– Нет-нет, никаких голосов, теней и прочей мистики. Просто я не выбираю то, что вижу. Это приходит из ниоткуда.
– И ты не можешь попросить ответа на какой-то вопрос?
– Могу, но мне не всегда отвечают. И не всегда о том, о чем я спрашивал. Там, наверху какая-то своя логика.
– Понятно, – она немного помолчала. – А ты знаешь, что ожидает нас?
– Нет, не знаю.
– Тебе не показали?
– И не покажут, пока... – теперь запнулся я.
– Что «пока»? – насторожилась она.
– Пока это мне небезразлично.
– То есть как это?
– Ну, если я заинтересован в исходе событий, мне не показывают будущее.
– Но разве тебе безразлично будущее страны, всей земли?
– Нет.
– Но ведь тебе показывают его. Ты сам сказал.
– Да. Тут дело в другом. Я увидел тысячи вариантов того, что может случиться, того, что смогло бы случиться. Я знаю, что будет, если Гоюн проиграет и если выиграет. Я знаю, что было бы, если бы Корнилов погиб в восемнадцатом году и как бы развивались события, если бы Святополк победил Ярослава Мудрого.
– И что?
– Ничего. Это бег по кругу. Внешне изменения могут показаться глобальными... но они не меняют суть. Человек остается человеком со своими слабостями, предрассудками, ошибками.
– А что тогда меняет суть?
– Отношение к жизни. Не так важно, одет ты в восточный халат или европейский костюм, живешь в тоталитарной стране или демократической. Важно, как ты относишься к себе и к миру, готов ли сам принимать решения и отвечать за последствия своих поступков. Важно не делать другому того, чего не хотел бы для себя. Только это по-настоящему изменит жизнь. Ни один диктатор не сможет поработить истинно свободолюбивый и трудолюбивый народ. Никакая демократическая система, никакие технологии и образование не помогут достичь хорошей жизни ханжам, ворам и убийцам. А пока люди остаются ханжами, ворами и убийцами, они только переливают из пустого в порожнее. Здесь процветание, там кризис. Великая Россия и развалившиеся США, великие США и нищая Россия – общая сумма так и будет неизменной. Старые лидеры будут превращаться в аутсайдеров, и наоборот. Революции романтиков против диктатур приведут к власти воров, а потом и новых диктаторов. Люди будут до бесконечности проходить через все это, пока не прекратят вырывать друг у друга кусок. Зато когда они научатся любить друг друга и ценить чужую свободу, когда начнут работать вместе, жизнь на планете станет такой прекрасной, что мы и представить себе не можем.
– Тебе тоже показали это? – тихо спросила Юля.
– Да.
– Когда это... может наступить?
– В любой момент, как только человечество опомнится... Могло быть, две тысячи лет назад. Могло быть уже сейчас. Может, через тысячу лет. Может, и никогда.
Мне показалось, что в глазах у Юли появились слезы.
– Но может, стоит объяснить это людям? – спросила она.
– Им объясняли уже тысячу раз, – вздохнул я, – и великие пророки, и мелкие философы. Подумай, каких банальностей я сейчас наговорил! «Возлюбите друг друга», «не желайте зла ближнему своему», «не убей, не укради»... Неужто никогда не слышала? На тебя это произвело впечатление только потому, что я сказал, будто видел в грезах совсем иной, лучший мир, где соблюдение этих заповедей принесло плоды. Но у каждого нормального человека есть его собственный опыт, и он знает, что его постоянно обманывают, используют и обкрадывают. И он знает, что для того, чтобы добиться чего-то в этой жизни, надо обманывать, подчинять, воровать. Опыт – все, грезы – ничто. Так что если я в очередной раз повторю то, что все уже слышали, ничего не изменится.
– Это ты тоже видел?
– Нет... Это уже мой опыт. И это как раз то, что хорошо понял Гоюн.
– Гоюн? Он что, тоже видел будущее?
– Возможно.
– Но ведь он другой, совсем другой.
– Он стал другим. Представь себе, человек видит, что цивилизация зашла в тупик. Он видит несправедливость и понимает, как можно все изменить. Он идет со своей проповедью к людям – и его осмеивают. Он понимает, что словами ничего не изменить. И он начинает действовать. Лучший способ заставить людей мыслить по-иному – это ввергнуть их в пучину хаоса. Вывод прост. Надо сыграть на чувствах недовольных и организовать международный конфликт, нечто вроде мировой революции обиженных. Это просто, ведь каждый человек чувствует себя кем-то несправедливо обиженным. Надо только суметь сыграть на струнках, а мастер это умеет. И вот проходит немного времени, а уже мир погружается в хаос.
– Но ведь это глупо – раздувать мировой пожар, чтобы утвердить царство всеобщей любви!
– Это бесчеловечно, но очень неглупо. Человек всегда идет от противного. После многих лет мира он хочет войны, но на исходе войны мечтает о вечном мире. В богатстве он не ценит свое состояние, но в бедности мечтает о богатстве. После озлобления приходит время покоя.
– Но ведь такое было уже не раз! Никогда после войн и революций не наступало царство всеобщей любви.
– Наверное, Гоюн верит в свою судьбу. Думает, что на волне всеобщего хаоса сможет убедить людей одуматься и повести их за собой. Вот только он ошибается, как ошибались все революционеры. Он думает, что старая бюрократическая машина, церковь и ханжеская мораль не дают людям увидеть мир по-новому и сковывают их свободу. Он не понимает, что люди все это придумали как раз для того, чтобы отгородиться от надоедливых пророков и идеалистов. Это не тюремные стены, а крепостные, и люди за ними вовсе не чувствуют себя заключенными. Им мнится, что они – гарнизон, мужественно отражающий натиск хаоса. Чтобы открыть им глаза, нужно достучаться до каждого, а это не под силу ни одному пророку.
– Значит, Гоюн обречен?
– Если ему удастся взорвать наш мир, то он еще вполне сможет стать диктатором или главой какого-нибудь государства, может быть, даже нового. Или, например, основателем церкви, которая просуществует века. Но это снова будет бег по кругу. После его ухода государство все равно пройдет тот же путь, которым проходили уже многие страны, а церковь станет не более чем одной из... Короче, люди снова выстроят себе тюрьму-крепость. Печально, но ни один пророк не в состоянии привести людей к счастью стройными колоннами.
– Но ты действительно думаешь, что в душе Гоюн желает миру добра.
– Гоюну безразлично человечество. Когда-то он, может быть, и мечтал об общем благе, но теперь люди для него – ничто. Он даже не ненавидит их. Он играет с человечеством, словно с набором солдатиков.
– Ты понял это после того, как тебя похитили?
– Нет, позже. После штурма, когда увидел, скольких людей он обрек на верную смерть. В нем нет человеколюбия, а значит, ему безразлично, что станет с человечеством. А ведь вначале я этого не понимал.
– Поэтому так долго не решался выступить против него?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84