Обстучав стены, нашли место и через час проломились в соседнее помещение, узкий бетонный коридор, который вел неизвестно куда.
Бункер обрушился у них за спиной, они это слышали; дороги назад уже не было. Оставалось пробиваться вперед. Их спасло обилие подземных коммуникаций в этой части города и еще то, что в группе оказался специалист по такого рода сооружениям. Часть группы погибла на второй день от взрыва светильного газа, скопившегося в одном из вскрытых ими подвалов, а остальные добрались сюда.
Это было райское место. Здесь была вода, оставшаяся в трубах котлов, ржавая и затхлая, но все же вода, которую можно было пить. Здесь был относительно чистый воздух. И здесь был выход наружу.
Выход этот нашли не сразу. А когда нашли, то никто им не воспользовался. Наверху бомбили – бомбили свирепо и непрерывно, каждый день и каждую ночь, кто же добровольно полезет за смертью? Кроме того, оставался факт побега: пусть невольно, но получилось, что они сбежали. Теперь, пожалуй, поздновато являться с повинной.
Так и остались они вести эту пещерную жизнь. Дневные бомбежки вскоре прекратились, голод пока не грозил: по пути сюда попался подвал с большими запасами консервов, очевидно, принадлежавший владельцам какой-нибудь бакалейной лавчонки, теперь уже стертой с лица земли. Продукты перетаскали в котельную – при экономном расходовании их могло хватить надолго. Теперь можно было отсиживаться в относительно надежном укрытии и ждать. Но чего – конца войны? Прекращения бомбежек? Или просто смерти от очередного обвала?
В сущности, каждый из них чувствовал себя смертником, не знающим лишь срока исполнения приговора.
Ночью опять был налет, и довольно сильный, продолжавшийся около двух часов. Утром две женщины переругались из-за пропавшего куска мыла. Они долго обкладывали друг дружку самыми грязными ругательствами на трех языках, потом старшая вцепилась в волосы младшей, и их растащили, в назидание надавав по шее одной и другой. А потом сербы принялись бить хорватов, а хорваты сербов. Этих разнять было труднее, и они долго дрались в темном углу котельной, молча и страшно, как дерутся люди, дошедшие до последней стадии озверения.
Таня едва дождалась раздачи пищи, чтобы удрать наверх. После каждого налета ее мучил страх, что плита над колодцем сдвинулась и выход теперь закрыт. Других это, по-видимому, не особенно беспокоило; охотников совершать вылазки было, кроме нее, всего двое или трое, но в последнее время даже они предпочитали отсиживаться внизу, а подышать выходили к колодцу, не поднимаясь наверх. Многие обитатели котельной вообще требовали запретить дневные «прогулки», чтобы не демаскировать убежище.
Получив наконец свою дневную порцию – банку каких-то консервов без этикетки и пачку обезвоженного хлеба, Таня спрятала еду в карманы и, помедлив и убедившись, что за нею не следят, ящерицей юркнула в туннель, ведущий к коммутационной камере.
Плита не сдвинулась, и наверху было слепящее майское солнце. То и дело заслоняя его, из-за обломка стены с рекламой Байера медленно ползли черные клубы дыма – где-то неподалеку еще горело после ночного налета. Еще сильнее, чем обычно, пахло гарью, развалинами и падалью. Этот трупный запах стал прямо каким-то наваждением – Тане начинало казаться, что иногда она слышит его даже там, в котельной. Ничего удивительного, он вполне мог просачиваться из какого-нибудь нераскопанного бункера по соседству. Через трещины в фундаменте, сколько угодно.
Есть пока не хотелось. Таня по опыту знала, что аппетит придет только после того, как побудешь на свежем воздухе хоть полчаса, и не стала спешить со своим обедом. Она погрелась на солнце, расстегнув куртку и запрокинув лицо с блаженно зажмуренными глазами, потом достала маленькую алюминиевую гребенку и принялась расчесывать волосы. С волосами беда – отросли до плеч, а о том, чтобы хоть раз вымыть голову, можно только мечтать. Хорошо еще, что долгое и тщательное расчесывание в какой-то степени заменяет мытье, надо лишь делать это как можно чаще и как можно дольше, и тогда волосы остаются относительно чистыми. Что ж, тоже занятие.
Таня делала это, пока не устала рука. Покончив с туалетом, она продула гребенку, почистила о рукав и бережно спрятала в карман. Второй не будет, потеряешь эту – и за неделю превратишься в чудище обло.
Вот теперь можно и закусить! Она достала банку, обшарила карманы в поисках ножа, не нашла его и вдруг вспомнила, что еще вчера одолжила нож поляку с обожженной щекой, а тот так и не вернул. Досада такая, не лезть же обратно за ножом...
Таня встала и, перекатывая банку с ладони на ладонь, огляделась в поисках какого-нибудь острого предмета. Поблизости ничего подходящего не оказалось, она отошла дальше, разбрасывая башмаком куски битого кирпича, подбирая и отбрасывая за непригодностью разные предметы – то ржавый гвоздь, слишком тупой и погнутый, то чугунный обломок, покрытый с одной стороны белой эмалью, очевидно, от ванны или кухонной раковины, то зазубренный осколок бомбы или зенитного снаряда – почти пригодный для вскрытия банки, но слишком острый, чтобы держать его в руке без риска порезаться. Бросив и осколок, Таня сообразила, что можно ведь обернуть его тряпкой или бумагой, и нагнулась, чтобы поднять снова. И в этот момент она почувствовала, что на нее смотрят.
Это был тот самый мальчишка в форме «гитлеровской молодежи», с которым она здесь вчера переругивалась. Но сейчас он был не один – еще двое таких же белобрысых выглядывало из-за обломка стены. Таня бросилась было к спасительному входу в колодец, от которого успела отойти на каких-нибудь полсотни шагов, но тут же поняла, что этот путь для нее отрезан: удрать в щель сейчас значило бы выдать замаскированную под бетонной плитой лазейку.
Она замерла, держа в одной руке банку, а в другой – длинный узкий осколок, похожий на исщербленное лезвие кинжала. Сердце ее отчаянно колотилось. А почему, собственно, что такого, всего-навсего какие-то мальчишки. Трое щенков лет по четырнадцать, подумаешь...
Потом она увидела, что их не трое, а четверо. Тут же появился и пятый. Они стали заходить по сторонам, еще не зная, куда она побежит и побежит ли вообще. Бежать-то, в общем, было действительно некуда.
А может быть, и незачем? Откуда она взяла, что у них враждебные намерения? Может быть, они просто играют здесь в какую-то свою игру. Вроде «казаков-разбойников». Лучшего места ведь не придумаешь! Если бы они выслеживали ее, то уж наверняка привели бы с собой кого-нибудь из старших. Конечно, это игра...
Не сводя с них настороженного взгляда, она начала медленно отступать к стене. Игра или не игра, а лучше от них подальше, что-то они слишком ею интересуются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Бункер обрушился у них за спиной, они это слышали; дороги назад уже не было. Оставалось пробиваться вперед. Их спасло обилие подземных коммуникаций в этой части города и еще то, что в группе оказался специалист по такого рода сооружениям. Часть группы погибла на второй день от взрыва светильного газа, скопившегося в одном из вскрытых ими подвалов, а остальные добрались сюда.
Это было райское место. Здесь была вода, оставшаяся в трубах котлов, ржавая и затхлая, но все же вода, которую можно было пить. Здесь был относительно чистый воздух. И здесь был выход наружу.
Выход этот нашли не сразу. А когда нашли, то никто им не воспользовался. Наверху бомбили – бомбили свирепо и непрерывно, каждый день и каждую ночь, кто же добровольно полезет за смертью? Кроме того, оставался факт побега: пусть невольно, но получилось, что они сбежали. Теперь, пожалуй, поздновато являться с повинной.
Так и остались они вести эту пещерную жизнь. Дневные бомбежки вскоре прекратились, голод пока не грозил: по пути сюда попался подвал с большими запасами консервов, очевидно, принадлежавший владельцам какой-нибудь бакалейной лавчонки, теперь уже стертой с лица земли. Продукты перетаскали в котельную – при экономном расходовании их могло хватить надолго. Теперь можно было отсиживаться в относительно надежном укрытии и ждать. Но чего – конца войны? Прекращения бомбежек? Или просто смерти от очередного обвала?
В сущности, каждый из них чувствовал себя смертником, не знающим лишь срока исполнения приговора.
Ночью опять был налет, и довольно сильный, продолжавшийся около двух часов. Утром две женщины переругались из-за пропавшего куска мыла. Они долго обкладывали друг дружку самыми грязными ругательствами на трех языках, потом старшая вцепилась в волосы младшей, и их растащили, в назидание надавав по шее одной и другой. А потом сербы принялись бить хорватов, а хорваты сербов. Этих разнять было труднее, и они долго дрались в темном углу котельной, молча и страшно, как дерутся люди, дошедшие до последней стадии озверения.
Таня едва дождалась раздачи пищи, чтобы удрать наверх. После каждого налета ее мучил страх, что плита над колодцем сдвинулась и выход теперь закрыт. Других это, по-видимому, не особенно беспокоило; охотников совершать вылазки было, кроме нее, всего двое или трое, но в последнее время даже они предпочитали отсиживаться внизу, а подышать выходили к колодцу, не поднимаясь наверх. Многие обитатели котельной вообще требовали запретить дневные «прогулки», чтобы не демаскировать убежище.
Получив наконец свою дневную порцию – банку каких-то консервов без этикетки и пачку обезвоженного хлеба, Таня спрятала еду в карманы и, помедлив и убедившись, что за нею не следят, ящерицей юркнула в туннель, ведущий к коммутационной камере.
Плита не сдвинулась, и наверху было слепящее майское солнце. То и дело заслоняя его, из-за обломка стены с рекламой Байера медленно ползли черные клубы дыма – где-то неподалеку еще горело после ночного налета. Еще сильнее, чем обычно, пахло гарью, развалинами и падалью. Этот трупный запах стал прямо каким-то наваждением – Тане начинало казаться, что иногда она слышит его даже там, в котельной. Ничего удивительного, он вполне мог просачиваться из какого-нибудь нераскопанного бункера по соседству. Через трещины в фундаменте, сколько угодно.
Есть пока не хотелось. Таня по опыту знала, что аппетит придет только после того, как побудешь на свежем воздухе хоть полчаса, и не стала спешить со своим обедом. Она погрелась на солнце, расстегнув куртку и запрокинув лицо с блаженно зажмуренными глазами, потом достала маленькую алюминиевую гребенку и принялась расчесывать волосы. С волосами беда – отросли до плеч, а о том, чтобы хоть раз вымыть голову, можно только мечтать. Хорошо еще, что долгое и тщательное расчесывание в какой-то степени заменяет мытье, надо лишь делать это как можно чаще и как можно дольше, и тогда волосы остаются относительно чистыми. Что ж, тоже занятие.
Таня делала это, пока не устала рука. Покончив с туалетом, она продула гребенку, почистила о рукав и бережно спрятала в карман. Второй не будет, потеряешь эту – и за неделю превратишься в чудище обло.
Вот теперь можно и закусить! Она достала банку, обшарила карманы в поисках ножа, не нашла его и вдруг вспомнила, что еще вчера одолжила нож поляку с обожженной щекой, а тот так и не вернул. Досада такая, не лезть же обратно за ножом...
Таня встала и, перекатывая банку с ладони на ладонь, огляделась в поисках какого-нибудь острого предмета. Поблизости ничего подходящего не оказалось, она отошла дальше, разбрасывая башмаком куски битого кирпича, подбирая и отбрасывая за непригодностью разные предметы – то ржавый гвоздь, слишком тупой и погнутый, то чугунный обломок, покрытый с одной стороны белой эмалью, очевидно, от ванны или кухонной раковины, то зазубренный осколок бомбы или зенитного снаряда – почти пригодный для вскрытия банки, но слишком острый, чтобы держать его в руке без риска порезаться. Бросив и осколок, Таня сообразила, что можно ведь обернуть его тряпкой или бумагой, и нагнулась, чтобы поднять снова. И в этот момент она почувствовала, что на нее смотрят.
Это был тот самый мальчишка в форме «гитлеровской молодежи», с которым она здесь вчера переругивалась. Но сейчас он был не один – еще двое таких же белобрысых выглядывало из-за обломка стены. Таня бросилась было к спасительному входу в колодец, от которого успела отойти на каких-нибудь полсотни шагов, но тут же поняла, что этот путь для нее отрезан: удрать в щель сейчас значило бы выдать замаскированную под бетонной плитой лазейку.
Она замерла, держа в одной руке банку, а в другой – длинный узкий осколок, похожий на исщербленное лезвие кинжала. Сердце ее отчаянно колотилось. А почему, собственно, что такого, всего-навсего какие-то мальчишки. Трое щенков лет по четырнадцать, подумаешь...
Потом она увидела, что их не трое, а четверо. Тут же появился и пятый. Они стали заходить по сторонам, еще не зная, куда она побежит и побежит ли вообще. Бежать-то, в общем, было действительно некуда.
А может быть, и незачем? Откуда она взяла, что у них враждебные намерения? Может быть, они просто играют здесь в какую-то свою игру. Вроде «казаков-разбойников». Лучшего места ведь не придумаешь! Если бы они выслеживали ее, то уж наверняка привели бы с собой кого-нибудь из старших. Конечно, это игра...
Не сводя с них настороженного взгляда, она начала медленно отступать к стене. Игра или не игра, а лучше от них подальше, что-то они слишком ею интересуются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164