Иткинда. Оказалось, он уже давно мечтал резать из дерева сидящего со скрещенными ногами Джамбула.
Об Исааке Иткинде — художнике знавшие его говорили с восторгом. Но, вероятно, война крепко ударила его. Одет он был в какие-то допотопные брюки, с плеч ниспадала черная крылатка, словно бы сохранившаяся еще с тех времен, когда Ленский стрелялся с Онегиным. С шеи свисал видавший виды черный шелковый бант, а из дырки линялого рукава откровенно выглядывал локоть. И все же чело И. Иткинда, обрамленное седыми и прямыми, как у композитора Листа, волосами, было озарено своим видением мира, мудрым и зорким, что особенно примечательно, потому что его глаза словно спорили с его же застенчиво-детской улыбкой.
— Вы можете сделать для нас Джамбула? — спросила я Иткинда. — Нам нужна скульптура, которая будет помещаться в юрте с откинутым пологом. Юрта будет как бы завершать наш «золотой» зал. Стены зала будут расписаны картинами на сюжеты казахских легенд и сказок… Л Джамбул будет как бы приглашать маленьких зрителей театра в мир легенд и сказок. Вы можете сделать нам такого Джамбула, Исаак Яковлевич?
Старый мастер в ответ на это предложение пожал мои руки. Конечно, это было только начало. В последующем развитии событий возникали огромные трудности.
Я наивно думала, что, достав Иткинду древесный материал, каким мы обеспечивали художников-декораторов, выхлопотав ему хороший паек и приличную комнату в здании театра, уже создала необходимую базу для его работы. В отношении питания и жилья Исаак Яковлевич оказался предельно неприхотливым. Но предложенный мной и моими помощниками «деревянный материал» он отверг с поистине королевским величием. Особенно хорошо я запомнила наш разговор поздним вечером в полуразрушенном помещении декоративного сарая, куда ежедневно Иткинду привозили «на выбор» материал для будущей скульптуры. Мой помощник доказывал мне, что скульптор «просто капризничает и оттягивает срок начала своей работы», а Иткинд, в каком-то странном одеянии из холста, с разметавшимися седыми волосами и горящими гневом глазами, был похож на короля Лира, застигнутого на перепутье бурей. Говорил он шепеляво, но сказал то главное, что прекращает все споры:
— Для того чтобы моя скульптура дала живого Джамбула, мне нужно дерево, которое растет.
Я прервала все споры и на следующий день вместе с секретарем Алма-Атинского горкома партии отправилась в лес в окрестностях города. К моей просьбе срубить большое дерево для нашей скульптуры в городе он отнесся мрачно. Больших усилий стоило уговорить его на ответ: «Посмотрю сам». Мы обошли весь прилесок, и я отобрала Исааку Яковлевичу «на выбор» несколько подходящих по указанному им размеру деревьев.
Осмотрев «отобранное», Иткинд поставил крест: ничего не подходит. Он и не думал считаться с моими трудностями: уговорить самого секретаря горкома поехать со мной было на грани фантастики, и все равно теперь ничего не выходит…
— Ищите ваше дерево сами, — сказала я резко.
Теперь Иткинд вставал рано утром и возвращался поздно ночью. Бродил. Искал. Однажды сказал мне:
— Нашел.
Это был столетний карагач в самом центре города. Ну кто же мне разрешит спилить его? Бред!… Ну а скульптор потерял аппетит и сон, днем и ночью приходил на свидание к дереву, часами простаивал возле его мускулистого ствола, гладил причудливые складки темной коры.
Можно было бы написать большой приключенческий роман о том, что было потом. Скажу одно: в анналах Театра для детей и юношества Казахстана долго хранился уникальный документ — решение исполкома Алма-Атинского горсовета о том, что театру разрешается спилить столетний карагач в центре города «в количестве одного экземпляра».
И вот Исаак Яковлевич начал свою вдохновенную работу. Он совершенно забыл свой возраст, а было ему за семьдесят, ходил вприпрыжку; часто смеялся, не на шутку увлек значительно более молодую реквизиторшу, которая готова была помогать ему днем и ночью. Казалось, дерево, еще так недавно жившее единой могучей жизнью со всей природой, вдохнуло новую жизнь в скульптора, в таланте которого мы уже не могли сомневаться.
Приближалось открытие театра, и мастер по нескольку суток не отрывался от резца даже для того, чтобы прикоснуться к горячему супу, который теперь ему приносили в верхнее фойе — там «из пепла» возник роскошный зал, вдохновенными образами многих художников говоривший детям об искусстве Казахстана.
В день, когда открылся театр детской радости, Джамбул, вырезанный из старого карагача, прочно занял место в «золотом» зале под открытым пологом юрты.
Держа на коленях домбру, старый акын глядел удивленными глазами на толпившихся вокруг него мальчишек и девчонок, на сверкающие электрическим светом люстры, на картины в тяжелых золоченых рамах, на слезы, блестевшие в глазах мужчин, носивших гимнастерки, украшенные боевыми наградами. Старый акын не переставал удивляться и в те часы, когда в «золотом» зале становилось пусто и темно. Радостно улыбнись, поэт с домброй удивлялся шелесту пирамидальных тополей за окном, на улице Калинина, пляске многоцветных пылинок в первом солнечном луче.
7 ноября 1945 года
7 ноября 1945 года.
Светло-розовое здание Театра для детей и юношества Казахстана радуется возвращению к жизни, блестит под яркими лучами солнца. Около его резной парадной двери яркий ковер, сложенный из разноцветных камней. По бокам от входа в сводчатых нишах — Пушкин с лирой в руках и Джамбул с домброй. Их мраморные фигуры во весь рост величественны.
В просторном нижнем холле детей встречает большой лохматый медведь. Он стоит, улыбаясь, на задних лапах, на его шее — почтовый ящик. «Пишите мне, понравился ли вам спектакль. Очень люблю получать ваши письма», — читаем на ящике. Гардероб сделан красиво и удобно: для ребят маленького роста перекладина для сдачи пальто пониже, для тех, кто постарше, — выше.
Фойе рядом — бело-голубое, с красочными панно во весь пролет стен между входными дверями в зрительный зал. Горельеф Пушкина, а за ним — Царевна-Лебедь, белка с золотыми орехами, «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том; и днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…». А вот гоголевские девушки и парубки в украинских костюмах, кузнец Вакула, ведьма, летящая на помеле, озорной бесенок. А здесь изображены персонажи из произведений Мольера, Байрона, Шекспира — фойе знакомит с выдающимися драматургами мира, вызывает интерес продолжить знакомство с ними и после, когда дети вернутся из театра.
На стенах следующего зала любимые детьми герои книжек советских авторов. Рядом — буфет.
На втором этаже — «золотой» зал. Он очень красив и интересен: настенная живопись увлекательно знакомит с культурой Казахстана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Об Исааке Иткинде — художнике знавшие его говорили с восторгом. Но, вероятно, война крепко ударила его. Одет он был в какие-то допотопные брюки, с плеч ниспадала черная крылатка, словно бы сохранившаяся еще с тех времен, когда Ленский стрелялся с Онегиным. С шеи свисал видавший виды черный шелковый бант, а из дырки линялого рукава откровенно выглядывал локоть. И все же чело И. Иткинда, обрамленное седыми и прямыми, как у композитора Листа, волосами, было озарено своим видением мира, мудрым и зорким, что особенно примечательно, потому что его глаза словно спорили с его же застенчиво-детской улыбкой.
— Вы можете сделать для нас Джамбула? — спросила я Иткинда. — Нам нужна скульптура, которая будет помещаться в юрте с откинутым пологом. Юрта будет как бы завершать наш «золотой» зал. Стены зала будут расписаны картинами на сюжеты казахских легенд и сказок… Л Джамбул будет как бы приглашать маленьких зрителей театра в мир легенд и сказок. Вы можете сделать нам такого Джамбула, Исаак Яковлевич?
Старый мастер в ответ на это предложение пожал мои руки. Конечно, это было только начало. В последующем развитии событий возникали огромные трудности.
Я наивно думала, что, достав Иткинду древесный материал, каким мы обеспечивали художников-декораторов, выхлопотав ему хороший паек и приличную комнату в здании театра, уже создала необходимую базу для его работы. В отношении питания и жилья Исаак Яковлевич оказался предельно неприхотливым. Но предложенный мной и моими помощниками «деревянный материал» он отверг с поистине королевским величием. Особенно хорошо я запомнила наш разговор поздним вечером в полуразрушенном помещении декоративного сарая, куда ежедневно Иткинду привозили «на выбор» материал для будущей скульптуры. Мой помощник доказывал мне, что скульптор «просто капризничает и оттягивает срок начала своей работы», а Иткинд, в каком-то странном одеянии из холста, с разметавшимися седыми волосами и горящими гневом глазами, был похож на короля Лира, застигнутого на перепутье бурей. Говорил он шепеляво, но сказал то главное, что прекращает все споры:
— Для того чтобы моя скульптура дала живого Джамбула, мне нужно дерево, которое растет.
Я прервала все споры и на следующий день вместе с секретарем Алма-Атинского горкома партии отправилась в лес в окрестностях города. К моей просьбе срубить большое дерево для нашей скульптуры в городе он отнесся мрачно. Больших усилий стоило уговорить его на ответ: «Посмотрю сам». Мы обошли весь прилесок, и я отобрала Исааку Яковлевичу «на выбор» несколько подходящих по указанному им размеру деревьев.
Осмотрев «отобранное», Иткинд поставил крест: ничего не подходит. Он и не думал считаться с моими трудностями: уговорить самого секретаря горкома поехать со мной было на грани фантастики, и все равно теперь ничего не выходит…
— Ищите ваше дерево сами, — сказала я резко.
Теперь Иткинд вставал рано утром и возвращался поздно ночью. Бродил. Искал. Однажды сказал мне:
— Нашел.
Это был столетний карагач в самом центре города. Ну кто же мне разрешит спилить его? Бред!… Ну а скульптор потерял аппетит и сон, днем и ночью приходил на свидание к дереву, часами простаивал возле его мускулистого ствола, гладил причудливые складки темной коры.
Можно было бы написать большой приключенческий роман о том, что было потом. Скажу одно: в анналах Театра для детей и юношества Казахстана долго хранился уникальный документ — решение исполкома Алма-Атинского горсовета о том, что театру разрешается спилить столетний карагач в центре города «в количестве одного экземпляра».
И вот Исаак Яковлевич начал свою вдохновенную работу. Он совершенно забыл свой возраст, а было ему за семьдесят, ходил вприпрыжку; часто смеялся, не на шутку увлек значительно более молодую реквизиторшу, которая готова была помогать ему днем и ночью. Казалось, дерево, еще так недавно жившее единой могучей жизнью со всей природой, вдохнуло новую жизнь в скульптора, в таланте которого мы уже не могли сомневаться.
Приближалось открытие театра, и мастер по нескольку суток не отрывался от резца даже для того, чтобы прикоснуться к горячему супу, который теперь ему приносили в верхнее фойе — там «из пепла» возник роскошный зал, вдохновенными образами многих художников говоривший детям об искусстве Казахстана.
В день, когда открылся театр детской радости, Джамбул, вырезанный из старого карагача, прочно занял место в «золотом» зале под открытым пологом юрты.
Держа на коленях домбру, старый акын глядел удивленными глазами на толпившихся вокруг него мальчишек и девчонок, на сверкающие электрическим светом люстры, на картины в тяжелых золоченых рамах, на слезы, блестевшие в глазах мужчин, носивших гимнастерки, украшенные боевыми наградами. Старый акын не переставал удивляться и в те часы, когда в «золотом» зале становилось пусто и темно. Радостно улыбнись, поэт с домброй удивлялся шелесту пирамидальных тополей за окном, на улице Калинина, пляске многоцветных пылинок в первом солнечном луче.
7 ноября 1945 года
7 ноября 1945 года.
Светло-розовое здание Театра для детей и юношества Казахстана радуется возвращению к жизни, блестит под яркими лучами солнца. Около его резной парадной двери яркий ковер, сложенный из разноцветных камней. По бокам от входа в сводчатых нишах — Пушкин с лирой в руках и Джамбул с домброй. Их мраморные фигуры во весь рост величественны.
В просторном нижнем холле детей встречает большой лохматый медведь. Он стоит, улыбаясь, на задних лапах, на его шее — почтовый ящик. «Пишите мне, понравился ли вам спектакль. Очень люблю получать ваши письма», — читаем на ящике. Гардероб сделан красиво и удобно: для ребят маленького роста перекладина для сдачи пальто пониже, для тех, кто постарше, — выше.
Фойе рядом — бело-голубое, с красочными панно во весь пролет стен между входными дверями в зрительный зал. Горельеф Пушкина, а за ним — Царевна-Лебедь, белка с золотыми орехами, «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том; и днем, и ночью кот ученый все ходит по цепи кругом…». А вот гоголевские девушки и парубки в украинских костюмах, кузнец Вакула, ведьма, летящая на помеле, озорной бесенок. А здесь изображены персонажи из произведений Мольера, Байрона, Шекспира — фойе знакомит с выдающимися драматургами мира, вызывает интерес продолжить знакомство с ними и после, когда дети вернутся из театра.
На стенах следующего зала любимые детьми герои книжек советских авторов. Рядом — буфет.
На втором этаже — «золотой» зал. Он очень красив и интересен: настенная живопись увлекательно знакомит с культурой Казахстана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108