Вы мне как-то сказали: «Почему вы не хотите презреть людское мнение и гордиться вашим черным лицом?» Но к чему мне объяснять это, или оправдывать, или вообще думать об этом? К чему человеку с рыжими волосами оправдываться перед черноволосыми, белокурыми, русыми?
Вы, белые люди, говорите, что созданы по образу и подобию божию, но кто из вас видел бога? Вы видели генерала Сибли и губернатора Рамсея, но бога вы не видели. Может быть, он темный с лица, как индейцы и я, а может быть, он — всех цветов, а может быть, — совсем без цвета, как скала, освещенная луной.
Последнее время я много читал священное писание и нашел подходящий текст для вас, белых: «Ненавидящий меня ненавидит отца моего». Не обессудьте за почерк, руки у меня немеют, я их отморозил на прошлой неделе, когда вытаскивал из воды одного миссионера, у которого лодка опрокинулась на порогах, а он меня спросил: «Умеете ли вы и здешние язычники-индейцы читать и писать?»

Нийл пришел в восторг — вот поистине царственный предок, которым Бидди может гордиться! Потом он рассмеялся. Он услышал язвительный голос Клема Брэзенстара: «Этим-то вы, мулаты, и плохи. Обязательно вам подавай что-нибудь необыкновенное, когда нас, простых негров, вполне устроила бы хорошая работа и хорошая сигара!»

Наступил декабрь, было холодно, приближалось рождество. Все это время родные избегали Нийла, встречаясь с ним только на экстренных семейных совещаниях, где один Чарльз Сэйворд держался вполне по-человечески — неизменно враждебно. Остальные либо дулись, либо были невыносимо почтительны.
То и дело забегала Пат Саксинар. К немалой досаде Вестл, Пат, видимо, считала себя и Нийла участниками тайного заговора и, захлебываясь, рассказывала Нийлу, как Харолд Уиттик и Элис все принюхиваются к братцу Роберту, чтобы проверить, действительно ли он совершил такое гнусное преступление — позволил себе родиться негром.
Вестл больше не заговаривала о «другом Ксавье Пике», и Нийл догадывался, что хотя она и отказывается верить в его пегое происхождение, но в глубине души поверила и уже ни на что не надеется. Она брала Бидди на колени и подолгу смотрела на нее.
Он вспоминал, как год назад она с легким сердцем несла священные предрождественские повинности, а теперь она только вздыхала: «После войны еще так мало делают красивых вещей; не нужно нам в этом году новых елочных украшений, сойдут и старые». С болью в сердце он видел, что она теряет вкус к жизни и что виною тому он сам со своей социальной справедливостью.
Все же они постарались обставить рождественские закупки по-праздничному. Они вместе позавтракали в «Фьезоле», поглядывая на ничего не подозревающего Дрекселя Гриншо, как на нежеланного родственника. С волною других покупателей их внесло в «Эмпориум» Тарра. Леви Тарр, четыре месяца тому назад бывший полковником, теперь опять учился потирать руки и быть благоговейно внимательным с дамами, желавшими купить электрический холодильник за сорок девять долларов девяносто пять центов. Он сам водил Нийла и Вестл по отделу игрушек, запросто называя их по имени, а когда они с наигранной таинственностью расстались, чтобы купить подарки друг другу, он шепнул Нийлу, что может предложить ему прелестную вещицу для Вестл — бриллиантовый гарнитур: браслет, колье и серьги.
Выйдя из «Эмпориума», они брели к стоянке, где оставили свой автомобиль, и бодрая святочная болтовня Вестл звучала примерно так:
— Ну и движение, просто не пройти! Я думала, за войну все машины износились, так нет, у этих болванов их больше прежнего. Посмотри, вон та спортивная хороша — бледно-лиловая. Ото, а погляди, кто за рулем — этот ужасный ниггер Борус Багдолл. Ой, прости! Честное слово, прости милый! Я забыла. Да, знаешь ли, не так-то быстро это укладывается в мозгу.

В семье по молчаливому соглашению считалось, что «пока» Нийл никому ничего не скажет. Когда кончится это «пока», установлено не было. Но он жил в постоянном страхе, как бы весть о его чудесном превращении не проникла наружу — через замешательство брата Роберта или ярость дяди Эмери, излишнюю смелость Пат Саксинар или злобное попустительство Харолда Уиттика. Сколько человек уже знает? Пятнадцать в семье да восемь-десять человек цветных — слишком, слишком много! А кто еще знает или подозревает, сторожит и высматривает, готовый поднести спичку, чтобы спалить его?
На ужине у Элиота Хансена, когда Вайолет Кренуэй щебетала Нийлу: «Ах, все вы, рыжие, какие-то особенные», — что она хотела сказать? Откуда ей могло быть известно про письмо Ксавье о рыжих и черноволосых?
На ежегодном зимнем празднике у Экли Уоргейта что имела в виду Помона Браулер, когда вдруг запела старую песню «Dans mon chemin»? На этом празднике Нийла не покидало тягостное чувство, словно он навсегда прощается с легкой жизнью белого человека: шумные гости, съезжающиеся в санях к большому охотничьему дому Экли на берегу замерзшего озера Райфлсток; старые друзья, смоляные факелы, бледные отблески заката в конце просеки, женщины, горячий пунш, буйное пение традиционных песен «Когда Нелли домой провожали» и «Я работал на дороге».
Да, все это было чудесно, но почему Экли так внимательно приглядывался к нему?
Нийл чувствовал себя в большей безопасности, когда перед самыми праздниками отправился в Файв Пойнтс со скромными подарками для Брустеров, Дэвисов, Вулкейпов, для всех, кроме Софи, — он боялся совершить промах.
Он посидел часок с Мэри Вулкейп, которую все это время навещал раза два-три в месяц. С ней он обретал покой и уверенность, которые даются общностью повседневных интересов, — то, что он когда-то ценил в отношениях с матерью и Вестл: не спеша жевать пышку, во всех подробностях обсуждать вопрос о том, показывал ли сегодня термометр восемь градусов мороза или только семь.
— Не огорчайся, сынок, — сказала Мэри-несокрушимая. — Ты и не знаешь, сколько у тебя друзей.

У Брустеров он застал только Уинтропа, недавно приехавшего домой на каникулы после первого семестра в университете. Сей типичный представитель нашей жизнерадостной студенческой молодежи, в свитере и мокасинах, встретил его радостными воплями:
— Нийл! А я только что узнал, что вы перешли в мою расу! До чего же я рад, просто сказать не могу.
— Откуда вы узнали?
— Слышал, как папа и мама сокрушались о вас.
С преувеличенной сердечностью пожимая руку своему юному поклоннику, Нийл ощущал беспокойство. Мало ли кто еще мог услышать! Все так легко могло обнаружиться.
— Ну и ладно, — сказал он без особого подъема.
Но ему льстило, что этот незаурядный мальчик видит в нем друга, с которым можно сбросить маску прожженного циника — обычную защиту всякого юноши от скучного и нравоучительного мира взрослых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99