ей тут до скончания веков в кромешной тьме! — когда до нее донеслись приглушенные звуки человеческих голосов.
— Вай-ваг! Ну наконец-то! — тихо воскликнула форани, крадучись двигаясь вперед. Разобрать, о чем говорили находящиеся в недрах святилища люди, она не могла из-за гулкого эха, делавшего речь их невнятной, но направление определила безошибочно и вскоре заметила сочащийся из дверного проема желтый свет. Значит, Нганья-то была права: бродит кто-то ночами по древнему храму! Знать бы еще: кто и зачем?..
В открывшийся перед девушкой длинный высокий коридор свет от масляных светильников, характерный запах которых подействовал на нее почему-то успокаивающе, проникал из широкого проема, ведущего в очередной зал. Оттуда-то и доносились до нее неразборчивые голоса таинственных посетителей храма, на которых она твердо решила взглянуть, чего бы ей это ни стоило. При этом Ильяс, понятное дело, не собиралась уподобляться идущей на огонь рыбе, для которой у рыбаков была припасена не знающая пощады острога. Укрывшись за дверным косяком, она, оставаясь невидимой, могла наблюдать за ведущим в освещенный зал проходом и неслышно скрыться, если бы вышедшие из него люди направились в ее конец коридора.
Прислушиваясь к голосам говорящих в надежде рано или поздно понять, о чем они ведут речь, она принялась терпеливо ждать, и труд этот, самый, на ее взгляд, мучительный, был, по прошествии бесконечно длительного времени, вознагражден. Из освещенного зала вышли два человека, несущие на плечах длинный тяжелый сверток. За ними последовали еще двое, а затем еще двое — в темных саронгах и темных плащах с такими же точно свертками. Свернув направо, в дальний от девушки конец коридора, все три пары, одна за другой, растворились во тьме.
— Досадно! — пробормотала Ильяс, прикусив нижнюю губу. Этак она ничего не узнает. Да еще и люди в освещенном зале заговорили тише, теперь уж точно ни слова не разберешь.
Форани прождала изрядный кусок вечности, но больше из зала никто не появился. Беседовавшие за стеной незнакомцы то ли договорились о чем-то и замолчали, то ли перешли на шепот, и в наступившей тишине девушка, чувствуя себя дура дурой, провела еще один очень длинный отрезок вечности, после чего крадучись двинулась к приковывавшему ее взгляд стенному проему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
— От кого бы Нганья про огни в храме ни слышала, рассказчик-то, похоже, действительно их видел, — проворчала Ильяс, не зная, на что ей теперь решиться: то ли рвануть со всех ног домой, не пытаясь проникнуть в чужую тайну, то ли, доводя начатое предприятие до конца, воспользоваться просекой и дойти до храма.
С одной стороны, никто не любит любопытных, сующих нос не в свое дело, и находящиеся в святилище люди едва ли обрадуются ее появлению. С другой же стороны, обидно поворачивать назад в тот самый момент, когда во всей этой дурацкой затее забрезжило что-то по-настоящему интересное. В конце-то концов, она же не собирается вступить под сень храма, , колотя в тамтамы и трубя в трубы. Она тихонько подкрадется, осмотрится, заглянет внутрь и незаметненько уберется восвояси. Лучше уж рискнуть и перетерпеть несколько мгновений страха сейчас, чем потом день за днем умирать от неудовлетворенного любопытства и корить себя за трусость, которая не пристала тому, кто имел счастье родиться в клане Леопарда.
Ильяс казалось, что она еще только готовится принять решение, а ноги уже несли ее по просеке в глубь тростниковых зарослей, которые то редели, то вновь . превращались в непроходимую чащобу, щетинившуюся кинжальной остроты листьями. Временами под сандалиями девушки начинала хлюпать вода, а порой ей мерещилось, что она шагает по оставшимся от мощения улицы плитам. Тропа, выписывая зигзаги, огибала крохотные озерца и остатки замшелых каменных стен, словно нарочно норовя сбить путника с толку, так что форани начало чудиться, будто громада храма отдаляется от нее с той же скоростью, с какой она движется ей навстречу. Но вот наконец заросли тростника расступились и Ильяс очутилась перед входом в здание.
Ступени широкой и, надо думать, высокой лестницы, коими снабжены были все без исключения храмы Мванааке, ушли в мшистую влажную землю. Украшавшие некогда стены и портал фигуры стали почти неразличимы под слоем грязи и лишайника, так что выглядевший в высшей степени зловеще вход в святилище напоминал лаз в пещеру великана. Соваться в нее без светильника было сущим безумием, однако Ильяс чувствовала, что зашла слишком далеко и уже не может просто так повернуться и уйти не солоно хлебавши.
— О Нгура, к тебе обращаюсь, Доблестная и Прекраснолицая! Защити меня силой своей! Вдохни в меня мужество, искорени слабость! Освети путь мой, отведи от меня беду, не наказывай за неразумие! — истово прошептала девушка, сжимая правой рукой висящий на груди талисман, и шагнула в темный проем, из которого пахнуло на нее холодом и тленом.
Бесшумно ступая по толстому слою ила, нанесенного в храм во время сезона дождей, она вошла в первый зал, оказавшийся пустым квадратным помещением. Сквозь узкие вертикальные прорези в стенах проникало достаточно бледно-серого, безжизненного света, чтобы девушка могла сориентироваться и не чувствовать себя совсем уж беспомощной.
— Вот я и в храме. И ничего страшного со мной не случилось, — чуть слышно пробормотала она, дабы подбодрить себя. Зябко поежилась — в заброшенном святилище было сыро и холодно, как в глубоком погребе, где Газахлар хранил свои лучшие вина, — и, еще раз оглядев зал, испытала острое чувство разочарования.
В гулком пустом помещении не было ничего примечательного: ни алтаря, ни сосудов для жертвоприношений, ни обязательного изображения божества. А бугристые от лишайника поверхности стен не украшали ни многофигурные барельефы, ни даже простенькие фризы. «Ну что ж, так оно и должно быть, — рассудительно подумала форани. — Все, что можно было отсюда унести, давно уже унесено, а резных изображений с избытком хватает на наружных стенах святилища».
Сняв с шеи нитку бус из мелких пестрых ракушек, она, поднявшись на цыпочки, положила ее на высокий подоконник — для Нганьи и Дадават — и, поколебавшись, направилась ко входу в следующий зал.
Тут тоже было пусто и голо, и Ильяс недоуменно вздернула бровь: зачем же понадобилось кому-то прорубать тропинку в тростниковых зарослях, если она до сих пор не обнаружила в храме следов пребывания человека? Девушка заглянула в третий, лишенный окон зал, куда не проникал ни единый лучик лунного света, и совсем уже было собралась двинуться в обратный путь — не бродить же ей тут до скончания веков в кромешной тьме! — когда до нее донеслись приглушенные звуки человеческих голосов.
— Вай-ваг! Ну наконец-то! — тихо воскликнула форани, крадучись двигаясь вперед. Разобрать, о чем говорили находящиеся в недрах святилища люди, она не могла из-за гулкого эха, делавшего речь их невнятной, но направление определила безошибочно и вскоре заметила сочащийся из дверного проема желтый свет. Значит, Нганья-то была права: бродит кто-то ночами по древнему храму! Знать бы еще: кто и зачем?..
В открывшийся перед девушкой длинный высокий коридор свет от масляных светильников, характерный запах которых подействовал на нее почему-то успокаивающе, проникал из широкого проема, ведущего в очередной зал. Оттуда-то и доносились до нее неразборчивые голоса таинственных посетителей храма, на которых она твердо решила взглянуть, чего бы ей это ни стоило. При этом Ильяс, понятное дело, не собиралась уподобляться идущей на огонь рыбе, для которой у рыбаков была припасена не знающая пощады острога. Укрывшись за дверным косяком, она, оставаясь невидимой, могла наблюдать за ведущим в освещенный зал проходом и неслышно скрыться, если бы вышедшие из него люди направились в ее конец коридора.
Прислушиваясь к голосам говорящих в надежде рано или поздно понять, о чем они ведут речь, она принялась терпеливо ждать, и труд этот, самый, на ее взгляд, мучительный, был, по прошествии бесконечно длительного времени, вознагражден. Из освещенного зала вышли два человека, несущие на плечах длинный тяжелый сверток. За ними последовали еще двое, а затем еще двое — в темных саронгах и темных плащах с такими же точно свертками. Свернув направо, в дальний от девушки конец коридора, все три пары, одна за другой, растворились во тьме.
— Досадно! — пробормотала Ильяс, прикусив нижнюю губу. Этак она ничего не узнает. Да еще и люди в освещенном зале заговорили тише, теперь уж точно ни слова не разберешь.
Форани прождала изрядный кусок вечности, но больше из зала никто не появился. Беседовавшие за стеной незнакомцы то ли договорились о чем-то и замолчали, то ли перешли на шепот, и в наступившей тишине девушка, чувствуя себя дура дурой, провела еще один очень длинный отрезок вечности, после чего крадучись двинулась к приковывавшему ее взгляд стенному проему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110