После окончания речи архонта, «тени», раскрыв глаза от удивления, посмотрели друг на друга и, к своей великой досаде, обнаружили, что они сразу стали гораздо умней, чем прежде. Полагая, что первыми предприняли этот шаг, они надеялись тем самым перетянуть архонта на свою сторону. И вот оказалось, что он обязан их противникам тем же, чем и им, то есть в сущности ничем не обязан. Но это было еще не самое неприятное. Коварное поведение «ослов» ясно свидетельствовало, как им важно, чтобы место архонта не пустовало. Конечно, теперь их интересовала не личность самого Онолая, ибо он никогда не сделал ничего для их партии. И если, следовательно, они желали, чтобы он сохранил за собою пост, то только потому, что были уверены в победе «теней» на выборах нового архонта. Внезапно обнаружившиеся подозрения, были такого досадного свойства, что бедные «тени» прилагали все усилия, чтобы скрыть свое негодование и поэтому поспешно удалились, к большому удовольствию архонта, который и не подумал этому удивиться или заметить перемену в их лицах.
Этот день был большим днем для мудрого и довольно дородного Онолая, и он вновь был вполне доволен Абдерой. Архонт приказал запереть двери дома, отправился в своей гинекей, погрузился там в кресло, поболтал с женой и дочерьми, поужинал, лег рано в постель и спокойно проспал до утра без забот о судьбах Абдеры.
Глава двенадцатая
День решения тяжбы. Меры, принятые обеими партиями. Собирается Совет четырехсот, и суд начинается. Филантропическо-патриотические грезы издателя сей достопримечательной истории
Различные средства, пущенные в ход в течение всего этого дня обеими партиями, привели абдерский государственный организм, испытывавший толчки с самых противоположных сторон, в состояние некоторого колеблющегося равновесия. Поэтому ко времени открытия Большого совета положение было примерно таким же, как и за несколько дней до того, то есть на стороне «ослов» находилась большая часть советников, патрициев и самых видных и зажиточных бюргеров, а сила «теней», напротив, заключалась в общем превосходстве голосов. Ибо после торжественного обхода лягушачьего пруда Латоны, который был устроен накануне вечером Стробилом и в котором приняли участие вес «тени», возглавлявшиеся весьма благоговейно настроенными номофилаксом и цеховым старшиной Пфримом, простонародье вновь перешло на их сторону.
Пользуясь большим авторитетом у фанатично настроенной толпы, которая только выиграла бы от полного крушения республики, жрец Стробил и прочие главари «теней» могли бы при обходе, в тот же вечер, легко причинить немалые беды Абдере. Но кроме того, что верховного жреца еще раз обязали от имени архонта держать простонародье в должной узде и позаботиться, чтобы храм и все подходы к священному пруду были бы закрыты до заката солнца, они и сами были далеки от мысли доводить дело до крайности без нужды и обречь город на пожары и кровопролитие. Несмотря на их абдеритство, у них все же хватило ума предвидеть, что если черни удастся вырвать из их рук вожжи, то уже более не найдется сил вновь справиться с безумной яростью этого слепо мятущегося зверя. Итак, окончив обход и закрыв двери храма, цеховой старшина удовлетворился лишь тем, что обратился к расходящейся толпе, выразив надежду, что все честные абдериты завтра, при решении дела их согражданина Струтиона будут в девять часов утра на городской площади и сделают все, что в их силах, для победы справедливости.
Приглашение это, несмотря на мягкие и, по его мнению, весьма осторожные выражения, явилось по существу противозаконной попыткой мятежного цехового старшины принудить судей вынести угодный ему приговор, угрожая бунтом. И «тени» были действительно полны решимости допустить это.
Уверенные в подобных настроениях противной партии, «ослы», со своей стороны, предприняли меры, чтобы быть готовыми ко всему.
Как только начался суд, множество дюжих кожевников и мясников, вооруженных дубинками и ножами, по приказанию архижреца заняли все подходы к храму Ясона. А дома благородных «ослов» были приведены в такое состояние, словно они собирались выдерживать осаду. Даже сами «ослы» явились к месту суда с кинжалами под одеждой. Некоторые из кричавших больше всех надели ради предосторожности под платье панцири, чтобы их патриотическая грудь смогла противостоять ударам врагов.
Наступил девятый час. Вся Абдера находилась в трепетном ожидании развязки этой неслыханной тяжбы. Никто не успел хорошенько позавтракать, хотя уже с зарей все были на ногах. Совет четырехсот собрался на возвышенном месте, где находились храмы Аполлона и Дианы (обычное место собраний совета под открытым небом), напротив большой городской площади, от которой вела на возвышенность широкая лестница из четырнадцати ступеней. Туда уже прибыли и тяжущиеся стороны со своими ближайшими родственниками, с обоими сикофантами и заняли места. Между тем площадь заполнялась народом, настроения которого довольно явно проявлялись шумными кликами «Виват!», едва только какой-нибудь советник или цеховой мастер из партии «теней» подымался на возвышенность.
Все ожидали номофилакса, председательствовавшего обычно в Большом совете во всех случаях, когда дело не касалось непосредственно общего блага республики. Впрочем, «ослы» испробовали все, уговаривая Онолая, чтобы он, поскольку речь идет о принятии нового закона, занял своей собственной достопочтенной особой председательское кресло из слоновой кости, стоявшее на три ступени выше скамей советников. Но он заявил, что скорей лишится жизни, нежели согласится председательствовать на процессе об ослиной тени. Поэтому «ослы» вынуждены были пощадить его чувствительность и уступить.
Номофилакс, большой блюститель этикета, привыкший заставлять ждать себя в подобных случаях, позаботился о том, чтобы развлечь собрание музыкой и подготовить, по его словам, народ к такому торжественному событию. Эта выдумка, хотя и новая, была неплохо воспринята и произвела отличный эффект, вопреки намерению номофилакса, желавшему тем самым вселить в свою партию большее мужество и рвение. Ибо музыка дала повод сторонникам партии архижреца для множества шутливых замечаний, вызывавших время от времени громкий хохот:
– Это аллегро звучит как воинственная песня, – утверждал один из «ослиной» партии.
– …к бою перепелов, – подхватил другой.
– Но зато адажио напоминает погребальное пение над могилами зубодера Струтиона и мастера Пфрима, – заметил третий.
– Вся музыка, – заключил четвертый, – вполне достойна того, чтобы ее сочинили «тени», а слушали «ослы», – и так далее.
Как ни плоски были эти шутки, большего и не требовалось, чтобы незаметным образом вызвать у этого жизнерадостного и легко воспламеняющегося народца его обычное комическое расположение духа, которое незримо обезвреживало партийную ярость, еще владевшую им, и, быть может, более всего способствовало безопасности города в такой критический момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96