Я пробовал ей внушить понятие о диалектичности и динамике морали. И так и сяк, даже язык заболел, старался растолковать ей тесную связь между животным и божеством. Мод разбиралась во всем этом так же хорошо, как разбирается первоклассник в четвертом измерении. Об уважении и приличиях она говорила как о кусочках рождественского пирога. Секс для нее оставался зверем, живущим в зоопарке; иногда, объясняя эволюцию, водят посмотреть и на него. Мы возвращались в город к вечеру, последний этап – надземка, ребенок уснул у меня на руках. Мамочка и папочка после отдыха на лоне природы. Город расстилался внизу в неумолимой геометрической неестественности – дьявольский сон, воплощенный в архитектуре. Сон, из которого не выбраться. Мистер и миссис Мегаполитен со своим отпрыском. Спутаны и скованы. Вздернуты к небу, как провяливаемая оленина. Пары всех сортов висят на крюках. На одном конце – медленная смерть от голода, на другом – банкротство, крах. Между станциями – ростовщик, закладчик с тремя золотыми шариками, символизирующими триединого Бога рождения, распутства, разрушения. Счастливые денечки. Туман, ползущий от Рокавэй , день, сворачивающийся, как опавший лист в Минеоле. А двери то открываются, то закрываются: свежатину отправляют на скотобойню. Обрывки разговора похожи на щебетание синиц. Кто мог бы подумать, что пухлый мальчуган рядом с вами через десять – пятнадцать лет обделается с перепугу на заморских полях сражений? Весь долгий день вы придумываете какую-то хреновину, а вечером сидите в зале и на серебряном экране перед вами проплывают тени. Может быть, подлинную реальность вы постигаете лишь тогда, когда сидите один-одинешенек в туалете и делаете ка-ка. Это ничего вам не стоит и совершается одним-единственным способом. Не то что есть, или совокупляться, или создавать произведения искусства. И вот вы выходите из туалета и оказываетесь в огромном сплошном сортире. К чему бы вы ни прикоснулись – все дерьмо. Даже завернутое в целлофан – все равно воняет. Кака! Философский камень индустриального века. Смерть и преображение – в дерьме! Живешь в универсальном магазине: в одном углу – прозрачные шелка, в другом – бомбы. Как бы ты это ни называл, каждая мысль, каждый поступок учтены в кассовом аппарате: ты охвачен с первого своего вздоха. Одна огромная интернациональная деловая машина. Материально-техническое обеспечение, как они говорят.
Мамочка и папочка стали тихими, как кровяная колбаса. Ни капли боевого духа в них не осталось. Как славно провести денек на воздухе среди червяков и прочих божьих тварей. Какой изумительный привал! Жизнь плывет словно во сне. Если бы в разгар этого тихого теплого вечера можно было обнажить их тела, обнажить до самой сути, вы бы не обнаружили там ничего идиллического. Лучше бы вы распотрошили их и набили камнями, они бы пошли на дно морское, как дохлые утки.
Начинается дождь. Полил как из ведра. Город выглядит словно муравьиная куча, сдобренная сальварсаном. Канализационные люки извергают блевотину. В небе угрюмое свечение, как на донце индикаторной трубки.
А я вдруг начинаю радоваться. Радость убийцы. Я уповаю на Господа Бога, что дождь будет лить сорок дней и сорок ночей; и я бы любовался, как этот город тонет в собственном дерьме, любовался бы плывущими по реке манекенами, на кассовые аппараты, хрустящие под колесами грузовиков; я бы любовался на безумцев, выскакивающих из сумасшедших домов с резаками в руках, косящих всех налево и направо. Водные процедуры! Вроде тех, что прописали на Филиппинах в девяносто восьмом! Но где же наш Агинальдо? И где же та отважная крыса, что поплывет против течения, сжимая в зубах мачете?
Я повез их домой в такси и правильно сделал: как раз в тот момент молния ударила в шпиль этого вонючего костела на углу улицы. Колокола раскололись вдребезги о мостовую, а внутри алебастровая Дева Мария рухнула на пол и разбилась на мелкие кусочки. Попа застигло врасплох, и он выскочил на улицу, не успев даже штаны застегнуть. Яйца у него были как пара булыжников.
Мелани кружит вокруг нас, как ошалевший альбатрос. Вопит: «Переоденьтесь в сухое!» Великое переодевание со вздохами, причитаниями, упреками. Я влезаю в широкий сак, сшитый Мод из шелка марабу. Смотрюсь я в этом наряде как педик, исполняющий роль Лулу Харлабурлу. Все сикось-накось. А у меня стой, «очень характерный» для меня стой, если вы понимаете, что я имею в виду.
Мод наверху укладывает девочку спать. Я разгуливаю босиком, весь нараспашку. Очень приятное состояние. Заглядывает Мелани, ей просто хочется узнать, все ли со мной в порядке. Она в исподнем, и попугай торчит у нее на плече.
Молний она боится. Я разговариваю с ней, рука стыдливо опущена вниз. Можно принять за сцену из «Волшебника из страны Оз» Мемлинга, размер три четверти. Молнии вспыхивают то и дело. Во рту привкус жженой резины.
Мод застает меня за тем, что стою перед большим зеркалом и любуюсь моим распахнувшим крылья петушком. Мод игрива, как котенок, и наряжена в тюль и муслин. И ее как будто ничуть не пугает отражение в зеркале. Подходит, становится рядом. «Распахнись», – прошу я. «Проголодался?» – спрашивает она, нарочито медленно распуская пояс. Я прижимаю ее к себе. Она отставляет в сторону ногу, чтобы впустить меня. Мы оба видим себя в зеркале. Мод в восторге. Я задираю ее накидку – пусть она еще лучше выглядит. Потом отрываю ее от земли, и она обвивает меня ногами. «Да, давай! – шепчет она. – Возьми меня, возьми». И вдруг отталкивает меня, подбегает к креслу, разворачивает его, опирается руками о спинку и гостеприимно оттопыривает попку. И не ждет, пока я начну, – сама хватает его и тут же находит для него место. И все это не отрывая глаз от зеркала. Я медленно двигаю его вперед-назад, придерживая полы своего одеяния, как ступающая по лужам дама. А ей нравится видеть, как он выныривает наружу и снова погружается в глубину; она протягивает руку и забавляется с моими яйцами. Вконец распоясалась. Я почти вытаскиваю его, но не настолько, чтобы он совсем выскользнул, а она вовсю вращает задом, стараясь удержать его и затащить поглубже.
Наконец ей это надоедает. Теперь захотелось улечься на пол и закинуть ноги мне на плечи. «Иди глубже, – умоляет она. – Не бойся, мне не больно… Я хочу так. Я все для тебя сделаю!» Я двигаю его еще глубже, он словно меж створок раковины попадает. Потом я наклонился, стал сосать ее груди, соски мгновенно отвердели. И вдруг она обхватила мою голову и начала исступленно кусать меня: губы, мочки ушей, шею, плечи. «Ты этого хочешь… ты этого хочешь… хочешь… хочешь… – приговаривала она. – Ты этого хочешь… хочешь… хочешь… » – плясали ее губы. В исступлении она чуть ли не взлетала над полом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157