Я не должен разочаровывать их, это было бы самым большим преступлением из всех, которые я совершил. И потом, гибель самолета не мгновенна. Сначала он станет долго падать, и прежде, чем удар о воду распылит человеческие тела на атомы, будут ужас и паника. Дети успеют понять, что это смерть. Это неправильно, так нельзя!
До Нью-Йорка остается чуть больше часа. Дальше тянуть некуда. Если я не приступлю к действиям немедленно, я провалю задание. И тогда кто-то, сидящий в этом салоне, сможет нанести Родине непоправимый вред. Вред, по сравнению с которым жизни полутора сотен человек – мелкая разменная монета. Я не говорю уж о своей никчемной жизни, до краев налитой чужой болью и кровью. Ради чего я столько лет убивал людей? Родина приказывала? Да черта с два! Родина даже не знает, кто я такой. Приказывали разные мерзавцы, вроде того кучерявого хозяина Крыши. Как я объяснял себе свое право лишать людей единственной настоящей ценности этого мира? Убивая бандитов, говорил, что убиваю бандитов. Хотя, может, их вина перед Богом и людьми куда меньше моей. Убивая предпринимателей, говорил, что убиваю воров и паразитов, урывающих кусок от чужого, и без того малого. Убивая в Чечне, наказывал за смерть товарищей. Убивая здесь, за границей, верил, что помогаю Родине, которой сейчас трудно. Для каждого убийства я находил оправдание. Но не слишком ли много не связанных между собой событий так легко оправданы? Пора, пора бы уже усомниться.
Однако, время. Итак. Офицер безопасности сидит в хвосте. Ни ума, ни фантазии. Совсем пацан, я его легко вычислил, когда ходил в туалет. Сверну шею, как цыпленку. Надо только выманить его в закуток возле туалетов. Заберу оружие, тело спрячу. Потом – в пилотскую кабину. Главное – натиск и внезапность, и никакой стрельбы. Оставить в живых одну стюардессу, хорошенько попросить ее, чтобы пилоты открыли дверь, дескать, кофеек готов. А уж в кабине все пойдет само собой. Быстро убрать всех, кто там околачивается. Лайнер пока на автопилоте, никто и не заметит, что экипажа больше нет. А уж потом решу, что делать дальше. Найду спаскомплект – дотяну до суши и попробую уйти из машины. Не найду – останусь вместе со всеми до финала. В первом случае вероятность выжить процентов пятнадцать, во втором – ноль. Надо еще подумать, что лучше.
Я закрыл шторку иллюминатора. Не осталось никаких сил пялиться в багрово-фиолетовое пространство. Стар я стал. Лет пять назад уже давно бы сидел в кресле командира, среди трупов, слушал бы по радио вопли наземных служб и прикидывал наилучшие способы сделать дело и выбраться из него живым. А сейчас все еще отлеживаюсь в сонном салоне и ищу силы заставить себя выбраться из-под теплого пледа и приступить к работе. И вот еще опять этот приступ слабости. Будто кто-то посторонний пытается управлять моими задеревеневшими мышцами. Нет, пора на покой. Вечный покой. Если самолет благополучно сядет в аэропорту, долго я не протяну. Придет какой-нибудь молодой перспективный парень, и сделает то, что я делал много раз с другими. Круговорот веществ в природе. Пищевая цепочка. Естественный отбор. Акеле пора промахнуться. Занавес.
И я принял решение. Наверное, первое в своей жизни самостоятельное решение. Я лежал в кресле, прикрыв глаза и натянув плед под самый подбородок, и перебирал, как драгоценные четки, новые чувства, вдруг поселившиеся во мне. Свобода! Она и вправду сладкая! Вы, сволочи, годы и годы управлявшие мной, как роботом, чуете, что ваши незримые кнопки и клавиши больше не отзываются визгом сервоприводов? Плевал я на вас и ваши задания. Первое, что сделаю в аэропорту – пойду в бар попить кофе и почитать газетку. Чтобы вы, гады, знали, что в бар можно ходить просто пить кофе и просто читать газетки, а не сигналить агенту, что задание провалено. И вообще, проживу оставшиеся дни так, как будто вас на самом деле нет и никогда не было. А вы совещайтесь там в своих кабинетах, что вам со мной, таким, делать. Пошли вы на три буквы.
Слабость отступила. Все стало легко и просто. Лайнер, отказавшись от попыток догнать закат, плавно падал в сиреневый сумрак нижних эшелонов. По салону шла живая, по моей воле, стюардесса, собирая пледы и вежливо тормоша сонных пассажиров. Где-то хныкал разбуженный ребенок. Толстый дядька в соседнем кресле сладко хрустел суставами. Еще одна стюардесса, тоже чудесным образом живая, катила тележку с последними в этом полете напитками. Чертовски привлекательная, в своей юбчонке и крахмальной блузке с крылышками на левой груди.
А-310 переломился посередине фюзеляжа, в шести рядах впереди меня. У моих невидимых хозяев много роботов. Погаснут кнопки на одном пульте – перейдут к другому. А я последний дурак, распустил сопли, размечтался. Одно интересно – я был основным или резервным вариантом?
Стюардесса вместе с тележкой и крылышками на левой груди проваливалась во тьму, оказавшуюся вдруг за ее спиной на месте освещенного салона, и единственное, что я мог видеть в последние доли секунды – это ее неподвижные темные глаза, смотрящие прямо мне в лицо. Или мне показалось, что я вижу ее глаза, ведь свет погас одновременно со скрежетом рвущегося металла.
В следующее мгновение меня выбросило в облачный слой, прочь из наполненного предсмертным воем кувыркающегося обломка. Я не потерял сознания от разряжения: высота уже невелика. Не случилось даже удара о ледяной воздух. Просто выплыл, как в невесомости, во тьму, и сразу остался один, в промозглом тумане. Ни остатков лайнера, ни людей, ни верха, ни низа. Только свист черного воздуха, и я посреди бесконечного мира.
Организм сработал сам, исполняя давно заложенные программы выживания. Когда я сообразил, что падаю в ночи, и до конца – секунды, и в ушах – боль от перепада давления, и тугой морозный воздух жжет незащищенное тело, он уже сам, без моей команды, вспомнил парашютную практику, остановил кувыркание, и я оказался лежащим лицом вниз на встречном воздушном потоке. Бессмысленно и глупо, конечно, но свой последний полет я совершал достойно.
Нижняя кромка облаков оказалась совсем близко. Я вышел под нее, и мир распахнулся во всю свою ширь, разом, как будто только что, на моих глазах, родился. В этом мире вечерело. Внизу ровной неподвижной плоскостью лежал океан. По сторонам вокруг меня из облачного небосклона выпадали и и шли навстречу этой плоскости обломки того, что недавно называлось самолетом. Некоторые куски падали быстро и упрямо, обгоняя остальные. Другие кувыркались и отставали. Самые шустрые уже достигли воды, и вся она оказалась испещрена следами от их падений. Какие-то обломки горели, подсвечивая безмолвную сцену катастрофы тревожным красным светом, и навстречу им из водной глуби быстро поднимались неверные сгустки отраженного огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
До Нью-Йорка остается чуть больше часа. Дальше тянуть некуда. Если я не приступлю к действиям немедленно, я провалю задание. И тогда кто-то, сидящий в этом салоне, сможет нанести Родине непоправимый вред. Вред, по сравнению с которым жизни полутора сотен человек – мелкая разменная монета. Я не говорю уж о своей никчемной жизни, до краев налитой чужой болью и кровью. Ради чего я столько лет убивал людей? Родина приказывала? Да черта с два! Родина даже не знает, кто я такой. Приказывали разные мерзавцы, вроде того кучерявого хозяина Крыши. Как я объяснял себе свое право лишать людей единственной настоящей ценности этого мира? Убивая бандитов, говорил, что убиваю бандитов. Хотя, может, их вина перед Богом и людьми куда меньше моей. Убивая предпринимателей, говорил, что убиваю воров и паразитов, урывающих кусок от чужого, и без того малого. Убивая в Чечне, наказывал за смерть товарищей. Убивая здесь, за границей, верил, что помогаю Родине, которой сейчас трудно. Для каждого убийства я находил оправдание. Но не слишком ли много не связанных между собой событий так легко оправданы? Пора, пора бы уже усомниться.
Однако, время. Итак. Офицер безопасности сидит в хвосте. Ни ума, ни фантазии. Совсем пацан, я его легко вычислил, когда ходил в туалет. Сверну шею, как цыпленку. Надо только выманить его в закуток возле туалетов. Заберу оружие, тело спрячу. Потом – в пилотскую кабину. Главное – натиск и внезапность, и никакой стрельбы. Оставить в живых одну стюардессу, хорошенько попросить ее, чтобы пилоты открыли дверь, дескать, кофеек готов. А уж в кабине все пойдет само собой. Быстро убрать всех, кто там околачивается. Лайнер пока на автопилоте, никто и не заметит, что экипажа больше нет. А уж потом решу, что делать дальше. Найду спаскомплект – дотяну до суши и попробую уйти из машины. Не найду – останусь вместе со всеми до финала. В первом случае вероятность выжить процентов пятнадцать, во втором – ноль. Надо еще подумать, что лучше.
Я закрыл шторку иллюминатора. Не осталось никаких сил пялиться в багрово-фиолетовое пространство. Стар я стал. Лет пять назад уже давно бы сидел в кресле командира, среди трупов, слушал бы по радио вопли наземных служб и прикидывал наилучшие способы сделать дело и выбраться из него живым. А сейчас все еще отлеживаюсь в сонном салоне и ищу силы заставить себя выбраться из-под теплого пледа и приступить к работе. И вот еще опять этот приступ слабости. Будто кто-то посторонний пытается управлять моими задеревеневшими мышцами. Нет, пора на покой. Вечный покой. Если самолет благополучно сядет в аэропорту, долго я не протяну. Придет какой-нибудь молодой перспективный парень, и сделает то, что я делал много раз с другими. Круговорот веществ в природе. Пищевая цепочка. Естественный отбор. Акеле пора промахнуться. Занавес.
И я принял решение. Наверное, первое в своей жизни самостоятельное решение. Я лежал в кресле, прикрыв глаза и натянув плед под самый подбородок, и перебирал, как драгоценные четки, новые чувства, вдруг поселившиеся во мне. Свобода! Она и вправду сладкая! Вы, сволочи, годы и годы управлявшие мной, как роботом, чуете, что ваши незримые кнопки и клавиши больше не отзываются визгом сервоприводов? Плевал я на вас и ваши задания. Первое, что сделаю в аэропорту – пойду в бар попить кофе и почитать газетку. Чтобы вы, гады, знали, что в бар можно ходить просто пить кофе и просто читать газетки, а не сигналить агенту, что задание провалено. И вообще, проживу оставшиеся дни так, как будто вас на самом деле нет и никогда не было. А вы совещайтесь там в своих кабинетах, что вам со мной, таким, делать. Пошли вы на три буквы.
Слабость отступила. Все стало легко и просто. Лайнер, отказавшись от попыток догнать закат, плавно падал в сиреневый сумрак нижних эшелонов. По салону шла живая, по моей воле, стюардесса, собирая пледы и вежливо тормоша сонных пассажиров. Где-то хныкал разбуженный ребенок. Толстый дядька в соседнем кресле сладко хрустел суставами. Еще одна стюардесса, тоже чудесным образом живая, катила тележку с последними в этом полете напитками. Чертовски привлекательная, в своей юбчонке и крахмальной блузке с крылышками на левой груди.
А-310 переломился посередине фюзеляжа, в шести рядах впереди меня. У моих невидимых хозяев много роботов. Погаснут кнопки на одном пульте – перейдут к другому. А я последний дурак, распустил сопли, размечтался. Одно интересно – я был основным или резервным вариантом?
Стюардесса вместе с тележкой и крылышками на левой груди проваливалась во тьму, оказавшуюся вдруг за ее спиной на месте освещенного салона, и единственное, что я мог видеть в последние доли секунды – это ее неподвижные темные глаза, смотрящие прямо мне в лицо. Или мне показалось, что я вижу ее глаза, ведь свет погас одновременно со скрежетом рвущегося металла.
В следующее мгновение меня выбросило в облачный слой, прочь из наполненного предсмертным воем кувыркающегося обломка. Я не потерял сознания от разряжения: высота уже невелика. Не случилось даже удара о ледяной воздух. Просто выплыл, как в невесомости, во тьму, и сразу остался один, в промозглом тумане. Ни остатков лайнера, ни людей, ни верха, ни низа. Только свист черного воздуха, и я посреди бесконечного мира.
Организм сработал сам, исполняя давно заложенные программы выживания. Когда я сообразил, что падаю в ночи, и до конца – секунды, и в ушах – боль от перепада давления, и тугой морозный воздух жжет незащищенное тело, он уже сам, без моей команды, вспомнил парашютную практику, остановил кувыркание, и я оказался лежащим лицом вниз на встречном воздушном потоке. Бессмысленно и глупо, конечно, но свой последний полет я совершал достойно.
Нижняя кромка облаков оказалась совсем близко. Я вышел под нее, и мир распахнулся во всю свою ширь, разом, как будто только что, на моих глазах, родился. В этом мире вечерело. Внизу ровной неподвижной плоскостью лежал океан. По сторонам вокруг меня из облачного небосклона выпадали и и шли навстречу этой плоскости обломки того, что недавно называлось самолетом. Некоторые куски падали быстро и упрямо, обгоняя остальные. Другие кувыркались и отставали. Самые шустрые уже достигли воды, и вся она оказалась испещрена следами от их падений. Какие-то обломки горели, подсвечивая безмолвную сцену катастрофы тревожным красным светом, и навстречу им из водной глуби быстро поднимались неверные сгустки отраженного огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67