- Какая "эпистола", если не секрет?
- А когда его величавый гроб опускали в могилу - кто-то громко хихикнул, так громко, что, говорят, некоторые вздрогнули.
- И чем вы это объясняете?
- Высшая сила! Знак! В отместку за то, что Михайлов, пуст земля ему будет пухом, умел, умел приноровляться к смене политических декораций с исключительной, прозорливой ловкостью!
- Но ведь он был даровит?
- А разве одно другое исключает?
- Нет, конечно... Но он-то был на удивление "съедобен" и для Сталина, и для Брежнева, и для Хрущева, и для всех прочих. Это надо уметь! Это феномен нашего времени! Уникум! Предполагаю - все его худпроизведения, включая стишата, пьесы, романы, передохнут, но сам он как явление будет изучаться потомками ещё лет двести, не меньше! Вот почему, считаю, и подхихикнула некая Высшая сила в тот самый, вроде, неподходящий момент, когда в могилу опускали гроб с телом "известного, талантливого" и прочая...
- За Россию, самодержавие, православие и нар-родность! - неслось мне вслед из буфета-"клоповника", как это тусклое, убогое помещение именовал Тимофей Лебедев. А ещё грохот и лязг и добавочные разноголосые вопли:
- В морду их! В морду! Коммивояжеры из Тель-Авива! А, боишься один на один?! У, сволочи продажные!
Мимо меня, пролетом через ступеньку, пронеслись два господина, одетые опрятно, и один из них на ходу бросил другому:
- Они взялись свою Русь спасать! С прокисшими от водки мозгами!
- Все идет как надо! Как надо, Давид! - отозвался другой.
Я вышла из Дома литераторов и попала в тишину московской вечерней улицы, озвученную только летучим шипением шин проносящихся мимо машин. Я пошла по Поварской, свернула на Тверской бульвар... Мне хотелось присесть где-нибудь тут, в уличном кафе, где белеют столы и стулья как-то приветливо по-южному, и выпить чашку кофе... Однако я знала, что мои среднестатистические финансы не позволят сделать этого. Просто обидно за одно сидение ухлопать столько же рубликов, сколько уйдет в домашних условиях за целых пять чашек вполне полноценного кофе...
"Мелочная ты становишься, Татьяна!" - упрекнула я себя, проходя мимо ажурной загородочки, где за пластиковыми ветвями плюща полускрывались эти милые белые столики и стулья. Но сейчас же и похвалила себя: "Правильно поступаешь, девушка! Это когда-то при разбитном социализме колониальные товары стоили гроши. Ныне же, вступая в какую-то там очередную стадию развития капитализма, - следует, как это делают цивилизованные американцы, англичане и прочие, считать каждый цент, франк, тугрик".
Увы! Смалодушничала! Шла, шла и... зашла в уютный закуточек под раскидистым кленом, села на белый пластмассовый стульчик и белого пластмассового стола... Кофе в белой чашечке пах так чудесно... Закатное солнце просквозило ярко-зеленые округлые листы пластмассовой повилики, и они стали очень похожи на настоящие. От голубой вазы с искусственным голубовато-желтым ирисом на белый столик легла врастяжку бледно-сиреневая тень.
Первый глоток горячего, горько-сладкого, пахнущего Бразилией, - и можно "забыться и заснуть", как сказал поэт... А там и помечтать: вот сейчас с тобой, Татьяна, и произойдет нечто необыкновенное... Например... вол всем белоснежном откуда-то... оттуда... с небес... спустится некто... не человек, а одна сплошная наинежнейшая улыбка, предназначенная тебе, одной лишь тебе...
"И конечно, это Нечто окажется тобой, Алешка, потому что только ты способен как-то уживаться со мной... как-то гладить... и еще, вдобавок, любить... Только ты..." - думала и посмеивалась про себя.
Как это получается - не понять, но получается именно так: мало кто из мужчин способен рискнуть и подойти ко мне, чтобы познакомиться. Чутье подсказывает им: "Остановись! Это не настоящая женщина! Это - журналистка! С такой намаешься!"
И впрямь сидела я с чашечкой одна-одинешенька под пение Эдит Пиаф, которую здешние хозяева заставили изображать французский стиль и... сортировала знания, сведения, полученные за день и касающиеся весьма любопытной личности малоизвестного драматурга и отчасти переводчика С.Г. Шора.
Что же получалось? А то, что С.Г. Шор мог умереть сам по себе, ибо пил крепко. И человек, который сидел с ним за бутылкой в последний для Семена Григорьевича вечер, мог и не травить его сознательно ядовитой водкой...
Только вот... только вот... почему имя С.Г. Шора оказалось в том "предсмертном списке", который кто-то, юморист какой-то, приклеивал несколько раз подряд к кресту на могиле В.С. Михайлова? случайное совпадение?
Нечаянная подробность: В.С. Михайлова не очень-то, выходит, чтили в писательских кругах. Это он для неосведомленных читателей казался едва ли не гением, личностью светлой до ослепления... А ведь вот кто-то, разумеется, не небожитель, осмелел или обнаглел до того, что взял и хохотнул в самый неподобающий момент, словно имел на это какое-то право или знал про Михайлова нечто...
Значит, что? Значит, следует уделить особое внимание жизни и творчеству В.С. Михайлова, пообщаться с его многими женами, детьми, близкими знакомыми...
... Жизнь, представьте, иногда тотчас выполняет ваш заказ. Едва я покинула кафешечку, едва ступила на тротуар - мне навстречу дама в лиловом, в черной шляпке с вуалью на рыжих крашеных волосах... Я, было, оторопела на миг, но моя журналистская беспардонность уже преградила дорогу этой самой даме, и я произнесла не без лицедейского надрыва:
- Как я рада! Извините, конечно, но именно сейчас я думала о вас...
- Кто вы? - нахмурились аккуратно подвыщипанные темно-шоколадные бровки.
Как же кстати оказалось то, что я запомнила её имя-отчество!
- Софья Марковна! - воскликнула я. - Как я рада, что встретила вас! Как я рада! Я журналистка... Я пишу статью о Владимире Сергеевиче... Я же права не имею обойти вниманием вас... ваше мнение... А зовут меня... Вот удостоверение... Я видела вас на похоронах Владимира Сергеевича...
- Да, да, - дама вздохнула. - Да, да... Конечно... Очень кстати... Но не сейчас же? Я сейчас спешу на прием в посольство...
Тут только я всерьез восприняла фигуру в темном, стоявшую рядом с ней, - толстого лысоватого господинчика в блестящих черных полуботинках. Тут только я углядела, что место свое на данном отрезке асфальта занимаю не по праву - здесь, в трех шагах, - посольство, и к тротуару то и дело подъезжают почти сплошь черные лимузины. И Софья Марковна, судя по всему, только что покинула такой же лимузин, ибо в столь длинном платье и в черной кружевной накидке по улицам не ходят...
Однако бывшая предпоследняя жена покойного писателя-драматурга-поэта неожиданно сменила свой полугнев особого избранного существа на милость, проронив:
- Ну а как без меня? Мы прожили с Владимиром Сергеевичем целых шестнадцать лет! Как меня можно сбросить со счетов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120