Такого я вынести не мог, а поляка тут же засёк. Почему он имя своё не скажет, или совесть у него не чиста, и он грехи замолить хочет своими франками?
А поляк подошёл ко мне и протянул карточку. Он скрывает своё имя лишь потому, что его жена может прочесть и скажет, что он выбросил на ветер восемьсот франков, и тогда ему попадёт по первое число. Все засмеялись, и поляку захлопали.
— Замнём, Иван, — сказал я, — скажи Анджею, что он мировой парень. Вы тут все мировые ребята.
— Ты тоже ему сильно нравишься, — сказал Иван. — Он очень жалеет, что не знал твоего отца, который был настоящим героем.
Я почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд. Женщина в чёрном стояла у стеклянной двери и пытливо глядела на меня. Она уже порядочно там стояла и искала глазами по залу. И вся была в чёрном: костюм, шляпка, чулки. А в руках у неё газета вчерашняя и сложена таким образом, что моя фотография выглядывает на сгибе.
Женщина скосила глаза на газету, потом снова на меня и решительно двинулась к столу.
— Пардон, мсье, — произнесла она, подходя, — вы Виктор Маслов?
— Совершенно верно, мадам. Бонжур, мадам.
— Я хотела бы познакомиться с вами, — она казалась сильно взволнованной и пыталась говорить нарочито официально, чтобы сдержать себя. — Если у вас есть свободная минута…
— Она хочет быть знакомой с тобой, — перевёл Иван.
— Силь ву пле, мадам, я к вашим услугам. Сейчас я попрошу Татьяну Ивановну, и она переведёт все, что вы захотите сказать, мне очень приятно, мадам. Может, мы присядем за этот столик?
Женщина в чёрном заметила, что я бросил взгляд на газету, которую она продолжала держать в руках, поспешно сунула газету в сумку. Сумка у неё тоже была чёрная.
Она положила сумку на стол и уставилась на меня таким же настойчиво-пронзительным взглядом, каким смотрела от дверей. Глаза её были глубоки и тоскливы. Сухое длинное лицо оставалось неподвижным. Когда-то она была красивой, но, видно, заботы, заботы, слишком много забот оставили след на этом лице.
— Иван, буть другом, принеси для мадам оранжад, вы не возражаете? — покончив с делами, я повернулся к ней. Татьяна Ивановна присела между нами. — Итак, я слушаю, мадам, простите, не знаю, как вас зовут.
— Моё имя вам ничего не скажет, — отвечала она, судорожно теребя сумку, — но ваше мне известно давно. Вы очень молоды и хорошо выглядите. У вас сегодня радостный день. — Она указала глазами на медаль.
— Я не отказываюсь, мадам, нынче действительно приятный для меня день. Мне присвоили звание почётного партизана, если вы слышали…
— Я не была на ваших церемониях, — продолжала женщина, и в глазах её сверкнул огонёк, — но слышала, что они проходят очень торжественно: знамёна, цветы, речи.
— Можете поехать с нами, — предложил я, не переставая наблюдать за ней. Что-то неуловимое в её взгляде невольно настораживало меня, и важно было найти правильную линию, чтобы не сбить её. — Мы скоро поедем на могилу моего отца, он погиб в Бельгии.
Иван принёс бутылку оранжада и сел за столик четвёртым.
— Я не поеду с вами, — она явно старалась сдерживать себя, и у неё неплохо получалось. — Скажите, мсье, сколько вам лет? Наверное, вы так же молоды, как ваш отец, когда он находился здесь?
— Увы, мадам, я уже на два года старше его.
— Нет, я не поеду с вами на могилу, — упрямо повторила она. — Мой муж был таким же молодым, он мог бы ещё долго жить, но вчера я была на его могиле, там не устраивают шумных церемоний…
— Она в трауре, — изрёк Иван, потягивая мартини.
— Простите, мадам, — сказал я, продолжая выжидательную линию. — Я мог бы сразу догадаться, приношу вам своё соболезнование, мадам. Что случилось с вашим мужем, если не секрет?
Надломленная улыбка перекосила её лицо, но она всё же сумела взять себя в руки.
— Его убил ваш отец, Борис Маслов, — решительно произнесла она, не сводя с меня глаз.
У Ивана тут же челюсть отвисла, и я сначала увидел эту отвисшую челюсть и испуг в глазах Татьяны Ивановны, а уж потом смысл перевода дошёл до моего сознания. Так вот что её мучило, спокойно, не будем горячку пороть, не так все это просто, как кажется. И она не случайно сюда заявилась.
— Я дальше не стану переводить, — сказала Татьяна Ивановна, вытирая платком взмокшее лицо.
— Отчего же? — возразил я с усмешкой. — Пусть мадам скажет все, что хочет сказать. Ведь мы находимся в свободной стране, не так ли?
— Я заставлю её замолчать, — опомнился Иван.
— Молчи, Иван, приказываю тебе. Сам сумею ответить, — я уже полностью овладел собой, пытаясь сообразить, что может значить этот визит. — Так что же она сказала? Что-нибудь об отце? Говорите, не стесняйтесь.
Женщина повысила голос, пальцы, сжимающие сумку, побелели. Наконец-то в её глазах сверкнула давно сдерживаемая ненависть. Как же глубоко эта ненависть сидела, если так долго прорывалась наружу.
— Она говорит, что ваш отец убийца, — выдавила из себя Татьяна Ивановна. — Больше я не могу вам сказать.
— Спокойно, Татьяна Ивановна, сейчас разберёмся, кто тут прав, а кто виноват. Не думаю, чтобы отец просто так вошёл в дом и убил человека. Это, наверное, ваш муж первым напал на него? Что же вы молчите, я жду. Тогда ведь война была, Татьяна Ивановна, что же вы робеете? — Но Татьяна Ивановна уже вышла из строя, и я повернулся к женщине в упор к её ненавидящим глазам. — Война, пиф-пиф. Или ваш муж — моего отца, или отец — вашего мужа. Я, между прочим, тоже сирота, а мать моя — вдова, да скажите же ей, Татьяна Ивановна. Теперь понятно, почему она своё имя не захотела назвать.
— Как это ужасно, — тупо повторила Татьяна Ивановна, заламывая руки и прижимая ладони к щекам. — Она говорит то же самое.
Женщина встала, расстегнула сумку. Я тоже поднялся, следя за её руками. Так мы стояли лицом друг к другу.
— Убийцы, вы убийцы! — в бессильной злобе твердила она, — вот вам, вот… — она выхватила газету, скомкала её.
Луи уже подходил к столу. За ним спешили Антуан и президент. Я бросился навстречу.
— Иван, быстро спроси у Луи, знает ли он её? — Я тут же повернулся, услышав шорох, но женщины у стола уже не было. Чёрный костюм мелькнул в крутящейся двери, на столе валялась разорванная газета. — Иван, живо!
Иван грузно кинулся к двери, Антуан юркнул следом.
Мы подошли с Луи к столу. Татьяна Ивановна сидела в прежней позе, прижав руки к щекам. Я разгладил ладонью газету, фотография была разорвана. В зале, кажется, никто не заметил, что случилось в нашем закутке.
— Татьяна Ивановна, полноте, — я оторвал от лица её руку, — ничего же не случилось, успокойтесь, прошу вас.
— Простите меня, это уже прошло, — она подняла голову, виновато улыбнулась. — Меня потрясло то, что она говорила то же самое.
— Что такое? Что тут произошло? — вопрошал подоспевший президент.
— Небольшая демонстрация протеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
А поляк подошёл ко мне и протянул карточку. Он скрывает своё имя лишь потому, что его жена может прочесть и скажет, что он выбросил на ветер восемьсот франков, и тогда ему попадёт по первое число. Все засмеялись, и поляку захлопали.
— Замнём, Иван, — сказал я, — скажи Анджею, что он мировой парень. Вы тут все мировые ребята.
— Ты тоже ему сильно нравишься, — сказал Иван. — Он очень жалеет, что не знал твоего отца, который был настоящим героем.
Я почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд. Женщина в чёрном стояла у стеклянной двери и пытливо глядела на меня. Она уже порядочно там стояла и искала глазами по залу. И вся была в чёрном: костюм, шляпка, чулки. А в руках у неё газета вчерашняя и сложена таким образом, что моя фотография выглядывает на сгибе.
Женщина скосила глаза на газету, потом снова на меня и решительно двинулась к столу.
— Пардон, мсье, — произнесла она, подходя, — вы Виктор Маслов?
— Совершенно верно, мадам. Бонжур, мадам.
— Я хотела бы познакомиться с вами, — она казалась сильно взволнованной и пыталась говорить нарочито официально, чтобы сдержать себя. — Если у вас есть свободная минута…
— Она хочет быть знакомой с тобой, — перевёл Иван.
— Силь ву пле, мадам, я к вашим услугам. Сейчас я попрошу Татьяну Ивановну, и она переведёт все, что вы захотите сказать, мне очень приятно, мадам. Может, мы присядем за этот столик?
Женщина в чёрном заметила, что я бросил взгляд на газету, которую она продолжала держать в руках, поспешно сунула газету в сумку. Сумка у неё тоже была чёрная.
Она положила сумку на стол и уставилась на меня таким же настойчиво-пронзительным взглядом, каким смотрела от дверей. Глаза её были глубоки и тоскливы. Сухое длинное лицо оставалось неподвижным. Когда-то она была красивой, но, видно, заботы, заботы, слишком много забот оставили след на этом лице.
— Иван, буть другом, принеси для мадам оранжад, вы не возражаете? — покончив с делами, я повернулся к ней. Татьяна Ивановна присела между нами. — Итак, я слушаю, мадам, простите, не знаю, как вас зовут.
— Моё имя вам ничего не скажет, — отвечала она, судорожно теребя сумку, — но ваше мне известно давно. Вы очень молоды и хорошо выглядите. У вас сегодня радостный день. — Она указала глазами на медаль.
— Я не отказываюсь, мадам, нынче действительно приятный для меня день. Мне присвоили звание почётного партизана, если вы слышали…
— Я не была на ваших церемониях, — продолжала женщина, и в глазах её сверкнул огонёк, — но слышала, что они проходят очень торжественно: знамёна, цветы, речи.
— Можете поехать с нами, — предложил я, не переставая наблюдать за ней. Что-то неуловимое в её взгляде невольно настораживало меня, и важно было найти правильную линию, чтобы не сбить её. — Мы скоро поедем на могилу моего отца, он погиб в Бельгии.
Иван принёс бутылку оранжада и сел за столик четвёртым.
— Я не поеду с вами, — она явно старалась сдерживать себя, и у неё неплохо получалось. — Скажите, мсье, сколько вам лет? Наверное, вы так же молоды, как ваш отец, когда он находился здесь?
— Увы, мадам, я уже на два года старше его.
— Нет, я не поеду с вами на могилу, — упрямо повторила она. — Мой муж был таким же молодым, он мог бы ещё долго жить, но вчера я была на его могиле, там не устраивают шумных церемоний…
— Она в трауре, — изрёк Иван, потягивая мартини.
— Простите, мадам, — сказал я, продолжая выжидательную линию. — Я мог бы сразу догадаться, приношу вам своё соболезнование, мадам. Что случилось с вашим мужем, если не секрет?
Надломленная улыбка перекосила её лицо, но она всё же сумела взять себя в руки.
— Его убил ваш отец, Борис Маслов, — решительно произнесла она, не сводя с меня глаз.
У Ивана тут же челюсть отвисла, и я сначала увидел эту отвисшую челюсть и испуг в глазах Татьяны Ивановны, а уж потом смысл перевода дошёл до моего сознания. Так вот что её мучило, спокойно, не будем горячку пороть, не так все это просто, как кажется. И она не случайно сюда заявилась.
— Я дальше не стану переводить, — сказала Татьяна Ивановна, вытирая платком взмокшее лицо.
— Отчего же? — возразил я с усмешкой. — Пусть мадам скажет все, что хочет сказать. Ведь мы находимся в свободной стране, не так ли?
— Я заставлю её замолчать, — опомнился Иван.
— Молчи, Иван, приказываю тебе. Сам сумею ответить, — я уже полностью овладел собой, пытаясь сообразить, что может значить этот визит. — Так что же она сказала? Что-нибудь об отце? Говорите, не стесняйтесь.
Женщина повысила голос, пальцы, сжимающие сумку, побелели. Наконец-то в её глазах сверкнула давно сдерживаемая ненависть. Как же глубоко эта ненависть сидела, если так долго прорывалась наружу.
— Она говорит, что ваш отец убийца, — выдавила из себя Татьяна Ивановна. — Больше я не могу вам сказать.
— Спокойно, Татьяна Ивановна, сейчас разберёмся, кто тут прав, а кто виноват. Не думаю, чтобы отец просто так вошёл в дом и убил человека. Это, наверное, ваш муж первым напал на него? Что же вы молчите, я жду. Тогда ведь война была, Татьяна Ивановна, что же вы робеете? — Но Татьяна Ивановна уже вышла из строя, и я повернулся к женщине в упор к её ненавидящим глазам. — Война, пиф-пиф. Или ваш муж — моего отца, или отец — вашего мужа. Я, между прочим, тоже сирота, а мать моя — вдова, да скажите же ей, Татьяна Ивановна. Теперь понятно, почему она своё имя не захотела назвать.
— Как это ужасно, — тупо повторила Татьяна Ивановна, заламывая руки и прижимая ладони к щекам. — Она говорит то же самое.
Женщина встала, расстегнула сумку. Я тоже поднялся, следя за её руками. Так мы стояли лицом друг к другу.
— Убийцы, вы убийцы! — в бессильной злобе твердила она, — вот вам, вот… — она выхватила газету, скомкала её.
Луи уже подходил к столу. За ним спешили Антуан и президент. Я бросился навстречу.
— Иван, быстро спроси у Луи, знает ли он её? — Я тут же повернулся, услышав шорох, но женщины у стола уже не было. Чёрный костюм мелькнул в крутящейся двери, на столе валялась разорванная газета. — Иван, живо!
Иван грузно кинулся к двери, Антуан юркнул следом.
Мы подошли с Луи к столу. Татьяна Ивановна сидела в прежней позе, прижав руки к щекам. Я разгладил ладонью газету, фотография была разорвана. В зале, кажется, никто не заметил, что случилось в нашем закутке.
— Татьяна Ивановна, полноте, — я оторвал от лица её руку, — ничего же не случилось, успокойтесь, прошу вас.
— Простите меня, это уже прошло, — она подняла голову, виновато улыбнулась. — Меня потрясло то, что она говорила то же самое.
— Что такое? Что тут произошло? — вопрошал подоспевший президент.
— Небольшая демонстрация протеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90