Догорали обрывки брезента на покореженных каркасах, жарко полыхал растекающийся по бетону бензин, и еще что-то трещало и взрывалось тут и там, расшвыривая сгустки огня. Удушливо пахло горящей резиной. И дикие, нечеловеческие вопли неслись из этого пылающего месива – так же страшно кричали люди накануне, когда реактивные снаряды ИЛов разносили в клочья вагоны беженского поезда... Эрика выскочила из своей ямы и, зажав уши руками, кинулась бежать, сама не зная куда.
В тот же вечер, несколькими часами позже, ее изнасиловал пьяный дезертир из учебно-танковой дивизии «Богемия». Она встретилась с ним едва держась на ногах, и он накормил ее и предложил вместе пробираться на запад – за Шпрее и потом на Эльбу, к американцам. Все кончено к свиньям собачьим, сказал он, иваны щелкают наши «тигры» как вшей, и вообще эта сволочь Адольф засадил нас в дерьмо по самые уши, лично с него хватит... Эрика к этому времени уже так отупела, что почти ничего не соображала – даже не возмутилась тем, что он сказал про фюрера. Они поели, отдохнули и до самого вечера шли, ориентируясь по грохоту артиллерии справа и слева. Вечером он предложил устроить привал, заботливо наломал для нее сосновых веток и расстелил плащ-палатку. Эрика легла и сразу уснула, а потом проснулась от того, что дезертир, навалившись в темноте, задирал ей юбку. Она закричала, вцепилась ногтями ему в лицо, он стал наотмашь хлестать ее по щекам. «Дрянь, – хрипел он, – бережешь себя для иванов...» Когда он наконец заснул, Эрика встала и, захлебываясь слезами, побрела дальше. Ей уже было все равно куда идти – на запад или на восток, за Шпрее или за Нейсе. Всюду был один и тот же кошмар.
Она проблуждала по лесу всю ночь, а утром нашла брошенную машину. В кузове, куда она забралась в надежде найти что-нибудь съестное, валялись предметы обмундирования, несколько карабинов, стоял вскрытый ящик с ручными гранатами. Все на ней было изорвано, она сбросила платье, выбрала брюки размером поменьше, пятнистую куртку парашютного егеря. Пять гранат рассовала по карманам – на случай встречи с русскими, она не сомневалась, что они будут делать с ней то же, что сделал дезертир, – потом в кабине нашла кобуру с офицерским «вальтером»...
И вот теперь она сидела здесь взаперти, ожидая самого худшего. Генерал разговаривал с нею вполне прилично, но она не так глупа, чтобы поверить вежливому тону. Впрочем, он и сам сказал: «Когда тебя будут допрашивать...» Конечно, они уверены, что она член «Вервольфа», ее ведь задержали с оружием. Русские подвергают пленных пыткам, а для женщин придумывают самые страшные, с восточной изощренностью; руководительница местной организации БДМ рассказывала об этом девушкам очень подробно, показывала фотографии, от которых делалось нехорошо... Какое счастье, что у нее осталась эта последняя граната!
А штаб армии между тем продолжал сворачивать свое хозяйство. Адъютант командующего давно уже уехал вместе с ним – генерал-полковник Николаев во время наступления, как правило, предпочитал находиться в боевых порядках первого эшелона. Перед отъездом, однако, адъютант вспомнил о поручении, касающемся пойманной «вервольфихи», и дал соответствующее указание командиру роты охраны; но тому вовсе не хотелось лишаться, хотя бы на время, одного из своих солдат – мало ли что может случиться во время передислокации штаба, да еще в такой сложной обстановке, когда вокруг по лесам полно недобитых фашистских окруженцев. Поэтому он разыскал командира хозяйственного взвода и приказал ему выделить какого-нибудь обозника для сопровождения в тыл задержанной вчера диверсантки. Хозяйственник ругнулся, почесал в затылке – только этой заботы ему и не хватало – и потом вспомнил про «папашу» Еремеева. Этот, пожалуй, только для подобных дел и годится – возить девок. Благо и им нечего опасаться с таким конвоиром...
– Вот что, Еремеев, – сказал он, вызвав к себе «папашу», – диверсантку тут вчера задержали, слыхал?
– Слыхал, товарищ старший лейтенант, – ответил солдат, – видал даже, как вели. Только сомнительно мне, точно ли она эта самая... ну, диверсанка. Девчонка совсемеще сопливая, глаза перепуганные...
– Это, Еремеев, не нашего с тобой ума дело, кто она такая, – строго сказал старший лейтенант. – Разберутся без нас, а твое дело – доставить ее теперь в... – он прочитал надпись на пакете, полученном от начальника охраны, – ...в населенный пункт Ритшен, в нашу комендатуру. Такое тебе дается ответственное задание. Значит, так, транспортного средства выделить не могу, сам понимаешь, поэтому дотопаешь с ней до бетонки, там на попутной доедете до первого ка-пе-пе, а уж оттуда вас отправят куда следует. Все ясно, Еремеев?
– Ясно, товарищ старший лейтенант. Уж на ка-пе-пе там разберутся, небось, в обратную сторону куды не посодят.
– На этот счет можешь не беспокоиться. – Довольный тем, что так просто уладилось все с этим делом, старший лейтенант сделал строгое лицо и погрозил пальцем: – Смотри только, Еремеев, чтобы с девкой ни-ни! А то я тебя знаю – заберешься там сней на попутке под брезент...
«Папаша», тоже довольный полученным заданием, широко улыбнулся. Толк в обхождении он понимал – если высокое начальство шутит, то можно в ответ пошутить и самому. Поэтому он разгладил усы и с лихостью ответил в том смысле, что старый, мол, конь борозды не испортит, расписался в получении сопроводительного пакета и вышел.
Пятидесятишестилетний солдат Еремеев, бывший колхозный конюх из Воронежской области, считал себя человеком на редкость удачливым. И женился он хорошо, хотя и поздновато немного, и дочки росли хорошие – пять душ, одна другой краше. Сынов, правда, не было, но по нынешнему военному времени даже и это обернулось к лучшему. Так что воевал он один за всю семью, воевал с сорок второго года, и тоже удачно – ну, конечно, царапало раз-другой, на войне не без этого, но дальше медсанбата попадать ему не доводилось. За семью он был спокоен: немец до ихнего района не дошел. Теперь же, попав наконец в хозяйственный взвод, Еремеев и вовсе успокоился – вернется живым, не придется бабе голосить, получив похоронку, и дочки вырастут не сиротами...
Предстоящая поездка обрадовала его, как радовали, бывало, до войны нечастые поездки в районный центр. Человек он был любознательный, охочий до новых впечатлений, и – хотя много уже чего повидал на войне – возможность посмотреть новые места и поговорить в дороге с новыми людьми привела его, вообще от природы общительного и добродушного, в еще лучшее расположение духа.
Он тщательно направил на ремне бритву, не спеша побрился, подшил чистый подворотничок, потом достал из вещмешка узелок с медалями – «За оборону Сталинграда» и две «За отвагу», – почистил и прицепил к гимнастерке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
В тот же вечер, несколькими часами позже, ее изнасиловал пьяный дезертир из учебно-танковой дивизии «Богемия». Она встретилась с ним едва держась на ногах, и он накормил ее и предложил вместе пробираться на запад – за Шпрее и потом на Эльбу, к американцам. Все кончено к свиньям собачьим, сказал он, иваны щелкают наши «тигры» как вшей, и вообще эта сволочь Адольф засадил нас в дерьмо по самые уши, лично с него хватит... Эрика к этому времени уже так отупела, что почти ничего не соображала – даже не возмутилась тем, что он сказал про фюрера. Они поели, отдохнули и до самого вечера шли, ориентируясь по грохоту артиллерии справа и слева. Вечером он предложил устроить привал, заботливо наломал для нее сосновых веток и расстелил плащ-палатку. Эрика легла и сразу уснула, а потом проснулась от того, что дезертир, навалившись в темноте, задирал ей юбку. Она закричала, вцепилась ногтями ему в лицо, он стал наотмашь хлестать ее по щекам. «Дрянь, – хрипел он, – бережешь себя для иванов...» Когда он наконец заснул, Эрика встала и, захлебываясь слезами, побрела дальше. Ей уже было все равно куда идти – на запад или на восток, за Шпрее или за Нейсе. Всюду был один и тот же кошмар.
Она проблуждала по лесу всю ночь, а утром нашла брошенную машину. В кузове, куда она забралась в надежде найти что-нибудь съестное, валялись предметы обмундирования, несколько карабинов, стоял вскрытый ящик с ручными гранатами. Все на ней было изорвано, она сбросила платье, выбрала брюки размером поменьше, пятнистую куртку парашютного егеря. Пять гранат рассовала по карманам – на случай встречи с русскими, она не сомневалась, что они будут делать с ней то же, что сделал дезертир, – потом в кабине нашла кобуру с офицерским «вальтером»...
И вот теперь она сидела здесь взаперти, ожидая самого худшего. Генерал разговаривал с нею вполне прилично, но она не так глупа, чтобы поверить вежливому тону. Впрочем, он и сам сказал: «Когда тебя будут допрашивать...» Конечно, они уверены, что она член «Вервольфа», ее ведь задержали с оружием. Русские подвергают пленных пыткам, а для женщин придумывают самые страшные, с восточной изощренностью; руководительница местной организации БДМ рассказывала об этом девушкам очень подробно, показывала фотографии, от которых делалось нехорошо... Какое счастье, что у нее осталась эта последняя граната!
А штаб армии между тем продолжал сворачивать свое хозяйство. Адъютант командующего давно уже уехал вместе с ним – генерал-полковник Николаев во время наступления, как правило, предпочитал находиться в боевых порядках первого эшелона. Перед отъездом, однако, адъютант вспомнил о поручении, касающемся пойманной «вервольфихи», и дал соответствующее указание командиру роты охраны; но тому вовсе не хотелось лишаться, хотя бы на время, одного из своих солдат – мало ли что может случиться во время передислокации штаба, да еще в такой сложной обстановке, когда вокруг по лесам полно недобитых фашистских окруженцев. Поэтому он разыскал командира хозяйственного взвода и приказал ему выделить какого-нибудь обозника для сопровождения в тыл задержанной вчера диверсантки. Хозяйственник ругнулся, почесал в затылке – только этой заботы ему и не хватало – и потом вспомнил про «папашу» Еремеева. Этот, пожалуй, только для подобных дел и годится – возить девок. Благо и им нечего опасаться с таким конвоиром...
– Вот что, Еремеев, – сказал он, вызвав к себе «папашу», – диверсантку тут вчера задержали, слыхал?
– Слыхал, товарищ старший лейтенант, – ответил солдат, – видал даже, как вели. Только сомнительно мне, точно ли она эта самая... ну, диверсанка. Девчонка совсемеще сопливая, глаза перепуганные...
– Это, Еремеев, не нашего с тобой ума дело, кто она такая, – строго сказал старший лейтенант. – Разберутся без нас, а твое дело – доставить ее теперь в... – он прочитал надпись на пакете, полученном от начальника охраны, – ...в населенный пункт Ритшен, в нашу комендатуру. Такое тебе дается ответственное задание. Значит, так, транспортного средства выделить не могу, сам понимаешь, поэтому дотопаешь с ней до бетонки, там на попутной доедете до первого ка-пе-пе, а уж оттуда вас отправят куда следует. Все ясно, Еремеев?
– Ясно, товарищ старший лейтенант. Уж на ка-пе-пе там разберутся, небось, в обратную сторону куды не посодят.
– На этот счет можешь не беспокоиться. – Довольный тем, что так просто уладилось все с этим делом, старший лейтенант сделал строгое лицо и погрозил пальцем: – Смотри только, Еремеев, чтобы с девкой ни-ни! А то я тебя знаю – заберешься там сней на попутке под брезент...
«Папаша», тоже довольный полученным заданием, широко улыбнулся. Толк в обхождении он понимал – если высокое начальство шутит, то можно в ответ пошутить и самому. Поэтому он разгладил усы и с лихостью ответил в том смысле, что старый, мол, конь борозды не испортит, расписался в получении сопроводительного пакета и вышел.
Пятидесятишестилетний солдат Еремеев, бывший колхозный конюх из Воронежской области, считал себя человеком на редкость удачливым. И женился он хорошо, хотя и поздновато немного, и дочки росли хорошие – пять душ, одна другой краше. Сынов, правда, не было, но по нынешнему военному времени даже и это обернулось к лучшему. Так что воевал он один за всю семью, воевал с сорок второго года, и тоже удачно – ну, конечно, царапало раз-другой, на войне не без этого, но дальше медсанбата попадать ему не доводилось. За семью он был спокоен: немец до ихнего района не дошел. Теперь же, попав наконец в хозяйственный взвод, Еремеев и вовсе успокоился – вернется живым, не придется бабе голосить, получив похоронку, и дочки вырастут не сиротами...
Предстоящая поездка обрадовала его, как радовали, бывало, до войны нечастые поездки в районный центр. Человек он был любознательный, охочий до новых впечатлений, и – хотя много уже чего повидал на войне – возможность посмотреть новые места и поговорить в дороге с новыми людьми привела его, вообще от природы общительного и добродушного, в еще лучшее расположение духа.
Он тщательно направил на ремне бритву, не спеша побрился, подшил чистый подворотничок, потом достал из вещмешка узелок с медалями – «За оборону Сталинграда» и две «За отвагу», – почистил и прицепил к гимнастерке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164