Вроде бы плохо. Но не сломался бы он на окраине-и его подбили бы те шестеро бородатых, а все Никитино отделение сгорело бы в нем на перекрестке или было бы расстреляно из пулеметов, вместе со многими десятками других солдат, которых оттуда позже вывозили грузовиками. Или вот еще: плохо ли, что Никита, контуженный при взрыве, до сих пор не понял, чего именно! — потерял память? Вроде бы плохо, но ведь если б он тогда запомнил и то, как выглядели трупы бойцов, и вопли, доносившиеся из горящих машин. И его бы парализовал страх, точно так же, как тех, кто вместе с ним спрятался в подъезде. А он ничего не запомнил, ничего абсолютно. Потому и сумел, придя в себя, сделать то, что требовалось. Кроме того, ему показалось, что на войне очень трудно что-то предугадать и действовать как-то «по науке». Вот ведь взять тех же чеченцев, которых он перестрелял. Они все сделали по уму. И засаду против танков удачно разместили, и путь к отходу подготовили, и отходили, в общем-то, правильно — впереди тех четверых, что несли раненого, шел один с автоматом на изготовку. Наверняка если б он на площадке первого этажа первым свернул к лестнице, ведущей в подвал, то успел бы изрешетить Никиту. Или, в самом «лучшем» случае, принял бы удар на себя, дав возможность товарищам изготовиться отомстить за свою смерть. Но он опять же сделал все по уму — побежал к выходу из подъезда, чтобы поглядеть, нет ли близко «федералов», которые могут ударить в спину. А когда Никита стал в упор расстреливать его товарищей, ничем не смог им помочь — переносчики раненого оказались между ним и Ветровым! — и сам попал под пулю…
Все дальнейшее участие Никиты в войне было смесью страшных снов и страшной яви.
И когда его в конце концов отправили домой и все вроде бы осталось позади, сны все равно донимали. Хорошо еще, что не успел привыкнуть к пьянке и сумел удержаться от «пыханья». И не научился получать удовольствие от убийства. Но во сне воевал еще долго.
Неизвестно, был ли это «чеченский синдром» или иная душевная болезнь, но Никита полностью потерял контакт с окружающим миром.
Москва была все та же и даже немного приукрасилась с тех пор, как он ее покинул. Фанерные киоски заменились изящными павильончиками, облезлые старички-особнячки в Центре омолодились, пройдя через горнила «евроремонтов», полки ломились от товаров — зазывные огни реклам на Тверской, Новом Арбате, Ленинском — прямо Нью-Йорк какой-то! И полку всяческих «Мерседесов», «Ауди», «Вольво», «BMW», «Тойот» явно прибыло. Причем оказалось, что кое-кто из школьных друзей теперь ого-го! — за эти менее чем два года карьеру сделал.
Небрежно рассуждают о спросе, курсах, ценах, долгах, дивидендах, всяких там бартерах-клирингах-лизингах-шопингах… В бывшей тусовке все поменялось, остались либо упертые, которых уже трудно понимать, потому что из них половина на игле, либо совсем сопливые, которые жизни не знают. Те, кого он знал, — уже не те. И говорить с ними трудно. Как с глухими. По первым же вопросам насчет Чечни становилось ясно, что она интересует их так же, как результат вчерашнего футбольного матча. А он, Никита, — как занятный экземпляр человека, который побывал в неком экзотическом месте. Это в лучшем случае. Но могли и похихикать, например, усомниться, что он действительно был под огнем. Или пожалеть, повздыхать: дескать, куда тебя, дурака, занесло? Говорили же, не жмоться, сделай справку, откоси…
В общем, он перестал общаться почти со всеми. Сидел дома, пытался читать старые, когда-то любимые книги, но они его не радовали. Телевизор вообще выключал, едва кто-то начинал рассказывать народу про Чечню. И плейер не слушал — все казалось тошным и пошлым. Валялся на кровати, смотрел в потолок и молчал.
Вытащил его окончательно и бесповоротно, как это ни странно, все тот же ворованный дневничок. Но об этом немного позже.
НАПАДЕНИЕ
Ощущение опасности не проходило. Никита даже четко определил, откуда может исходить угроза: сзади, от двери, ведущей на чердак. Словно бы оттуда в спину дуло, холодок какой-то шел, душу леденящий. Сразу обострился слух. Тишина спящего подъезда не казалась совсем мирной и безмятежной. Уши словно бы фильтровали всю массу шумов, звуков, шорохов и шелестов, из которых эта тишина состояла. Где-то вода из крана капала, где-то похрапывал кто-то, где-то кровать скрипнула, где-то — половица. Это все нормальные, безопасные звуки. Все они шли снизу, из квартир. А вот долетел неясный шорох с чердака. Он как бы тряхнул за плечо: хватит сидеть, надо что-то делать!
Проще всего было спуститься вниз, от греха подальше. Но там, внизу, кто-то топает, поднимаясь наверх; скорее всего кто-то из гостей домой возвращается. И им может показаться, например, что Никита чью-то квартиру — возможно, их собственную — пытался взломать, а теперь удирает.
Это предположение встревожило его. А вдруг идут на пятый этаж? Глянут наверх — увидят сидящего на рюкзаке Никиту…
И Никита решил, что спокойнее будет, если он поднимется к той самой чердачной двери. Чтоб не гудели железные ступени, сдернул с ног кирзовые опорки, и, мягко ступая Шестяными носками, добрался до маленькой площадочки, сооруженной из железобетона на прочной, крепко вцементированной в стену, раме, сваренной из швеллеров и обнесенной перильцами из толстых арматурных прутков.
Здесь его снизу никто не смог бы увидеть. Никита бесшумно обулся. Он уже готов был посмеяться над своими страхами, но отчетливо услышал все те же шуршаще-хрустящие звуки. И уже было ясно, что это не кошачья возня, а человеческие шаги. Осторожные, недостаточно уверенные. И они, эти шаги, несомненно приближались к двери, у которой стоял Никита.
Ветров еще раз попробовал себя успокоить. Мол, как напугается какая-нибудь бомжиха, которая продрыхла на этом чердаке, а теперь торопится на работу — бутылки собирать. Даже хотел приоткрыть дверь (поскольку замка на ней не висело) и посмотреть…
Но тут он услышал тихое, точнее, приглушенное маслянисто-металлическое клацанье. Очень хорошо, к несчастью, знакомое. Такой звук издает магазин с патронами, когда его вставляют в рукоять пистолета. Никита затаил дыхание и вжался в угол площадки — если дверь откроется, там удобнее всего…
Шаги снизу звучали все громче. Глядя через узкий промежуток между лестничными маршами, Никита уже мог разглядеть, что их трое, впереди крупный мужик в кожаной куртке, за ним молодая дама-блондинка в светлом плаще, а позади еще один детина в черной кожанке.
Тот, что на чердаке, почти вплотную подошел к двери, Никита уже слышал его дыхание. Еще мгновение — и дверь плавно, без скрипа, начала открываться
— должно быть, петли были загодя смазаны. Потом через порог осторожно переступила странно обутая нога:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100