Но когда вторая пуля просвистела совсем близко от его лица, он вернул выстрел с расстояния пятидесяти шагов.
Де-Бар нагнулся, и Филипп решил, что «аутлоу» ранен. Но вдруг тот с криком бросился вперед, стреляя на ходу…
Филипп выстрелил второй и третий раз, и когда он увидел, что Де-Бар продолжает бежать невредимый, с его уст сорвался крик изумления. С сорока шагов он попадал в четырехфунтовую мишень три раза из пяти, а тут он промахнулся, стреляя в человека. С тридцати шагов он ставил рекорды — теперь, на открытой поляне, он промахивался и с тридцати шагов.
Четвертая пуля Де-Бара чуть не задела ему щеку. У каждого из них осталось по одной пуле в барабане. Они шли друг на друга, шаг за шагом. Наконец на расстоянии двадцати шагов Де-Бар остановился и стал тщательно целиться. Их револьверы грянули одновременно. Рука «аутлоу» бессильно повисла. Его револьвер упал в снег. Одну минуту он стоял неподвижно, подняв лицо к сумрачному небу, и горестный вопль вырвался из груди Филиппа.
В неподвижной позе Де-Бара он увидел не только следствие раны, но и странную стылость смерти. Он швырнул свой револьвер в снег, побежал вперед, и в ту же минуту Де-Бар ринулся на него с яростью зверя.
То была страшная ловушка со стороны Де-Бара, и Филипп растерялся. Однако он сейчас же отпрянул в сторону и с ловкостью опытного боксера ударил Де-Бара кулаком в лицо, когда тот поравнялся с ним. Но в этом ударе не было силы; он пошатнулся под тяжестью навалившегося на него тела, рыча от бешенства и сознавая, что теперь преимущество на стороне противника.
Пальцы Де-Бара вцепились ему в глотку и сжались, как стальные клещи. С хриплым криком он схватил Де-Бара за кисти рук; он видел победный блеск в глазах Де-Бара и последним усилием занес руку и нанес тому жуткий удар в живот.
Тиски на его горле ослабли. Второй, третий, четвертый удар — его рука двигалась взад и вперед, точно поршень, — и выражение торжества в глазах Де-Бара сменилось выражением агонии. Пальцы, стискивавшие горло Филиппа, почти разжались. Филипп одним рывком высвободился и отскочил назад, чтобы набраться силы для решающего удара. Это движение оказалось роковым. Его нога попала в засыпанную снегом яму, он пошатнулся, и Де-Бар снова ринулся на него.
Снова стальные пальцы вцепились в его горло. Но на этот раз он не оказывал сопротивления, и через полминуты «аутлоу» встал на ноги и посмотрел на белое, неподвижное лицо, утонувшее в снегу. В следующее же мгновение он наклонился и осторожно поднял голову Филиппа. На снегу расплылось алое пятно, а подле него чернел острый камень.
Де-Бар поспешно отнес Филиппа в хижину и положил на койку. Потом отобрал кое-какое продовольствие из запасов Пьера и упаковал его в свой мешок. На полпути к двери он внезапно остановился, осторожно поставил мешок на пол, сунул руку в нагрудный карман своей куртки и достал оттуда письмо. То было женское письмо, полное непоколебимой веры, надежды и любви. Он прочел его, склонив голову. И когда он повернулся к Филиппу, его лицо сияло великим блаженством.
— Может быть, вы не поймете, Филь, — прошептал он, словно тот мог услышать его. — Я вам оставлю записку.
Огрызком карандаша он нацарапал на полях письма:
«Вы бы победили, если бы не камень. Но я уверен, что сама судьба положила там его, Филь. Пока вы спали, я вынул пули из ваших патронов и заменил бумажными шариками, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь из нас был ранен. Я старался не попасть в вас и в конце концов я очень рад, что не я стал виной вашей раны, а камень».
Он склонился над постелью, желая убедиться, что дыхание Филиппа стало ровнее, и положил письмо ему на грудь.
Спустя пять минут он уже шел, сопутствуемый своим огромным псом, в глубь пустынных гор, направляясь на юго-запад.
А через некоторое время Филипп открыл глаза и увидел то, что Де-Бар оставил ему. Он с трудом сел на край койки и прочел записку.
— Это для вас, Мак-Грегор, — усмехнулся он слабо. — Вы были правы, чтобы поймать Вильяма Де-Бара, нужны по крайней мере два человека.
Через три дня, в той же самой хижине, он поднес руку к забинтованной голове и скорчил гримасу, полуболезненную, полуироническую.
— И ловкач же ты, — сказал он самому себе, ковыляя по хижине. — Идешь к начальнику, выпячиваешь грудь и говоришь: я его поймаю, а когда начальник говорит, что тебе это не удастся, ты в душе называешь его старым дураком и вымаливаешь разрешение отправиться за «аутлоу». И все потому, что ты, видишь ли, влюблен. Потом переть четыреста миль за твоей дичью, и что в результате?
Теперь у тебя нет никакой надежды отыскать даму твоего сердца, а твоя дичь сделала то самое, о чем говорил Мак-Грегор, и уложила тебя на три дня в кровать, хотя в конце концов это не твоя вина. А потом ты забираешься в чужой дом, ешь чужую пищу, лечишь проломленный череп и удивляешься, какого черта тебя понесло поступать в «славные отряды» конной стражи, когда тебе жилось и так неплохо. Ты — парень хоть куда, Филь Стил, ты — светлая голова; а вот и тебе довелось поучиться чему-то новому. И прежде всего ты узнал, что как бы ни был человек хорош, а все-таки найдется кто-нибудь получше, будь то даже профессиональный убийца вроде мистера Вильяма Де-Бара.
Он закурил трубку и вышел из хижины. Впервые за все эти дни показалось солнце и залило холодным светом юго-восточные отроги гор. В шестидесяти милях к западу находился форт Смит. В ста милях к югу — пост Компании Гудзонова залива на Чиппеуей. В полутораста милях к юго-востоку — пост Фон-дю-Лак, а на севере — ничего. Филипп устремил взгляд на серую пустыню, тянувшуюся от дверей хижины до края света. Вдали, на севере, он увидел черное пятно, двигавшееся по необозримому белому пространству. Вероятно, это была лиса, двигавшаяся на расстоянии ружейного выстрела, а может быть, и мускусный бык или карибу на еще более далеком расстоянии. Но по мере того как он прислушивался, ему становилось ясно, что это ни то, ни другое, ни третье. Скорее всего это был человек. Он двигался медленно, на несколько минут исчез из виду, спустившись в какую-то ложбинку, потом вновь показался, уже значительно ближе. Да, это определенно был человек, с санями и собаками.
— Пьер, — пробормотал Филипп, возвратившись в хижину и подсев к печке. — Интересно, что он скажет, когда найдет у себя в хижине чужого человека и недосчитается половины своего продовольствия?
Несколько минут спустя он услышал скрип полозьев у самой хижины, а потом и мужской голос. Почти одновременно кто-то постучал в дверь.
— Войдите, — крикнул Филипп. И тотчас же подумал, что это не метис, а какой-то странный и необыкновенный человек, ибо стучать в дверь в такой пустыне сущее чудачество.
Дверь распахнулась, и в хижину вошел маленький человечек, закутанный в огромную бобровую шубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Де-Бар нагнулся, и Филипп решил, что «аутлоу» ранен. Но вдруг тот с криком бросился вперед, стреляя на ходу…
Филипп выстрелил второй и третий раз, и когда он увидел, что Де-Бар продолжает бежать невредимый, с его уст сорвался крик изумления. С сорока шагов он попадал в четырехфунтовую мишень три раза из пяти, а тут он промахнулся, стреляя в человека. С тридцати шагов он ставил рекорды — теперь, на открытой поляне, он промахивался и с тридцати шагов.
Четвертая пуля Де-Бара чуть не задела ему щеку. У каждого из них осталось по одной пуле в барабане. Они шли друг на друга, шаг за шагом. Наконец на расстоянии двадцати шагов Де-Бар остановился и стал тщательно целиться. Их револьверы грянули одновременно. Рука «аутлоу» бессильно повисла. Его револьвер упал в снег. Одну минуту он стоял неподвижно, подняв лицо к сумрачному небу, и горестный вопль вырвался из груди Филиппа.
В неподвижной позе Де-Бара он увидел не только следствие раны, но и странную стылость смерти. Он швырнул свой револьвер в снег, побежал вперед, и в ту же минуту Де-Бар ринулся на него с яростью зверя.
То была страшная ловушка со стороны Де-Бара, и Филипп растерялся. Однако он сейчас же отпрянул в сторону и с ловкостью опытного боксера ударил Де-Бара кулаком в лицо, когда тот поравнялся с ним. Но в этом ударе не было силы; он пошатнулся под тяжестью навалившегося на него тела, рыча от бешенства и сознавая, что теперь преимущество на стороне противника.
Пальцы Де-Бара вцепились ему в глотку и сжались, как стальные клещи. С хриплым криком он схватил Де-Бара за кисти рук; он видел победный блеск в глазах Де-Бара и последним усилием занес руку и нанес тому жуткий удар в живот.
Тиски на его горле ослабли. Второй, третий, четвертый удар — его рука двигалась взад и вперед, точно поршень, — и выражение торжества в глазах Де-Бара сменилось выражением агонии. Пальцы, стискивавшие горло Филиппа, почти разжались. Филипп одним рывком высвободился и отскочил назад, чтобы набраться силы для решающего удара. Это движение оказалось роковым. Его нога попала в засыпанную снегом яму, он пошатнулся, и Де-Бар снова ринулся на него.
Снова стальные пальцы вцепились в его горло. Но на этот раз он не оказывал сопротивления, и через полминуты «аутлоу» встал на ноги и посмотрел на белое, неподвижное лицо, утонувшее в снегу. В следующее же мгновение он наклонился и осторожно поднял голову Филиппа. На снегу расплылось алое пятно, а подле него чернел острый камень.
Де-Бар поспешно отнес Филиппа в хижину и положил на койку. Потом отобрал кое-какое продовольствие из запасов Пьера и упаковал его в свой мешок. На полпути к двери он внезапно остановился, осторожно поставил мешок на пол, сунул руку в нагрудный карман своей куртки и достал оттуда письмо. То было женское письмо, полное непоколебимой веры, надежды и любви. Он прочел его, склонив голову. И когда он повернулся к Филиппу, его лицо сияло великим блаженством.
— Может быть, вы не поймете, Филь, — прошептал он, словно тот мог услышать его. — Я вам оставлю записку.
Огрызком карандаша он нацарапал на полях письма:
«Вы бы победили, если бы не камень. Но я уверен, что сама судьба положила там его, Филь. Пока вы спали, я вынул пули из ваших патронов и заменил бумажными шариками, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь из нас был ранен. Я старался не попасть в вас и в конце концов я очень рад, что не я стал виной вашей раны, а камень».
Он склонился над постелью, желая убедиться, что дыхание Филиппа стало ровнее, и положил письмо ему на грудь.
Спустя пять минут он уже шел, сопутствуемый своим огромным псом, в глубь пустынных гор, направляясь на юго-запад.
А через некоторое время Филипп открыл глаза и увидел то, что Де-Бар оставил ему. Он с трудом сел на край койки и прочел записку.
— Это для вас, Мак-Грегор, — усмехнулся он слабо. — Вы были правы, чтобы поймать Вильяма Де-Бара, нужны по крайней мере два человека.
Через три дня, в той же самой хижине, он поднес руку к забинтованной голове и скорчил гримасу, полуболезненную, полуироническую.
— И ловкач же ты, — сказал он самому себе, ковыляя по хижине. — Идешь к начальнику, выпячиваешь грудь и говоришь: я его поймаю, а когда начальник говорит, что тебе это не удастся, ты в душе называешь его старым дураком и вымаливаешь разрешение отправиться за «аутлоу». И все потому, что ты, видишь ли, влюблен. Потом переть четыреста миль за твоей дичью, и что в результате?
Теперь у тебя нет никакой надежды отыскать даму твоего сердца, а твоя дичь сделала то самое, о чем говорил Мак-Грегор, и уложила тебя на три дня в кровать, хотя в конце концов это не твоя вина. А потом ты забираешься в чужой дом, ешь чужую пищу, лечишь проломленный череп и удивляешься, какого черта тебя понесло поступать в «славные отряды» конной стражи, когда тебе жилось и так неплохо. Ты — парень хоть куда, Филь Стил, ты — светлая голова; а вот и тебе довелось поучиться чему-то новому. И прежде всего ты узнал, что как бы ни был человек хорош, а все-таки найдется кто-нибудь получше, будь то даже профессиональный убийца вроде мистера Вильяма Де-Бара.
Он закурил трубку и вышел из хижины. Впервые за все эти дни показалось солнце и залило холодным светом юго-восточные отроги гор. В шестидесяти милях к западу находился форт Смит. В ста милях к югу — пост Компании Гудзонова залива на Чиппеуей. В полутораста милях к юго-востоку — пост Фон-дю-Лак, а на севере — ничего. Филипп устремил взгляд на серую пустыню, тянувшуюся от дверей хижины до края света. Вдали, на севере, он увидел черное пятно, двигавшееся по необозримому белому пространству. Вероятно, это была лиса, двигавшаяся на расстоянии ружейного выстрела, а может быть, и мускусный бык или карибу на еще более далеком расстоянии. Но по мере того как он прислушивался, ему становилось ясно, что это ни то, ни другое, ни третье. Скорее всего это был человек. Он двигался медленно, на несколько минут исчез из виду, спустившись в какую-то ложбинку, потом вновь показался, уже значительно ближе. Да, это определенно был человек, с санями и собаками.
— Пьер, — пробормотал Филипп, возвратившись в хижину и подсев к печке. — Интересно, что он скажет, когда найдет у себя в хижине чужого человека и недосчитается половины своего продовольствия?
Несколько минут спустя он услышал скрип полозьев у самой хижины, а потом и мужской голос. Почти одновременно кто-то постучал в дверь.
— Войдите, — крикнул Филипп. И тотчас же подумал, что это не метис, а какой-то странный и необыкновенный человек, ибо стучать в дверь в такой пустыне сущее чудачество.
Дверь распахнулась, и в хижину вошел маленький человечек, закутанный в огромную бобровую шубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36