— Я ведь тоже иммигрант, — заметил Аш.
— Вы другое дело. Вы здесь нужны.
— Кому, хотел бы я знать?
Дрексель горделиво поднял голову.
— Таких цветных джентльменов, как мы с вами, белые рады держать на работе. Мистер Тартан мне часто говорит: «Мистер Гриншо, просто не знаю, как бы мы без вас справлялись тут, в „Физолии“, и обслуживали наших лучших клиентов». А я ему говорю: «Делаю все, что могу, сэр», — а он говорит: «Знаю, и мы это ценим».
Да у меня среди белых сколько угодно друзей. Только я-то не какой-нибудь дядя Том. Мною помыкать нельзя. Вы, нынешняя молодежь, не понимаете белых. Сумеете вы быть им полезны, так и обращение с вами будет хорошее, а если у них появилось вроде как предубеждение против вас, так виновата вся эта черная сволочь. Мы вот здесь в прежнее время как хорошо жили с белыми. Дочки мои росли вместе с самыми приличными белыми детьми, и в церкви меня встречали не хуже других прихожан. А теперь белым опротивело, что всякие скандалисты и нахалы держат себя так, будто они не хуже белых. От нас одного хотят — смирения, а смирение — главная добродетель, ведь так и в библии сказано.
Они не слушали: они слышали рассуждения Дрекселя Гриншо уже много раз. Им был дорог этот представительный старик, отец их приятельницы Синтии Вулкейп; благородный лакей благородных господ, южный денщик полковника-южанина.
В те дни на Крайнем Юге подвергся линчеванию демобилизованный негр.
С низовьев Миссисипи к Хауордскому юридическому колледжу, к ночным клубам Гарлема бежала волна ужаса: «В другой раз это может случиться и со мной», — и по ночам негры — будь они коммунисты или ревностные католики — с опаской озирались на улице. Аш Дэвис и Шутар Гауз, Дрексель Гриншо и доктор Дариус Мелоди, так же как и Хэк Райли, услышали страшную новость в тот же день, и в их стоне «Доколе, о господи?» звучала не только жалоба. А негр по имени Нийл Кингсблад растерянно смотрел на свою жену и содрогался: «Это могло бы случиться с нами, вот здесь, сейчас».

Увольнения негров с заводов Уоргейта и с других более мелких предприятий продолжались изо дня в день. С каждым днем все больше народу толпилось на углах Майо-стрит, все громче раздавался ропот, и власти предусмотрительно направляли туда больше полисменов — и время от времени в полисменов летели камни — тогда полисменов посылали еще больше — и одного негра пристрелили, а четверых арестовали — и тогда с третьего этажа на голову полисмену свалился кирпич — и Федеринг сказал: «Что я говорил? Вступайте в Сант Табак», — и негров стали быстрее увольнять с заводов Уоргейта, из коксовой компании «Аврора», с трикотажной фабрики Киппери, с элеваторов, из железнодорожного депо — и толпы на углах становились все беспокойнее — и на Майо-стрит посылали еще и еще полисменов per omnia saecula saeculorum.
Среди лидеров белых профсоюзов одни протестовали, другие помалкивали, третьи бурно радовались.
Потом Аш Дэвис получил от Дункана Браулера прекрасную характеристику и сообщение, что он уволен.
Ему ничего не сказали заранее. В пятницу вечером он вернулся с работы и нашел у себя дома письмо. Прочитав его, Аш на целый час потерял выдержку светского скептика и превратился в растерянного и воинственного безработного.
Он послал запросы в несколько фирм в восточных штатах, где знали его квалификацию. В ответах говорилось, что с фронта возвращается очень много белых химиков, а кроме того, есть опасения, что нынешний персонал откажется работать с неарийцем.
Ну что ж, доказывал он Марте, пожалуй, лучше ему заняться преподаванием, чем снова работать на какого-нибудь хозяина.
Он не получил работы ни в одном белом колледже, даже в том, где ему когда-то собирались дать почетную степень. Среди университетских преподавателей попадались негры, пожалуй, даже чаще, чем раньше, но Ашу это счастье не досталось. Ректоры колледжей ласково отвечали — если вообще удосуживались ответить, — что, хотя сами они свободны, абсолютно свободны от предрассудков, весь их штат просветителей, вероятно, откажется работать с темнокожим.
Через много месяцев, уже после отъезда в Нью-Йорк, Аш продался в рабство захудалому негритянскому колледжу на Крайнем Юге, оклад 1800 долларов в год и дом для жилья, только дома еще не было.
Потом Фила Уиндека уволили из гаража.
Потом уволили Дрекселя Гриншо.
52
Глен Тартан вызвал к себе Дрекселя Гриншо и забубнил:
— У меня для вас плохие новости, друг мой, но предупреждаю: моей вины тут нет. Хозяева решили изменить курс и впредь держать в ресторанах только белый персонал, так что вы понимаете… Но мы все от души желаем вам счастья, и я продиктовал такое рекомендательное письмо, что у вас прямо-таки дух захватит.
Если многоречивый Дрексель и сказал что-нибудь в ответ, никто этого не слышал.
Он хотел повидать владельцев отеля «Пайнленд», но у них не нашлось для него времени. Это были доктор Генри Спаррок и миссис Уэбб Уоргейт, широко известная как Искренний Друг Негров. Доктор Спаррок был по горло занят сбором средств в пользу Красного Креста, а миссис Уоргейт — в пользу лиги «Пустите детей приходить ко мне».
Дрексель забился в трехкомнатный домик, где он жил со своей дочерью Гарнет, и от стыда неделю не выходил на улицу. Он знал, что неучи из Техаса и Арканзаса, вышвырнутые с заводов Уоргейта и слоняющиеся возле закусочной, будут смеяться над ним.
Гарнет простилась с Филом Уиндеком и уехала работать в Чикаго. Дрексель продал дом и перебрался к другой своей дочери, жене Эмерсона Вулкейпа.
Ему все не нравилось: как она готовит, как стелет постели, ухаживает за ребенком, — и он не мог удержаться от замечаний. Он решил — без подсказки с ее стороны, — что днем ему лучше не бывать дома. Он поступил лакеем в скверный ресторанчик, откуда его через неделю уволили, потому что он критиковал решительно все, вплоть до непомерно высоких цен. Альберт Вулкейп предложил помочь ему открыть собственную столовую, но Дрексель вдруг убоялся ответственности.
Несколько месяцев он просидел на крыльце у Эмерсона, размышляя о том, запомнят ли безмозглые белые лакеи, которые теперь работают в «Фьезоле», что мистер Рэнди Спрюс кладет в кофе четыре куска сахару и прочие вещи в том же роде, понятные только ему, Дрекселю.
Дрексель умер один, скоропостижно, во время летней грозы. Гарнет приезжала на похороны и окончательно отказалась от мысли вступить в брак с Филом Уиндеком, который теперь в компании с Шугаром Гаузом переправлял в Оклахому виски. Сейчас Гарнет — стенографистка в Чикаго и живет одиноко и целомудренно, — это она-то, женщина, созданная для любви!
Когда последнего лакея-негра в «Фьезоле» заменили белым, Рэнди Спрюс с довольным смешком сделал новую запись в сант-табакских анналах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99