Он тоже испугался, заговорил о том, что ему не стоит подписывать такие серьёзные документы, ему предстоит общаться с министрами иностранных государств, у него должно быть поле для манёвра. Но и его заставили по линии МИДа поддержать решения ГКЧП.
Здесь было даже не сопротивление, а попытка лавировать, удержаться на двух стульях. Все трое: вице-президент, спикер парламента и министр иностранных дел — сначала слегка отстранившись, затем послушно заплясали под дудку главных организаторов путча.
Почему я так подробно останавливаюсь на этом?
Именно эта «третья группа» лиц, присоединившихся к путчистам уже на последнем этапе, имела какие-то шансы их остановить. И в тот момент, когда Лукьянов просил вычеркнуть его из состава ГКЧП, и когда Янаев тянул с подписанием документов ГКЧП, и даже когда вошёл Бессмертных — все ещё можно было изменить. Но все происходило по законам уголовной банды. Каждого новенького «повязывали», чтобы он уже не мог «выйти из дела». Основным мотивом прилетевших из Крыма заговорщиков было нежелание стать «козлами отпущения». То есть простой страх. Они настаивали на коллективной ответственности, на круговой поруке. И они её добились.
Сказалась и «послушность» руководителей, не привыкших принимать самостоятельные решения. Сказалось и советское воспитание, привычка голосовать единогласно. Сказалась простая человеческая слабость, затертость личности в жерновах власти. Но сказалось и желание этой властью обладать, теперь уже без надоевшего и «доставшего» всех Горбачёва.
Эти люди и решили нашу судьбу на долгие годы вперёд. Их надо «благодарить» за распад Союза, за связанную с этим страшную драму общества. Но об этом — позже…
В Архангельском
Рано утром, часов в семь, в Архангельское приехали рабочие, начали укладывать асфальт. По дорожкам сада ездил внушительный каток. Рабочие в оранжевых жилетах степенно и бережно рассыпали горячий асфальт. Это была старая история, тянувшаяся несколько месяцев. Директор дома отдыха долго бился за этот асфальт со своим начальством. И надо же было такому случиться, чтобы асфальт и рабочих ему дали именно в то утро.
Дорожные рабочие испуганно озирались. Вокруг носились какие-то люди с настоящими автоматами, с возбуждёнными лицами. Приезжали одна за другой чёрные «Волги». Да и за воротами людей и машин было явно больше, чем обычно.
…И я вдруг представил себя на месте этих работяг. Да гори оно огнём, это историческое событие! У нас асфальт стынет!
Как часто бывает в такие страшные дни, погода была просто замечательная. Горячий асфальт пахнет каким-то странным уютом. Уютом дороги.
Разбудила меня в то утро Таня. Влетела в комнату: «Папа, вставай! Переворот!» Ещё не совсем проснувшись, я проговорил: «Это же незаконно». Она начала рассказывать о ГКЧП, о Янаеве, Крючкове… Все это было слишком нелепо. Я сказал: «Вы что, меня разыгрываете?»
Тот же самый вопрос задавали друг другу люди по всей стране. Именно теми же самыми словами. Мы все не верили, что такое возможно. Оказалось — возможно.
А в это время по улицам Москвы сплошной колонной шли бронетранспортёры и танки. Совершалась невероятная по своей бессмысленности акция — в абсолютно мирный город вводились части сразу нескольких мотострелковых и танковых дивизий, другие части стояли на пороге Москвы, стягивались к столице.
Руководители заговора решили ошеломить город огромным количеством военной техники и солдат. Придать ему фронтовой вид. Заставить забиться всех по углам.
Над Москвой в течение нескольких часов стоял непрерывный тяжёлый гул.
«Война?» — хватались за сердце московские старушки.
«Военный переворот», — отвечали более молодые, тоже с трудом осознавая, что случилось.
Члены ГКЧП. Парадокс заключался в том, что это были действительно профессионалы, классные специалисты, исполнители, но при этом почти у каждого был не очень заметный со стороны личностный дефект. Какое-то отклонение в поведении, мышлении, психологии.
Янаев всех поразил на съезде депутатов, когда публично заявил — на вопрос о состоянии здоровья, что хорошо справляется с супружескими обязанностями. Это так называемый вытесненный комплекс неполноценности, когда с детства в чем-то ущербный ребёнок, став взрослым, вдруг начинает себя ощущать сверхполноценным. Именно этот комплекс сверхполноценности помог невыразительному Янаеву занять столь высокое, не по способностям, место в руководстве — он бесконечно долго мог говорить, спорить, навязывать своё мнение с чрезвычайно уверенным видом. Он был как бы рождён для партийной и советской работы. И все же перед первым большим сбором гэкачепистов ему пришлось как следует накачаться с помощью «подручных» средств — уверенности не хватило. Ведь роль в путче ему была уготована заметная…
Крючков — ученик Андропова, прошедший большую школу в наших спецслужбах. И по складу характера, и по роду работы он должен был бы мыслить реалистично, здраво, чётко. Однако Владимир Александрович был заражён «профессиональной болезнью» — банальнейшей шпиономанией. Он постоянно выступал с «закрытыми» сообщениями, клал на стол Горбачёву секретные записки, суть которых была одна: демократы готовят переворот. Демократы — агенты ЦРУ. Америка готовит стратегический план захвата СССР с целью поделить национальные богатства между странами НАТО, уменьшить народонаселение, выкачать недра, оккупировать страну. И так далее. Я не психоаналитик, но похоже, что у Крючкова это был чуть ли не синдром бдительности из его пионерского детства. Понять, по каким законам живёт современный мир, он был уже не в состоянии.
Валентин Павлов. Достаточно сильный финансист, и, безусловно, неглупый человек. На первый взгляд он производил впечатление добродушного увальня: рыхловатый, располневший, с детской стрижкой «ёжиком». Занятно — перед зрачком телекамеры на него нападала какая-то необъяснимая наглость. Он начинал отпускать блатные шутки. Свирепеть и наливаться пунцовой краской. На второй день существования ГКЧП эта его неуравновешенность дала себя знать: Павлов выбыл из строя.
Дмитрий Язов. Фронтовик. Типичный честный служака. Жизнь была жестока к этому маршалу — очень трудное голодное детство, война, ранняя гибель дочери, затем жены, незадолго до путча попала в тяжёлую катастрофу и его вторая жена. Дмитрий Тимофеевич уже не мог, не умел посмотреть на жизнь другими глазами, все воспринимал однозначно-покорно, сквозь угрюмо-казённую призму воинской повинности, приказа.
Нельзя без волнения читать показания детей и членов семьи Бориса Пуго о его последних минутах перед самоубийством. Это настоящая трагедия. «Умный у вас папочка. А купили за пять копеек», — сказал он в приступе отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126