– Библию возвращаем за ненадобностью, – сказал Алексей, – а вот газету, если можно, оставим. За нее вам особое спасибо.
– Каждый делает, что может, – тихо ответила монахиня. Мокрыми от слез глазами она взглянула на своих новых друзей и сказала:
– До свидания. От всей души желаю вам счастья!..
После нее долго еще держался запах церковного ладана.
– Скажите! – воскликнул Алексей. – Такая молодая, а пошла в монашки. Ей бы любить, детей растить, а она старому пастырю руки целует.
– Каждому свое. Одни монашки, сладко потягиваясь перед сном, Декамерона читают, а потом прячут его под простыню рядом с молитвенником. Другие же, вроде этой девушки, любят свой народ и борются за его свободу. Правда, таких еще мало… Все зависит от воспитания.
Читая газету, Вагнер обратил внимание на маленькую заметку: «Черные вороны Ватикана». «На днях Пий XII дал согласие принять группу офицеров из фашистского корпуса Андерса. Была прочитана проповедь, в которой папа призывал польский народ к отказу от «возмездия и отмщения», к сотрудничеству с гитлеровскими бандитами, которые дотла разрушили Варшаву, варварски уничтожили памятники польской культуры, истребили сотни тысяч поляков в концлагерях Освенцима, Тремблинки и Майданека»…
Език со злостью плюнул:
– Кажется, этот папа позволяет себе больше, чем сам господь бог!
Език задумался о чем-то.
– А хочешь, я покажу тебе одну штучку? – вдруг оживился он и придвинулся к Алексею. – Вот, смотри. – Език расстегнул ворот рубашки, первоначальный цвет которой уже невозможно было определить.
Заметив на груди друга черный шнурок, Алексей ожидал увидеть крест или какой-нибудь медальон с портретом. Каково же было его удивление, когда он увидел на шнурке обыкновенную сплющенную гильзу от револьверного патрона.
Език был страшно доволен произведенным впечатлением, улыбнулся:
– Крестика ждал?
Алексей кивнул.
– Чудак! Это только моя бабка двадцать раз в день поминала «матку боску Ченстоховску».
– Амулет? – попытался догадаться Алексей.
– Ладно уж, слушай. – Език поудобнее уселся на плите саркофага. – Этот патрон дал мне незадолго до смерти отец. Сказал: «Вот что, Език, я не верю ни в бога, ни в черта, но эта медяшка для меня – святыня». Закашлялся отец (его страшно били в тюрьме пилсудчики), а потом снял этот патрон и повесил мне на шею…
И вот что рассказал отец Езика Вагнера:
«Было это еще до Октябрьской революции. Я участвовал в покушении на одного чиновника и был захвачен русскими солдатами с оружием в руках. Русский поручик, которого я ранил в перестрелке, приказал прапорщику и одному солдату тут же расстрелять меня. «Отведите его в лесок, говорит, и кончите там». И вот повели меня прапорщик с солдатом в лес. А прапорщик совсем молодой, красивый, лицо умное, сразу видно, что из дворян, вдруг остановился и говорит солдату: «Иди, Кравцов. Я вижу, что тебе не по душе людей убивать. Я сам его расстреляю». Солдат обрадовался. «Спасибо, говорит, ваше благородие». А мы с прапорщиком пошли дальше в лес. Сначала шел он сзади. Потом, вижу идет со мной рядом. Голову опустил, лицо печальное. У большой березы остановились. Ну, думаю, конец мой пришел.
А прапорщик уже вытаскивает пистолет из кобуры. Медленно так… Потом вдруг поднял его вверх и как трахнет в небо! Я-то видел, что он не в меня стреляет, а все равно ноги подкосились. Если бы не березка за спиной, наверно, упал бы. А прапорщик подбежал ко мне и говорит:
– Беги, брат, на все четыре стороны. Я не слуга царю. Он пьет кровь из вашего и нашего народа.
А у меня все еще в ушах звенит от выстрела. Ничего не понимаю, но уже чувствую, что буду жить.
– Спасибо, – говорю.
А он поднял стреляную гильзу, сунул ее мне в руку и подтолкнул:
– Возьми на память и беги! А то солдат увидит. Он человек добрый, да темный. Погубит нас обоих.
Взял я гильзу. Она еще теплая, и сильно от нее порохом горелым пахнет. Пошел я потихоньку, а сам думаю: вдруг он мне в спину выстрелит? Оглянулся, а прапорщик стоит, голову опустил. Мне даже стыдно стало, что подумал плохое об этом человеке…
Эту гильзу берег я пуще всех сокровищ. Крестик снял со шнурка и выбросил, патрон расплющил, проделал в нем дырочку и повесил на шею. Трудно мне приходилось в жизни, очень трудно. Но в такие минуты пощупаешь гильзу на груди и снова начинаешь верить и в людей, и в добро, и в справедливость»…
– Здорово, – растроганно проговорил Алексей, когда Език замолчал. – Ну и как, помогает тебе отцовский патрончик?
– Помогает, честное слово, помогает! – горячо воскликнул поляк. – Пощупаешь его – и сразу вспомнишь об отце, о русских, которые фашистов колошматят. Я верю, что Красная Армия скоро освободит всю Польшу, и мой народ вздохнет свободно…
Език взъерошил свои густые волосы, нервно покрутил усики, сказал тихо:
– Первое, что я сделаю, вернувшись в Польшу, – вступлю в коммунистическую партию.
Гестапо выходит на след
В конце февраля 1944 года Алексею Кубышкину и Езику Вагнеру в целях конспирации пришлось расстаться. Неутомимый Бессонный привел Алексея на новую квартиру. Она находилась в небольшом домике по улице дей Каппилляри, прилегающей к площади Кампо ди Фиори.
Дверь открыл высокий худой итальянец.
Пожимая руку Алексею, он назвал свою фамилию.
– Галафати… Проходите, и предупреждаю: вы находитесь у себя дома. Кстати, Алессио, мы с вами уже знакомы: мне Бессонный многое о вас рассказывал.
– Если уж говорить по правде, – смеясь, ответил Алексей, – то и мне Бессонный тоже немало о вас рассказывал…
Анджело Галафати сразу располагал к себе. Это был смуглый худощавый человек с тонкими, правильными чертами лица. Взгляд его был зорким, острым, но вместе с тем открытым, прямодушным. Вообще все лицо его светилось той откровенной и спокойной простотой, какая бывает у людей с ясным и определенным взглядом на жизнь. На вид ему было лет пятьдесят, но могло быть и меньше: живя в Италии, Алексей убедился, что здесь люди труда стареют раньше своих лет. И порой очень трудно определить: годы ли состарили этого человека или невзгоды и лишения.
Из второй комнаты на голоса вышла жена Галафати. Черные густые косы были перетянуты красной лентой, зубы матово сверкали, на лице выделялись яркие губы и большие черные глаза.
– Познакомьтесь: моя жена. – У глаз Галафати сошлись и разбежались добродушные лучики.
Алексей назвал себя и услышал в ответ певучее:
– Ида Ломбарди… Я тоже о вас слышала. – Она улыбнулась кроткой, извиняющейся улыбкой, словно то, что она сказала, не следовало бы говорить.
Алексея усадили за стол, хозяйка принесла всем по маленькой чашечке кофе.
Алексей только тут заметил, что Бессонного уже нет в комнате. Сколько же дел, сколько партийных забот у этого человека!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45