А глаза твои с калейдоскопической скоростью перебегают от одного образа к другому, рождая под кожей ощущение очарования. О, этот таинственный закон притяжения! Он проявляется как в отдельных частях, так и во всем целом.
Неотразимое существо другого пола, прежде чем превратится в цветок, являет собой чудовище. Женская красота есть постоянное созидание, постоянная борьба с недостатками, которая заставляет все существо устремляться к небесам.
11
–Она хотела отравиться!
Такими словами встретил меня дом доктора Онирифика. Керли прокричал это сообщение, заглушив скрип двери.
Я взглянул через его плечо: Мона спала. Кронский позаботился о ней. И он же постарался, чтобы доктор Онирифик ничего не узнал.
– Как только я вошел, я учуял запах хлороформа, – рассказывал Керли. – Она сидела в кресле, вся съежившись, словно ее удар хватил. Я подумал, может, это аборт, – добавил он с глуповатой ухмылкой.
– Она хоть что-то говорила?
Керли мекал и мямлил что-то нечленораздельное.
– Ну, давай рожай скорее! Что это – ревность?
Этого он не знал. Все, что он знал, так это то, что она бормотала при его появлении одно и то же: больше она выдержать не может.
– Выдержать что? – спросил я.
– Твоих свиданий с женой, я думаю. Она сказала, что подняла было трубку, чтоб тебе позвонить. Чувствовала, что-то происходит.
– Как именно она это говорила, можешь ты вспомнить?
– Ну, она говорила всякую чушь – что ее обманывают, что ты не дочку ходишь навещать, а жену. Она говорила, что ты человек слабый, что, когда ее с тобой нет, ты черт-те что можешь натворить.
Вот это меня удивило.
– Она в самом деле так говорила? Ты не придумываешь?
Он прикинулся, что не расслышал моего вопроса, и принялся рассказывать о поведении Кронского.
– Я никогда не думал, что он умеет так здорово врать.
– Врать? Что ты имеешь в виду?
– А то, как он о тебе говорил. Если бы ты это слышал! Ей-богу, словно он обхаживал ее. Он такого о тебе наговорил, что она заплакала, прямо как дитя зарыдала. Представляешь, – продолжал Керли, – он говорил, что ты самый верный, самый порядочный человек на свете! Что ты, как узнал ее, просто переродился – ни на одну женщину и не смотришь вовсе.
И Керли не удержался от ядовитой усмешки.
– Ну да, так оно и есть, – буркнул я. – Кронский чистую правду сказал.
–… что ты ее так сильно любишь…
– А почему ты считаешь, что это неправда?
– Да потому, что я-то тебя знаю. Ты никогда не переменишься.
Я придвинул кресло ближе к кровати, сел, стал смотреть на Мону.
Керли безостановочно мотался по комнате, и я спиной чувствовал его раздражение. Причина была мне понятна.
– Теперь, кажется, она почти в порядке? – спросил я после небольшой паузы.
– Откуда мне знать? Она ведь не моя жена! – вонзился в меня его ответ.
– Да что с тобой, Керли? Ты к Кронскому ревнуешь, что ли? Или ко мне? Пожалуйста, когда она очнется, возьми, если хочешь, ее за руку, приласкай. Ты же меня знаешь.
– Возьми за руку! Черта с два! – окончательно вышел из себя Керли. – Ты сам мог быть здесь и держать ее за руку. Но тебя никогда не бывает на месте, когда ты кому-нибудь нужен. Ты, наверное, в руку Мод вцепился в это время – теперь, когда она тебя знать не хочет. А я помню, как ты раньше с ней обращался. Мне тогда даже забавным казалось – молод был, чтобы понять, что к чему. А еще напомню тебе о Долорес…
– Тише, – прошипел я, кивнув головой в сторону спящей.
– Не бойся, она так скоро не проснется.
– Ладно… Так что ты там насчет Долорес? – Я старался говорить как можно тише. – Чего я особенного натворил с Долорес, что ты так разволновался?
Он ответил не сразу. Мой снисходительный тон возмущал его до удушья. Наконец он выпалил:
– Ты их портишь, вот что! В них что-то ломается после тебя!
– Это потому, что после меня ты хотел подцепить Долорес, а она тебе не дала?
– До тебя, после тебя – какая разница! – огрызнулся он. – Я видел, что она переживала. Ей хотелось все вывалить на меня. Она тебя возненавидела, но обо мне все равно и думать не думала. Как подушку меня использовала: уткнулась в нее выплакаться, точно я не мужчина, а бог знает что… Ты-то обычно после этих упражнений в задней комнате отчаливал, весь так и сияя, а малыш Керли прибирался после тебя. Ты же никогда не интересовался, что происходило после того, как дверь за тобой захлопывалась.
– Н-е-е-а, – протянул я, усмехаясь. – А что в самом деле происходило, расскажи-ка теперь.
Это всегда интересно: узнать, что случилось после того, как вы закрыли за собой дверь. Я приготовился внимательно слушать.
– Ты, конечно, – я подталкивал его к дальнейшему, – пробовал использовать ситуацию до конца?
– Ну, если хочешь знать, – Керли ринулся напрямик, – то да. По еще не просохшей палубе. Я даже старался, чтобы она плакала подольше, потому что потом я смогу ее обнять и утешить. В конце концов так и получилось. И не так уж плохо получилось, если учесть, в каком я был невыгодном положении. Могу тебе рассказать кое-что о твоей прекрасной Долорес.
Я кивнул:
– Давай послушаем. Это, кажется, интересно.
– Вот чего ты точно не знаешь, так того, что она делала, когда плакала. Ты кое-что пропустил.
Чтобы раздразнить его, я принял вид снисходительно-равнодушного слушателя. И вот, как бы назло своему желанию досадить мне, он никак не мог связно изложить все обстоятельства, не мог воспользоваться той благоприятной возможностью, которую я ему предоставил. Чем больше он говорил, тем неувереннее себя чувствовал, что-то у него не выходило. Он-то хотел закидать Долорес грязью, а мое одобрение только добавило бы соли в пищу. По его расчету, я должен был бы прийти в восторг от поругания прежнего идола.
– Ты, значит, не довел дело до конца. – Я взглянул на него, словно хотел утешить. – Плохо, она того стоила, кусочек был лакомый. Знал бы, я бы тебе помог. Надо было мне сказать. Я-то считал, что ты еще не созрел для этого. Конечно, я подозревал, что за моей спиной ты немножко распускаешь руки, но все-таки не думал, что ты попытаешься сунуть туда свой хрен: слишком воспитанным для таких дел ты мне казался, слишком почтительным, пай-мальчиком. Господи, у тебя ж еще молоко на губах… Сколько тебе было тогда? Шестнадцать? Семнадцать? Я бы мог, конечно, вспомнить о твоей тетушке… Да ведь это совсем разные вещи. Она же тебя сама изнасиловала, верно?
Я устроился поудобнее, закурил.
– Ты знаешь, Керли, мне хотелось бы спросить…
– Это ты о Мод? Я ни разу не пытался…
– Да я не об этом. Плевать мне, пытался ты или не пытался. Я думаю, тебе пора скоро уходить. Когда Мона очнется, мне надо с ней поговорить. Какое счастье, что ты пришел вовремя. Гм, наверное, я тебя поблагодарить должен.
Керли собрался уходить.
– К слову сказать, – произнес он в дверях, – у нее с сердцем не все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
Неотразимое существо другого пола, прежде чем превратится в цветок, являет собой чудовище. Женская красота есть постоянное созидание, постоянная борьба с недостатками, которая заставляет все существо устремляться к небесам.
11
–Она хотела отравиться!
Такими словами встретил меня дом доктора Онирифика. Керли прокричал это сообщение, заглушив скрип двери.
Я взглянул через его плечо: Мона спала. Кронский позаботился о ней. И он же постарался, чтобы доктор Онирифик ничего не узнал.
– Как только я вошел, я учуял запах хлороформа, – рассказывал Керли. – Она сидела в кресле, вся съежившись, словно ее удар хватил. Я подумал, может, это аборт, – добавил он с глуповатой ухмылкой.
– Она хоть что-то говорила?
Керли мекал и мямлил что-то нечленораздельное.
– Ну, давай рожай скорее! Что это – ревность?
Этого он не знал. Все, что он знал, так это то, что она бормотала при его появлении одно и то же: больше она выдержать не может.
– Выдержать что? – спросил я.
– Твоих свиданий с женой, я думаю. Она сказала, что подняла было трубку, чтоб тебе позвонить. Чувствовала, что-то происходит.
– Как именно она это говорила, можешь ты вспомнить?
– Ну, она говорила всякую чушь – что ее обманывают, что ты не дочку ходишь навещать, а жену. Она говорила, что ты человек слабый, что, когда ее с тобой нет, ты черт-те что можешь натворить.
Вот это меня удивило.
– Она в самом деле так говорила? Ты не придумываешь?
Он прикинулся, что не расслышал моего вопроса, и принялся рассказывать о поведении Кронского.
– Я никогда не думал, что он умеет так здорово врать.
– Врать? Что ты имеешь в виду?
– А то, как он о тебе говорил. Если бы ты это слышал! Ей-богу, словно он обхаживал ее. Он такого о тебе наговорил, что она заплакала, прямо как дитя зарыдала. Представляешь, – продолжал Керли, – он говорил, что ты самый верный, самый порядочный человек на свете! Что ты, как узнал ее, просто переродился – ни на одну женщину и не смотришь вовсе.
И Керли не удержался от ядовитой усмешки.
– Ну да, так оно и есть, – буркнул я. – Кронский чистую правду сказал.
–… что ты ее так сильно любишь…
– А почему ты считаешь, что это неправда?
– Да потому, что я-то тебя знаю. Ты никогда не переменишься.
Я придвинул кресло ближе к кровати, сел, стал смотреть на Мону.
Керли безостановочно мотался по комнате, и я спиной чувствовал его раздражение. Причина была мне понятна.
– Теперь, кажется, она почти в порядке? – спросил я после небольшой паузы.
– Откуда мне знать? Она ведь не моя жена! – вонзился в меня его ответ.
– Да что с тобой, Керли? Ты к Кронскому ревнуешь, что ли? Или ко мне? Пожалуйста, когда она очнется, возьми, если хочешь, ее за руку, приласкай. Ты же меня знаешь.
– Возьми за руку! Черта с два! – окончательно вышел из себя Керли. – Ты сам мог быть здесь и держать ее за руку. Но тебя никогда не бывает на месте, когда ты кому-нибудь нужен. Ты, наверное, в руку Мод вцепился в это время – теперь, когда она тебя знать не хочет. А я помню, как ты раньше с ней обращался. Мне тогда даже забавным казалось – молод был, чтобы понять, что к чему. А еще напомню тебе о Долорес…
– Тише, – прошипел я, кивнув головой в сторону спящей.
– Не бойся, она так скоро не проснется.
– Ладно… Так что ты там насчет Долорес? – Я старался говорить как можно тише. – Чего я особенного натворил с Долорес, что ты так разволновался?
Он ответил не сразу. Мой снисходительный тон возмущал его до удушья. Наконец он выпалил:
– Ты их портишь, вот что! В них что-то ломается после тебя!
– Это потому, что после меня ты хотел подцепить Долорес, а она тебе не дала?
– До тебя, после тебя – какая разница! – огрызнулся он. – Я видел, что она переживала. Ей хотелось все вывалить на меня. Она тебя возненавидела, но обо мне все равно и думать не думала. Как подушку меня использовала: уткнулась в нее выплакаться, точно я не мужчина, а бог знает что… Ты-то обычно после этих упражнений в задней комнате отчаливал, весь так и сияя, а малыш Керли прибирался после тебя. Ты же никогда не интересовался, что происходило после того, как дверь за тобой захлопывалась.
– Н-е-е-а, – протянул я, усмехаясь. – А что в самом деле происходило, расскажи-ка теперь.
Это всегда интересно: узнать, что случилось после того, как вы закрыли за собой дверь. Я приготовился внимательно слушать.
– Ты, конечно, – я подталкивал его к дальнейшему, – пробовал использовать ситуацию до конца?
– Ну, если хочешь знать, – Керли ринулся напрямик, – то да. По еще не просохшей палубе. Я даже старался, чтобы она плакала подольше, потому что потом я смогу ее обнять и утешить. В конце концов так и получилось. И не так уж плохо получилось, если учесть, в каком я был невыгодном положении. Могу тебе рассказать кое-что о твоей прекрасной Долорес.
Я кивнул:
– Давай послушаем. Это, кажется, интересно.
– Вот чего ты точно не знаешь, так того, что она делала, когда плакала. Ты кое-что пропустил.
Чтобы раздразнить его, я принял вид снисходительно-равнодушного слушателя. И вот, как бы назло своему желанию досадить мне, он никак не мог связно изложить все обстоятельства, не мог воспользоваться той благоприятной возможностью, которую я ему предоставил. Чем больше он говорил, тем неувереннее себя чувствовал, что-то у него не выходило. Он-то хотел закидать Долорес грязью, а мое одобрение только добавило бы соли в пищу. По его расчету, я должен был бы прийти в восторг от поругания прежнего идола.
– Ты, значит, не довел дело до конца. – Я взглянул на него, словно хотел утешить. – Плохо, она того стоила, кусочек был лакомый. Знал бы, я бы тебе помог. Надо было мне сказать. Я-то считал, что ты еще не созрел для этого. Конечно, я подозревал, что за моей спиной ты немножко распускаешь руки, но все-таки не думал, что ты попытаешься сунуть туда свой хрен: слишком воспитанным для таких дел ты мне казался, слишком почтительным, пай-мальчиком. Господи, у тебя ж еще молоко на губах… Сколько тебе было тогда? Шестнадцать? Семнадцать? Я бы мог, конечно, вспомнить о твоей тетушке… Да ведь это совсем разные вещи. Она же тебя сама изнасиловала, верно?
Я устроился поудобнее, закурил.
– Ты знаешь, Керли, мне хотелось бы спросить…
– Это ты о Мод? Я ни разу не пытался…
– Да я не об этом. Плевать мне, пытался ты или не пытался. Я думаю, тебе пора скоро уходить. Когда Мона очнется, мне надо с ней поговорить. Какое счастье, что ты пришел вовремя. Гм, наверное, я тебя поблагодарить должен.
Керли собрался уходить.
– К слову сказать, – произнес он в дверях, – у нее с сердцем не все в порядке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157