Гвоздь прошипел с ненавистью, щека его при этом задергалась:
— Думаешь взял меня? Дурной ты, легаш. Вы же ничего не докажете. Бежал от милиции? А где такой закон, что бегать нельзя? Пятнадцать суток — максимум. А чемодан этот в глаза не видел. Подбросили. Ну чего зенки вылупил? Не нравится? — Гвоздь хрипло засмеялся. — Не нравится, легаш. А Вейсмана знаешь? Лучший адвокат в городе, и в башке у него не вата. Все дело ваше развалит. Слышь, легаш, ты же тогда и виноватым останешься. С работы погонят, и будешь ты один-одинешенек, под забором, никому не нужный. По душе такой расклад?
— Пошли, — сдавленно произнес Косарев…Прожаренное солнцем ущелье, пулемет, безжалостно косящий его ребят уже и так поредевшей роты, свинцовый дождь, от которого нет спасения… Яркая, как тысяча солнц, лампа в операционной — все разом навалилось на него. Он как бы раздвоился. Душой он снова был на войне, с двумя гранатами в руке, распластавшийся на каменной стене; и здесь, в лесу, с рецидивистом Гвоздем, почему-то решившим, что может запугать его, командира разведроты Косарева, который прошел через ад.
Гвоздя не раз выручала способность заговаривать собеседника. Вот и сейчас ему показалось, что он берет верх, начинает овладевать ситуацией. Он воспрянул духом и снисходительно продолжил:
— А когда с тебя снимут погоны, я тебя пришью. Точнее, другие найдутся. Сначала только уши отрежут… Тридцать тысяч…
— Соришь деньгами, Гвоздь, — улыбнулся криво Косарев. — Небось немало заколотил, чеченцам снайперов и патроны доставая.
— Хватает на молочишко.
— Хороший бизнес?
— Нормальный.
— Чеченцам помогать наших ребят убивать.
— Пустой разговор. Тридцать пять — последнее слово. Или — хана тебе. Выбирай.
Гвоздю изменило чувство реальности. Он не правильно оценил обстановку. Пожалуй, в самый критический момент своей жизни он сплоховал.
— Дурак ты, Гвоздь, я давно уже все выбрал.
Косарев вдруг понял, что никогда не сможет стать настоящим «полицейским». Он был и остается солдатом афганской войны. И он никогда не научится играть по правилам, выдуманным для мирных, благополучных времен.
Правилам, по которым такой тип, как Гвоздев, действительно может откупиться, вывернуться. Удел же его, боевого офицера Косарева, — война, и пока он жив, будет вести ее в этом сумасшедшем несправедливом мире. Он поднял пистолет.
Последним на лице Гвоздя было выражение не ненависти, а животного ужаса. Умер Гвоздев сразу — пуля пробила сердце.
Косарев ткнул носком ботинка бездыханное тело, подобрал «браунинг», умелым ударом ладони привел его в боевое положение, стер рукавом следы и вложил пистолет в мертвые пальцы.
Отвернувшись, вынул сигарету. Все будет в порядке.
Правым окажется тот, кто остался жив. Это право выжившего.
Право его, бывшего командира разведывательной роты Косарева.
— Душман, — прошептал он и жадно затянулся…

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47