Стал первым комиком в нашем театре, острохарактерным артистом, безотказным членом коллектива, почувствовал радость от того, что нашел себя.
Я люблю артистов, понимаю и часто… жалею. В оркестре каждый музыкант будет играть партию своего инструмента или не играть совсем, если в определенной партитуре он не нужен. В театре режиссер все время ищет воплощения своих творческих замыслов в различных артистических индивидуальностях. Зависимость артистов от режиссеров гораздо большая.
Театр — лабиринт очень сложных взаимоотношений. Вначале устроиться на работу в данный театр — предел мечтаний. Но вот артисты твердо почувствовали свою нужность в театре, и происходит модуляция в совершенно неожиданную тональность. Теперь уже они «принимают» или «не принимают» своих руководителей. В детском театре подчас проскальзывает и желание перестраивать репертуар поближе к взрослой публике, всемерно устранять то «для», которое обозначает искреннюю обращенность к юному поколению. И актеру надо очень любить свое дело, чтобы не допускать пустых глаз во время исполнения ролей, недостаточно интересных для тех, кто в душе уже давно «герцог», «Дездемона» или «Сильва». Внешняя дисциплина в театре дела не решает. Способность, увлекаясь, увлекать неотъемлема от режиссера, дирижера, их помощников. Дать интересную работу каждому, ни дня творческого простоя! Да, режиссер должен вглядываться в потенциальные возможности каждого творческого работника, большинство из которых, при неминуемых недостатках, обладают почти детской непосредственностью. Они легче других резко меняют свои настроения. Главное — чтобы они верили, что их руководителям чужды всякие личные отношения с кем-то из них, а пафос дистанции не помешает в тяжелом случае почувствовать руку помощи.
Успех — целитель душ, и, к счастью, успех к нам пришел довольно быстро. Коллектив оказался дружным, творчески сильным.
Наибольшие трудности выпали на мою долю с поисками достойных помощников. Этими трудностями тоже поделюсь с вами.
Тучный мужчина с зычным голосом и не совсем ясной биографией показался мне поначалу пригодным на должность директора-распорядителя. В работе он оказался убежденным «седоком», выбрал себе самый большой стол «для подписи бумаг», властно отдавал распоряжения и заходил только в бухгалтерию. Другие маршруты были ему чужды. Впрочем, для них он завел смазливого юношу, назвав его администратором. Но его, увы, я сама «поймала за руку», когда он совершил нечестное, и он должен был немедленно от нас уйти.
Я жадно, но тщетно искала инженера для ведения ремонта: оклад, поставленный в нашей смете, никого не привлекал. И снова — случай…
Кареглазый знакомый из туристической группы посылает мне фотографии, снятые им в ГДР (весьма туманные). Уже три раза за час до начала приходит на «Морозко». Ему все нравится. Мнение беспристрастного взрослого укрепляет веру, что детский спектакль интересен. Впрочем, он молчаливый. Узнала только: инженер, живет и работает в Электростали. До Москвы на электричке часа два, но он много читает о музыке, часто слушает ведущих артистов и музыкантов Москвы, систематически посещает театры и концерты.
Между тем выясняю, что директор-распорядитель наш, используя сложности нового дела, нечестно манипулирует сметой, подключив бухгалтера. Кошмар! Ужас!
И вдруг приходит письмо от мамы кареглазого, Клавдии Лукиничны:
«Уважаемая Наталия Ильинична! С тех пор как мой сын познакомился с вами, он словно ожил. Мы с мужем инженеры-металлурги. Думали, Виктор найдет счастье у сталеплавильных печей. А он очень тянулся к гуманитарным наукам и только из послушания переломил себя. Репутация у него здесь отличная, доверие к нему абсолютное, а он стоит у сталеплавильных печей потухший. Виктор мечтает перейти работать к вам, всему у вас учиться. Помогите ему — прошу как мать, желающая исправить свою ошибку».
Далее мать благодарила за простоту, «которую сохраняют не все именитые».
Теперь я поняла, почему так часто вижу этого Виктора Петровича у нас. Он сказал мне, вызвав доверие:
— Спасибо маме. Сам я бы сказать не осмелился. Оклад? Конечно, будет меньше, чем в Электростали. Далеко живу? Не имеет значения. Буду приезжать в театр с первой электричкой и уезжать — с последней. Тогда комплексно дообедаю и поужинаю.
Из Электростали отпустить его категорически отказались. Нужен. Перспективен. Но В. П. Проворов был несгибаемым, как та сталь, которой прежде служил.
Конечно, лучше бы он был инженер-строитель. Но все же — инженер, а главное — пришел сам. Будет не извлекать выгоду, а работать с горячей самоотдачей.
Очень не повезло мне с первым дирижером. Мне свыше навязали человека с двумя высшими музыкальными образованиями, не владеющего ни одной специальностью. Хорошо, когда о дирижере говорят «у него отличная рука», очень печально, когда его руки несведущи, а толкающая его рука покровителя упряма. Высокий, довольно красивый дирижер не умел — просто не умел — показывать одновременные вступления певцам и оркестру. Они разъезжались, как ноги пешехода на скользкой дороге. Кроме того, он не желал понимать моих целей и идти к ним вместе со мной. На конкурсах его возмущало, что я хочу от певцов сочетания голоса, выразительности, подвижности и радуюсь, когда предвижу, как хорош будет тот или иной артист или артистка в роли подростка или зайчика.
— Вы хотите, по-видимому, сделать театр лилипутов? — раздраженно говорил он мне, рекомендуя пригласить полногрудых Далил с завлекающими бедрами и взором.
Конечно, он понимал, что ссориться со мной невыгодно, и вел «двойную игру». Даже письмо с заверениями, что считает меня полноценным музыкантом, одаренной и т. д. и т. п., себе на горе, написал. На деле он настраивал против меня и нашего будущего репертуара артистов оркестра и создавал в еле стоявшем на еще слабых ножках новорожденном деле «смутное время». Не продирижировав у нас ни одним спектаклем, он написал заявление об уходе в надежде, что оно не будет принято. Просчитался.
Руководителем кафедры дирижеров в Московской консерватории в то время был Лео Гинзбург. В молодости он был одним из трех дирижеров Московского театра для детей. Отношения у нас сохранились добрые. Узнаю, что именно тогда, когда мы остались без дирижера, в Большом театре проходит конкурс. Уже на третьем туре — любимый ученик Гинзбурга — Виктор Яковлев.
— Познакомите?
— С радостью. Он совсем другой породы, чем тот, кого вам навязали. Ясный, талантливый, если скажет «да», то двуличничать не будет.
Невысокий, но очень пропорционально сложенный Виктор Яковлев понравился мне с первого взгляда. Два года был он главным дирижером в Казахском симфоническом оркестре, срочно вернулся в Москву, так как сын его тяжело заболел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Я люблю артистов, понимаю и часто… жалею. В оркестре каждый музыкант будет играть партию своего инструмента или не играть совсем, если в определенной партитуре он не нужен. В театре режиссер все время ищет воплощения своих творческих замыслов в различных артистических индивидуальностях. Зависимость артистов от режиссеров гораздо большая.
Театр — лабиринт очень сложных взаимоотношений. Вначале устроиться на работу в данный театр — предел мечтаний. Но вот артисты твердо почувствовали свою нужность в театре, и происходит модуляция в совершенно неожиданную тональность. Теперь уже они «принимают» или «не принимают» своих руководителей. В детском театре подчас проскальзывает и желание перестраивать репертуар поближе к взрослой публике, всемерно устранять то «для», которое обозначает искреннюю обращенность к юному поколению. И актеру надо очень любить свое дело, чтобы не допускать пустых глаз во время исполнения ролей, недостаточно интересных для тех, кто в душе уже давно «герцог», «Дездемона» или «Сильва». Внешняя дисциплина в театре дела не решает. Способность, увлекаясь, увлекать неотъемлема от режиссера, дирижера, их помощников. Дать интересную работу каждому, ни дня творческого простоя! Да, режиссер должен вглядываться в потенциальные возможности каждого творческого работника, большинство из которых, при неминуемых недостатках, обладают почти детской непосредственностью. Они легче других резко меняют свои настроения. Главное — чтобы они верили, что их руководителям чужды всякие личные отношения с кем-то из них, а пафос дистанции не помешает в тяжелом случае почувствовать руку помощи.
Успех — целитель душ, и, к счастью, успех к нам пришел довольно быстро. Коллектив оказался дружным, творчески сильным.
Наибольшие трудности выпали на мою долю с поисками достойных помощников. Этими трудностями тоже поделюсь с вами.
Тучный мужчина с зычным голосом и не совсем ясной биографией показался мне поначалу пригодным на должность директора-распорядителя. В работе он оказался убежденным «седоком», выбрал себе самый большой стол «для подписи бумаг», властно отдавал распоряжения и заходил только в бухгалтерию. Другие маршруты были ему чужды. Впрочем, для них он завел смазливого юношу, назвав его администратором. Но его, увы, я сама «поймала за руку», когда он совершил нечестное, и он должен был немедленно от нас уйти.
Я жадно, но тщетно искала инженера для ведения ремонта: оклад, поставленный в нашей смете, никого не привлекал. И снова — случай…
Кареглазый знакомый из туристической группы посылает мне фотографии, снятые им в ГДР (весьма туманные). Уже три раза за час до начала приходит на «Морозко». Ему все нравится. Мнение беспристрастного взрослого укрепляет веру, что детский спектакль интересен. Впрочем, он молчаливый. Узнала только: инженер, живет и работает в Электростали. До Москвы на электричке часа два, но он много читает о музыке, часто слушает ведущих артистов и музыкантов Москвы, систематически посещает театры и концерты.
Между тем выясняю, что директор-распорядитель наш, используя сложности нового дела, нечестно манипулирует сметой, подключив бухгалтера. Кошмар! Ужас!
И вдруг приходит письмо от мамы кареглазого, Клавдии Лукиничны:
«Уважаемая Наталия Ильинична! С тех пор как мой сын познакомился с вами, он словно ожил. Мы с мужем инженеры-металлурги. Думали, Виктор найдет счастье у сталеплавильных печей. А он очень тянулся к гуманитарным наукам и только из послушания переломил себя. Репутация у него здесь отличная, доверие к нему абсолютное, а он стоит у сталеплавильных печей потухший. Виктор мечтает перейти работать к вам, всему у вас учиться. Помогите ему — прошу как мать, желающая исправить свою ошибку».
Далее мать благодарила за простоту, «которую сохраняют не все именитые».
Теперь я поняла, почему так часто вижу этого Виктора Петровича у нас. Он сказал мне, вызвав доверие:
— Спасибо маме. Сам я бы сказать не осмелился. Оклад? Конечно, будет меньше, чем в Электростали. Далеко живу? Не имеет значения. Буду приезжать в театр с первой электричкой и уезжать — с последней. Тогда комплексно дообедаю и поужинаю.
Из Электростали отпустить его категорически отказались. Нужен. Перспективен. Но В. П. Проворов был несгибаемым, как та сталь, которой прежде служил.
Конечно, лучше бы он был инженер-строитель. Но все же — инженер, а главное — пришел сам. Будет не извлекать выгоду, а работать с горячей самоотдачей.
Очень не повезло мне с первым дирижером. Мне свыше навязали человека с двумя высшими музыкальными образованиями, не владеющего ни одной специальностью. Хорошо, когда о дирижере говорят «у него отличная рука», очень печально, когда его руки несведущи, а толкающая его рука покровителя упряма. Высокий, довольно красивый дирижер не умел — просто не умел — показывать одновременные вступления певцам и оркестру. Они разъезжались, как ноги пешехода на скользкой дороге. Кроме того, он не желал понимать моих целей и идти к ним вместе со мной. На конкурсах его возмущало, что я хочу от певцов сочетания голоса, выразительности, подвижности и радуюсь, когда предвижу, как хорош будет тот или иной артист или артистка в роли подростка или зайчика.
— Вы хотите, по-видимому, сделать театр лилипутов? — раздраженно говорил он мне, рекомендуя пригласить полногрудых Далил с завлекающими бедрами и взором.
Конечно, он понимал, что ссориться со мной невыгодно, и вел «двойную игру». Даже письмо с заверениями, что считает меня полноценным музыкантом, одаренной и т. д. и т. п., себе на горе, написал. На деле он настраивал против меня и нашего будущего репертуара артистов оркестра и создавал в еле стоявшем на еще слабых ножках новорожденном деле «смутное время». Не продирижировав у нас ни одним спектаклем, он написал заявление об уходе в надежде, что оно не будет принято. Просчитался.
Руководителем кафедры дирижеров в Московской консерватории в то время был Лео Гинзбург. В молодости он был одним из трех дирижеров Московского театра для детей. Отношения у нас сохранились добрые. Узнаю, что именно тогда, когда мы остались без дирижера, в Большом театре проходит конкурс. Уже на третьем туре — любимый ученик Гинзбурга — Виктор Яковлев.
— Познакомите?
— С радостью. Он совсем другой породы, чем тот, кого вам навязали. Ясный, талантливый, если скажет «да», то двуличничать не будет.
Невысокий, но очень пропорционально сложенный Виктор Яковлев понравился мне с первого взгляда. Два года был он главным дирижером в Казахском симфоническом оркестре, срочно вернулся в Москву, так как сын его тяжело заболел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108