Когда десятки, сотни тысяч людей собирались вокруг. К машине не подойдёшь. Никакое кольцо охраны не может удерживать людей. Сдавливают кольцо и потом сдавливают меня.
Но тяжёлых последствий никогда не было. Не было покушений, хотя угрозы идут постоянно. Это везде обычное дело.
Я иногда ради любопытства сравниваю, как работает наша охрана и, скажем, американская или канадская.
На мой взгляд, никто не умеет вести себя в толпе так, как наши ребята. Бывает так, что они находятся почти в горизонтальном положении — руками в одну, а ногами в другую человеческую стену упираются. Какая нужна сноровка для этого.
Я очень быстро выхожу из машины. Такая особенность. Но тут уж секрет в характере, я ничего не могу с собой поделать. Выскакиваю из машины, потому что увидел людей на улице, они меня заинтересовали. Нет у меня при этом чувства опасности, его вообще нет. Просто я не верю в плохое.
Моя охрана особенно плотно защищает мне спину. После авиакатастрофы любой толчок, особенно неожиданный, резкий, может вызвать болезненную реакцию. Поэтому они идут очень плотно, буквально след в след, почти наступая на пятки.
Для меня охрана — это не просто одна из президентских служб. Ведь перед августовским путчем их было всего-то полтора-два десятка человек. Плохо вооружённые, плохо обученные.
Александр Васильевич Коржаков — начальник службы безопасности. Мы с ним не расстаёмся с 1985 года, с тех пор, как я переехал в Москву. Коржаков работал со мной, когда я был секретарём ЦК КПСС, затем первым секретарём МГК. Он служил в 9-м главном управлении КГБ, был одним из нескольких моих так называемых «прикреплённых». Когда меня «погнали» из Политбюро, уволили и моих охранников. А
Коржаков все равно остался со мной. Позвонил, спросил: можно просто так, без зарплаты буду вас охранять? — и пришёл. Возил меня на своей личной машине, на «Ниве». В выходные дни я иногда ездил к нему в гости, в его деревеньку, которую он называет «Простоквашино». Там у него своя маленькая изба. В доме мы не помешались, ставили палатку рядом, удили рыбу, купались в речке.
И сегодня Коржаков никогда не расстаётся со мной, а в поездках даже и ночью, когда не спится, сидим вдвоём. Очень порядочный, умный, сильный и мужественный человек, хотя внешне кажется очень простым. Но за этой простотой — острый ум, отличная и ясная голова.
Ещё один человек, с кем я вместе долгие-долгие годы, — Виктор Васильевич Илюшин. Мой помощник со свердловских времён. Потрясающая память, удивительная работоспособность. Очень начитан, прекрасно ориентируется в широчайшем круге вопросов, умеет спорить, отстаивать своё мнение. Внешне суховатый, педантичный, сосредоточенный только на деле, Илюшин у многих оставляет впечатление холодного чиновника. Но это лишь потому, что очень немногим людям удаётся наладить с ним контакт и, значит, увидеть его другим.
В 8.30 утра ко мне в кабинет входит Илюшин, с этого начинается каждый мой день. Он кладёт передо мной папку наиболее срочных документов, мы обговариваем график дня, вносим какие-то коррективы. А вечером, иногда совсем поздно, перед самым моим отъездом из Кремля, опять появляется Виктор Васильевич, вручает мне толстую папку с документами, которые он подготовил за день. Это моя работа на ночь.
Он загружает меня, иногда даже перегружая. Бывает, я начинаю раздражаться, потому что не всякое дело, не всякую встречу можно уместить в отведённые графиком 5 — 10 минут. Но Виктор Васильевич времени мне не даёт. Я нервничаю, злюсь, и под колесо попадает все тот же первый помощник. Он терпеливо выслушивает мою раздражённую тираду, уходит. Потом возвращается, чтобы напомнить, что пора приступать к следующему делу,
поскольку моя гневная речь заняла ещё несколько ценных минут.
Однажды мы возвращались в Москву на вертолёте из одной поездки по регионам. Я решил сделать остановку, попросил посадить президентский вертолёт около речки, которая мне понравилась.
Казалось бы, что особенного? Но — нарушается инструкция, потому что это, во-первых, означает разрыв с «ядерной кнопкой». Во-вторых: посидеть — да, можно, но не больше часа, ведь ПВО должна держать воздушный коридор для нашей машины. И так далее.
Захочешь полететь на одном вертолёте с премьер-министром — нельзя. Должны находиться в разных машинах. На всякий пожарный случай.
Но главное — это ощущение стеклянного колпака, барокамеры, искусственного воздуха, в котором все время находишься. Все время кто-то пытается вести тебя под руку, подсказывать, делать удобнее, ещё удобнее, ещё удобнее… И начинается тихий, незаметный окружающим психологический шок — ощущение ваты вокруг.
Вроде все просто, элементарно, азбучно. К чему делать из этого какую-то особую проблему — так живут все президенты, так устроена наша жизнь.
Вот ещё один человек, который со мной с древних «политбюровских» времён. Дмитрий Самарин, повар управления охраны. Его работа тоже очень важна. Не потому, что я люблю поесть, наоборот, ем я мало. Как правило, не обедаю. А поужинать могу и дома.
Дело в другом. Повар сопровождает меня во всех поездках, потому что еда — это самочувствие. И если есть непривычную пищу, да ещё мало спать, то в принципе вся работа может полететь к черту.
Однажды был такой случай. Прилетели в Якутию. Прямо к трапу самолёта мне поднесли кумыс — национальный напиток. Я выпиваю и через несколько минут чувствую — все, никаких у меня государственных мыслей в голове нет. Мысль только одна.
Вся командировка прошла, мягко говоря, нервно.
Дима Самарин потом долго сокрушался: как же вы чужой кумыс выпили, от нашего никогда таких неприятностей не бывает. Приготовить вместо местного «президентский» кумыс — тоже обязанность Самарина.
Президент должен принимать решения, президент должен думать, но порой кажется, что все вместе — заботливые, внимательные — превратили тебя в какой-то манекен. Как с таким ощущением жить?
Дома с семьёй, кажется, забываешь про этот мучительный комплекс.
…Но дома я бываю редко.
Из архива генсеков
Публикуемые здесь материалы — тысячная часть самого секретного из всех секретных архивов. Эти документы много лет хранились в сейфах, которые переходили по наследству от генсека к генсеку. С уходом очередного хозяина в сейфе появлялись новые папки с грифами «секретно», «сов. секретно» и «особой важности».
Возможно, многие будут разочарованы — почему из всех кремлёвских тайн, попавших ко мне в руки, я выбрал для публикации именно эти, относительно давние и не особенно, так сказать, остросюжетные.
Разумеется, в архиве, переданном мне Горбачёвым во время нашей последней встречи, есть куда более сенсационные материалы. За 70 с лишним лет советские вожди накопили столько страшных тайн, что газетчикам хватило бы надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Но тяжёлых последствий никогда не было. Не было покушений, хотя угрозы идут постоянно. Это везде обычное дело.
Я иногда ради любопытства сравниваю, как работает наша охрана и, скажем, американская или канадская.
На мой взгляд, никто не умеет вести себя в толпе так, как наши ребята. Бывает так, что они находятся почти в горизонтальном положении — руками в одну, а ногами в другую человеческую стену упираются. Какая нужна сноровка для этого.
Я очень быстро выхожу из машины. Такая особенность. Но тут уж секрет в характере, я ничего не могу с собой поделать. Выскакиваю из машины, потому что увидел людей на улице, они меня заинтересовали. Нет у меня при этом чувства опасности, его вообще нет. Просто я не верю в плохое.
Моя охрана особенно плотно защищает мне спину. После авиакатастрофы любой толчок, особенно неожиданный, резкий, может вызвать болезненную реакцию. Поэтому они идут очень плотно, буквально след в след, почти наступая на пятки.
Для меня охрана — это не просто одна из президентских служб. Ведь перед августовским путчем их было всего-то полтора-два десятка человек. Плохо вооружённые, плохо обученные.
Александр Васильевич Коржаков — начальник службы безопасности. Мы с ним не расстаёмся с 1985 года, с тех пор, как я переехал в Москву. Коржаков работал со мной, когда я был секретарём ЦК КПСС, затем первым секретарём МГК. Он служил в 9-м главном управлении КГБ, был одним из нескольких моих так называемых «прикреплённых». Когда меня «погнали» из Политбюро, уволили и моих охранников. А
Коржаков все равно остался со мной. Позвонил, спросил: можно просто так, без зарплаты буду вас охранять? — и пришёл. Возил меня на своей личной машине, на «Ниве». В выходные дни я иногда ездил к нему в гости, в его деревеньку, которую он называет «Простоквашино». Там у него своя маленькая изба. В доме мы не помешались, ставили палатку рядом, удили рыбу, купались в речке.
И сегодня Коржаков никогда не расстаётся со мной, а в поездках даже и ночью, когда не спится, сидим вдвоём. Очень порядочный, умный, сильный и мужественный человек, хотя внешне кажется очень простым. Но за этой простотой — острый ум, отличная и ясная голова.
Ещё один человек, с кем я вместе долгие-долгие годы, — Виктор Васильевич Илюшин. Мой помощник со свердловских времён. Потрясающая память, удивительная работоспособность. Очень начитан, прекрасно ориентируется в широчайшем круге вопросов, умеет спорить, отстаивать своё мнение. Внешне суховатый, педантичный, сосредоточенный только на деле, Илюшин у многих оставляет впечатление холодного чиновника. Но это лишь потому, что очень немногим людям удаётся наладить с ним контакт и, значит, увидеть его другим.
В 8.30 утра ко мне в кабинет входит Илюшин, с этого начинается каждый мой день. Он кладёт передо мной папку наиболее срочных документов, мы обговариваем график дня, вносим какие-то коррективы. А вечером, иногда совсем поздно, перед самым моим отъездом из Кремля, опять появляется Виктор Васильевич, вручает мне толстую папку с документами, которые он подготовил за день. Это моя работа на ночь.
Он загружает меня, иногда даже перегружая. Бывает, я начинаю раздражаться, потому что не всякое дело, не всякую встречу можно уместить в отведённые графиком 5 — 10 минут. Но Виктор Васильевич времени мне не даёт. Я нервничаю, злюсь, и под колесо попадает все тот же первый помощник. Он терпеливо выслушивает мою раздражённую тираду, уходит. Потом возвращается, чтобы напомнить, что пора приступать к следующему делу,
поскольку моя гневная речь заняла ещё несколько ценных минут.
Однажды мы возвращались в Москву на вертолёте из одной поездки по регионам. Я решил сделать остановку, попросил посадить президентский вертолёт около речки, которая мне понравилась.
Казалось бы, что особенного? Но — нарушается инструкция, потому что это, во-первых, означает разрыв с «ядерной кнопкой». Во-вторых: посидеть — да, можно, но не больше часа, ведь ПВО должна держать воздушный коридор для нашей машины. И так далее.
Захочешь полететь на одном вертолёте с премьер-министром — нельзя. Должны находиться в разных машинах. На всякий пожарный случай.
Но главное — это ощущение стеклянного колпака, барокамеры, искусственного воздуха, в котором все время находишься. Все время кто-то пытается вести тебя под руку, подсказывать, делать удобнее, ещё удобнее, ещё удобнее… И начинается тихий, незаметный окружающим психологический шок — ощущение ваты вокруг.
Вроде все просто, элементарно, азбучно. К чему делать из этого какую-то особую проблему — так живут все президенты, так устроена наша жизнь.
Вот ещё один человек, который со мной с древних «политбюровских» времён. Дмитрий Самарин, повар управления охраны. Его работа тоже очень важна. Не потому, что я люблю поесть, наоборот, ем я мало. Как правило, не обедаю. А поужинать могу и дома.
Дело в другом. Повар сопровождает меня во всех поездках, потому что еда — это самочувствие. И если есть непривычную пищу, да ещё мало спать, то в принципе вся работа может полететь к черту.
Однажды был такой случай. Прилетели в Якутию. Прямо к трапу самолёта мне поднесли кумыс — национальный напиток. Я выпиваю и через несколько минут чувствую — все, никаких у меня государственных мыслей в голове нет. Мысль только одна.
Вся командировка прошла, мягко говоря, нервно.
Дима Самарин потом долго сокрушался: как же вы чужой кумыс выпили, от нашего никогда таких неприятностей не бывает. Приготовить вместо местного «президентский» кумыс — тоже обязанность Самарина.
Президент должен принимать решения, президент должен думать, но порой кажется, что все вместе — заботливые, внимательные — превратили тебя в какой-то манекен. Как с таким ощущением жить?
Дома с семьёй, кажется, забываешь про этот мучительный комплекс.
…Но дома я бываю редко.
Из архива генсеков
Публикуемые здесь материалы — тысячная часть самого секретного из всех секретных архивов. Эти документы много лет хранились в сейфах, которые переходили по наследству от генсека к генсеку. С уходом очередного хозяина в сейфе появлялись новые папки с грифами «секретно», «сов. секретно» и «особой важности».
Возможно, многие будут разочарованы — почему из всех кремлёвских тайн, попавших ко мне в руки, я выбрал для публикации именно эти, относительно давние и не особенно, так сказать, остросюжетные.
Разумеется, в архиве, переданном мне Горбачёвым во время нашей последней встречи, есть куда более сенсационные материалы. За 70 с лишним лет советские вожди накопили столько страшных тайн, что газетчикам хватило бы надолго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126