Мы вас скоро поставим на ноги. — Он подошел к шубе и достал из глубокого кармана кожаный медицинский ящичек.
— Странное место, странное место, — бормотал он, возвращаясь с пузырьком в руке. — Вы упали на берегу, так, что ли?
Филипп рассмеялся, и пока доктор хлопотал над его головой, он дал ему подробнейший отчет о своей встрече с Де-Баром. И только несколько часов спустя, когда индеец ушел, и они, поужинав, сели к гудящей печке и мирно закурили, ему пришло в голову, не слишком ли он был откровенен. Редко приходилось встречать Филиппу человека, который бы произвел на него такое приятное впечатление, как маленький доктор.
Он рассказал ему все свои похождения, задавал тысячу вопросов о жизни в Чикаго. Он установил, что доктор знает Чикаго еще лучше, чем он сам, что он знаком со многими его знакомыми и живет в шикарном квартале. Однако доктор избегал говорить о себе и своих делах и ловко переводил разговор на другую тему, когда Стил хотел что-нибудь выяснить.
Было уже поздно, когда Филипп встал и предложил идти спать. Он посмотрел своему собеседнику в лицо и рассмеялся.
— Боффин, Боффин, Боффин, — пропел он. — Странно, что я никогда не слышал вашего имени в Чикаго, доктор. Какого черта вас занесло сюда?
В его глазах светился откровенный вызов. Доктор слегка наклонился к нему, как бы собираясь заговорить, но сдержался, несколько секунд его смеющиеся глаза смотрели прямо, и когда он, наконец, нарушил молчание, на его щеках вспыхнул тот самый нервный румянец, который Филипп заметил раньше.
— Я знаю вашего отца, — сказал он тихим голосом, — Я знаю его хорошо, и я, разумеется, читал все, что писали газеты о вашем разрыве с обществом и отъезде в Южную Америку. Я думаю, вы человек честный.
Филипп удивленно посмотрел на него.
— Если бы я этого не думал, — продолжал доктор, грея руки над печкой, — я последовал бы вашему предложению и лег бы спать. Но я верю в вашу честность и расскажу вам, почему я здесь. Если вы дадите мне слово молчать. Я это сделаю из эгоистических побуждений, так как рассчитываю на вашу помощь. Но дальше вас это не должно пойти. Подходит вам это условие?
— Я не злоупотреблю вашим доверием, если вы только не убили кого-нибудь, — рассмеялся Филипп, набивая трубку. — В этом случае рекомендую вам ничего не рассказывать, а то мне придется арестовать вас.
Он не заметил, что румянец на лице доктора стал еще ярче.
— Ладно, — сказал доктор, — садитесь, Стил. Итак, решено, вы будете помогать мне. Прежде всего я считаю нужным признаться вам, что меня зовут не Боффин, а Мак Джил-Дудлей, Мак Джил, профессор невропатологии и психиатрии.
Филипп чуть не уронил свою трубку.
— Батюшки! Вы — автор… — Он замолк, парализованный изумлением.
— Да, я — автор «Фреды», если вы ее имели в виду, — сказал доктор. — Она, как вам, вероятно, известно, вызвала некоторую сенсацию и чуть не повлекла за собой лишения меня кафедры. Впрочем, она разошлась в двухстах тысячах экземплярах, так что дело в общем было выгодное.
— «Фреда» вышла в свет в мое отсутствие, — сказал Филипп. — Я купил ее в Рио-де-Жанейро, и она преследовала меня несколько недель после того, как я ее прочел. Неужели вы действительно верили…
— Верил, — резко перебил его доктор. — Я верил вовсе, что писал, больше, чем верил. Это была моя теория жизни.
Он вскочил и возбужденно зашагал по хижине. Румянец сбежал с его лица, уступив место странной бледности. Его губы были сжаты, пальцы судорожно стиснуты, а голос его, когда он заговорил, звучал резко и отрывисто.
— Это была моя теория жизни, — повторил он почти яростно, — и потому-то я, собственно говоря, и здесь. Моя теория заключалась в том, что между мужчиной и женщиной, не связанных узами родства, не существует и не может существовать «божественная любовь», никакое взаимное тяготение душ, что нет такой веры, такой чистоты, такой близости между мужчиной и женщиной, которую не могли бы разрушить низменные страсти. Моя теория заключалась в том, что мужчина и женщина — только машины, и что эти машины толкают друг к другу не любовь, о которой мы читаем и грезим, а страсть, и что каждая из этих машин, будь то мужчина или женщина, может быть сломана или разбита, в смысле нравственном, машиной другого пола, если обстоятельства будут благоприятствовать. Вы меня понимаете? Моя теория разрушала семейный очаг, семейное счастье, все нравственные понятия. Она была ужасна. Я изложил ее в медицинских журналах и написал на ее основе книгу. Но мне недоставало доказательств, практических доказательств. И я пустился в эксперименты.
Казалось, он забыл о существовании Филиппа и продолжал:
— Я стал почти преступником, я не думал о человечестве, меня ничего не интересовало за пределами моих научных изысканий. Я сам был машиной, холодной, бесстрастной, совершенно не думавшей о женщинах и тем самым опровергающей свою собственную теорию. Совершенно хладнокровно, не думая о последствиях, я начал доказывать себе свою правоту. Это было ужасно, ибо существование моей теории влекло за собой горе и унижение испытуемых объектов. Когда я теперь думаю об этом, меня охватывает ужас. Я решил произвести опыт над шестью машинами — тремя молодыми людьми и тремя женщинами. Мой план был таков: никто из них не будет знать, какую роль он или она играет, и каждая пара будет постоянно встречаться и сталкиваться — не в обществе, заметьте, ибо, по моей теории, обстоятельства должны благоприятствовать. С помощью вполне надежного и оплаченного агента я нанял мужчин. С помощью другого агента, женщины, нанял женщин. Одна из них была послана в глухое местечко в сотне миль от Бразильского побережья в качестве гувернантки несуществующего американского семейства. Туда же был послан мужчина якобы на предмет изысканий для вымышленного концерна. Вы понимаете?
— Да, начинаю понимать, — ответил Филипп.
— Поселок, куда они попали, состоял всего из дюжины лачуг, — продолжал доктор, вновь начиная шагать по комнате, — там не было никого, кроме них, кто понимал бы хоть слово по-английски. Обстоятельства благоприятствовали. Они постоянно встречались. Они должны были либо подтвердить, либо опровергнуть мою теорию о том, что мужчина и женщина лишь слепые орудия страсти. Я знал, что они останутся там на все три месяца, установленные мной для эксперимента, так как я платил им большое жалованье. Когда девушка не нашла никакого американского семейства, ей сообщили, чтобы она дожидалась его приезда. А молодому человеку, естественно, навязывали различные дела и поручения.
— Понимаю, — сказал Филипп.
— Вторая пара, — продолжал доктор, заставляя себя сесть на стул напротив Филиппа, — была послана таким же способом на заброшенный пост на Крайнем Севере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
— Странное место, странное место, — бормотал он, возвращаясь с пузырьком в руке. — Вы упали на берегу, так, что ли?
Филипп рассмеялся, и пока доктор хлопотал над его головой, он дал ему подробнейший отчет о своей встрече с Де-Баром. И только несколько часов спустя, когда индеец ушел, и они, поужинав, сели к гудящей печке и мирно закурили, ему пришло в голову, не слишком ли он был откровенен. Редко приходилось встречать Филиппу человека, который бы произвел на него такое приятное впечатление, как маленький доктор.
Он рассказал ему все свои похождения, задавал тысячу вопросов о жизни в Чикаго. Он установил, что доктор знает Чикаго еще лучше, чем он сам, что он знаком со многими его знакомыми и живет в шикарном квартале. Однако доктор избегал говорить о себе и своих делах и ловко переводил разговор на другую тему, когда Стил хотел что-нибудь выяснить.
Было уже поздно, когда Филипп встал и предложил идти спать. Он посмотрел своему собеседнику в лицо и рассмеялся.
— Боффин, Боффин, Боффин, — пропел он. — Странно, что я никогда не слышал вашего имени в Чикаго, доктор. Какого черта вас занесло сюда?
В его глазах светился откровенный вызов. Доктор слегка наклонился к нему, как бы собираясь заговорить, но сдержался, несколько секунд его смеющиеся глаза смотрели прямо, и когда он, наконец, нарушил молчание, на его щеках вспыхнул тот самый нервный румянец, который Филипп заметил раньше.
— Я знаю вашего отца, — сказал он тихим голосом, — Я знаю его хорошо, и я, разумеется, читал все, что писали газеты о вашем разрыве с обществом и отъезде в Южную Америку. Я думаю, вы человек честный.
Филипп удивленно посмотрел на него.
— Если бы я этого не думал, — продолжал доктор, грея руки над печкой, — я последовал бы вашему предложению и лег бы спать. Но я верю в вашу честность и расскажу вам, почему я здесь. Если вы дадите мне слово молчать. Я это сделаю из эгоистических побуждений, так как рассчитываю на вашу помощь. Но дальше вас это не должно пойти. Подходит вам это условие?
— Я не злоупотреблю вашим доверием, если вы только не убили кого-нибудь, — рассмеялся Филипп, набивая трубку. — В этом случае рекомендую вам ничего не рассказывать, а то мне придется арестовать вас.
Он не заметил, что румянец на лице доктора стал еще ярче.
— Ладно, — сказал доктор, — садитесь, Стил. Итак, решено, вы будете помогать мне. Прежде всего я считаю нужным признаться вам, что меня зовут не Боффин, а Мак Джил-Дудлей, Мак Джил, профессор невропатологии и психиатрии.
Филипп чуть не уронил свою трубку.
— Батюшки! Вы — автор… — Он замолк, парализованный изумлением.
— Да, я — автор «Фреды», если вы ее имели в виду, — сказал доктор. — Она, как вам, вероятно, известно, вызвала некоторую сенсацию и чуть не повлекла за собой лишения меня кафедры. Впрочем, она разошлась в двухстах тысячах экземплярах, так что дело в общем было выгодное.
— «Фреда» вышла в свет в мое отсутствие, — сказал Филипп. — Я купил ее в Рио-де-Жанейро, и она преследовала меня несколько недель после того, как я ее прочел. Неужели вы действительно верили…
— Верил, — резко перебил его доктор. — Я верил вовсе, что писал, больше, чем верил. Это была моя теория жизни.
Он вскочил и возбужденно зашагал по хижине. Румянец сбежал с его лица, уступив место странной бледности. Его губы были сжаты, пальцы судорожно стиснуты, а голос его, когда он заговорил, звучал резко и отрывисто.
— Это была моя теория жизни, — повторил он почти яростно, — и потому-то я, собственно говоря, и здесь. Моя теория заключалась в том, что между мужчиной и женщиной, не связанных узами родства, не существует и не может существовать «божественная любовь», никакое взаимное тяготение душ, что нет такой веры, такой чистоты, такой близости между мужчиной и женщиной, которую не могли бы разрушить низменные страсти. Моя теория заключалась в том, что мужчина и женщина — только машины, и что эти машины толкают друг к другу не любовь, о которой мы читаем и грезим, а страсть, и что каждая из этих машин, будь то мужчина или женщина, может быть сломана или разбита, в смысле нравственном, машиной другого пола, если обстоятельства будут благоприятствовать. Вы меня понимаете? Моя теория разрушала семейный очаг, семейное счастье, все нравственные понятия. Она была ужасна. Я изложил ее в медицинских журналах и написал на ее основе книгу. Но мне недоставало доказательств, практических доказательств. И я пустился в эксперименты.
Казалось, он забыл о существовании Филиппа и продолжал:
— Я стал почти преступником, я не думал о человечестве, меня ничего не интересовало за пределами моих научных изысканий. Я сам был машиной, холодной, бесстрастной, совершенно не думавшей о женщинах и тем самым опровергающей свою собственную теорию. Совершенно хладнокровно, не думая о последствиях, я начал доказывать себе свою правоту. Это было ужасно, ибо существование моей теории влекло за собой горе и унижение испытуемых объектов. Когда я теперь думаю об этом, меня охватывает ужас. Я решил произвести опыт над шестью машинами — тремя молодыми людьми и тремя женщинами. Мой план был таков: никто из них не будет знать, какую роль он или она играет, и каждая пара будет постоянно встречаться и сталкиваться — не в обществе, заметьте, ибо, по моей теории, обстоятельства должны благоприятствовать. С помощью вполне надежного и оплаченного агента я нанял мужчин. С помощью другого агента, женщины, нанял женщин. Одна из них была послана в глухое местечко в сотне миль от Бразильского побережья в качестве гувернантки несуществующего американского семейства. Туда же был послан мужчина якобы на предмет изысканий для вымышленного концерна. Вы понимаете?
— Да, начинаю понимать, — ответил Филипп.
— Поселок, куда они попали, состоял всего из дюжины лачуг, — продолжал доктор, вновь начиная шагать по комнате, — там не было никого, кроме них, кто понимал бы хоть слово по-английски. Обстоятельства благоприятствовали. Они постоянно встречались. Они должны были либо подтвердить, либо опровергнуть мою теорию о том, что мужчина и женщина лишь слепые орудия страсти. Я знал, что они останутся там на все три месяца, установленные мной для эксперимента, так как я платил им большое жалованье. Когда девушка не нашла никакого американского семейства, ей сообщили, чтобы она дожидалась его приезда. А молодому человеку, естественно, навязывали различные дела и поручения.
— Понимаю, — сказал Филипп.
— Вторая пара, — продолжал доктор, заставляя себя сесть на стул напротив Филиппа, — была послана таким же способом на заброшенный пост на Крайнем Севере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36