По-моему, мне снился какой-то сон, и кажется, очень красивый, и в этом сне ко мне пришла догадка. Соболев храпел рядом. За окном коттеджика занимался серый пасмурный рассвет. Оказывается, в пустыне тоже бывают пасмурные дни.
– Соболев! Мишенька! Проснись! Есть идея.
– Какая еще идея, Машка. Дай выспаться. Я вчера как свинья надрался, башка гудит.
– Нет, проснись. Тебе надо поговорить с Максом.
Соболев приоткрыл один глаз.
– С Максом? Зачем?
– Ты не знаешь… У него есть разработки. Он же раньше в лаборатории неракетных средств доставки работал, была такая еще до тебя, в советские времена. Там чудаки одни собирались, НЛО изучали и прочее, ну ты Макса знаешь. Так вот, он набрел на одну штуку, я не знаю, как она действует, но она, как я понимаю, поможет вытолкнуть столько спутников, сколько надо. Ускоритель какой-то. Он, как только ее сделал, сразу уволился, и все материалы с собой забрал. Сказал, что этим дуракам про нее знать не надо.
– Каким дуракам? – Соболев открыл второй глаз.
– Не знаю каким. Начальникам. Военным. Партии-правительству родному. Ты же его знаешь. Пацифист. Он думал, что они на нее сразу боеголовки навесят.
– Ну, тут-то он прав. Так что за штука такая? Ты что-нибудь в этом понимаешь?
– Сейчас, может, чуть побольше понимаю, а тогда не понимала ничего. Он мне ее всего один раз показал, действующую модель. Маленькое колечко, висит в воздухе, и все. Такое невзрачное, что я про него тут же забыла. Лет пять или шесть с тех пор прошло, точно не скажу. Вспомнила, представляешь, только сейчас, когда твою расстроенную физиономию увидела. Кажется, оно мне во сне приснилось.
– Ладно, Маш, давай спать. Чудес не бывает. А даже если и бывают, все равно время мы уже упустили. Никто твое летающее колечко, даже если бы оно и вправду летало, до рабочего образца за месяц не доведет. Спи, рано еще.
– Ты все-таки переговори с Максом, Миша. Я в него всегда верила. Он на самом деле гений, только непутевый.
– Ладно, Машка, спи. Скажу Алексею, пусть позвонит ребятам, они с Максом свяжутся. Сегодня. – Последние слова Соболев договаривал уже сквозь сон.
Ну вот теперь все ясно. Именно ради этого Саваоф меня сюда и заслал. Тонко, ничего не скажешь. Макс изобрел какую-то летающую тарелку, но скрыл от благодарного человечества, справедливо опасаясь за правильность ее использования разной милитаристской сволочью. Соболев – ракетный магнат, оказавшийся в навозе, и поэтому временно восприимчивый ко всяким нетрадиционным идеям. А Маша – единственно возможное связующее звено между ними. И если эта связка сработает, то есть если максова тарелка действительно чего-нибудь стоит, и если Маша, то есть я, будем достаточно настойчивы, и если Соболев еще не потерял нюх, – то у человечества появится-таки средство для быстрого выхода в космос. И, судя по тому, что Вселенная до сих пор жива, связка должна сработать. Но Саваоф – мастер! Учиться, учиться и учиться у таких! Практически все произошло само собой! Минимальная нагрузка на информационный континуум! Гениально!
Потом мне оставалось только наблюдать, как события сами собой катятся в нужном направлении. За завтраком Соболев, нимало не веря в необходимость своего поручения, только чтобы отвертеться от меня, между двумя стаканами белого вина попросил Алексея Васильевича связаться с конторой и поручить кому-нибудь переговорить с Максом. Что Алексей Васильевич и сделал незамедлительно с помощью сотового телефона. По этому же телефону я тут же пообщалась с мужем, вкратце описала ему проблему, и он на удивление легко согласился встретиться с институтскими ребятами. Видимо, ему уже прилично надоело сидеть на шее у жены, так что выбор между дурацкими убеждениями и возможностью подзаработать немного упростился.
День я провела в праздности. Облака на небе рассеялись, и пустыня снова задышала сорокаградусной жарой. Соболев и Алексей укатили на какое-то совещание и не появились даже на обед. Я раза три искупалась в озерце, пару раз выспалась, изучила местную библиотечку, поболтала с обалдевшими от счастья солдатиками из охраны объекта, а после ужина, часов в восемь, когда жара спала, пошла побродить по окрестностям.
Я шла по твердой спекшейся поверхности песка навстречу солнцу, раскаленным кирпичом лежащему на далеких пустынных холмах, и думала о странной своей судьбе. Такой же странной, как то, что я иду сейчас в дорогом вечернем платье, в туфельках, предназначенных для хорошего паркета, и в бриллиантах по дикой выжженной пустыне, где до меня бывали лишь верблюды, казахи-кочевники да солдатики из охраны, которым и в самоволку сбежать-то здесь некуда. Кто я? Потаскушка, повидавшая всю грязь, какая только бывает на этой планете, и чудом залетевшая в чистый круг? Лучшая ученица и студентка, надежда учителей и преподавателей, падшая до уровня обыкновенной потаскушки? Неверная жена? Верная любовница? Что будет со мной дальше? Может быть, бросить все, сбежать от них всех куда-нибудь в захолустный городишко, купить там маленький домик с палисадником, усыновить какого-нибудь детдомовского малыша, пусть даже совсем больного, и жить, постепенно старясь и дурнея, но только чтобы вдалеке от всех этих грязных и чистых? Ничего я не знаю. Но что-нибудь сделаю обязательно. Только бы не остаться навсегда такой, как сейчас.
Стемнело удивительно быстро, почти мгновенно, как только верхний край потерявшего всякую форму солнца канул за гряду холмов. Я испугалась, что заблужусь в темноте, но, повернувшись назад, обнаружила, что отошла от домиков совсем недалеко. Во тьме южной ночи они звали в свой уют теплыми огоньками, и суетливые дорожки от этих огоньков тянулись ко мне через зеркало озерца.
Соболев, похоже, был уже у себя: из его комнаты сквозь закрытые жалюзи пробивался свет. На крыльце я сбросила туфли, смахнула ладонью песок со ступней и без стука открыла дверь.
Что-то сильное и безжалостное вдернуло меня внутрь, и дверь захлопнулась за спиной. Я, видно, стала помаленьку забывать, как обращаются с проститутками. Даже почувствовала какой-то мгновенный приступ гнева, словно нарушили мое священное право на неприкосновенность. Даже попыталась закричать, но тут потная рука накрепко запечатала мне рот, и чье-то вонючее дыхание просвистело над ухом, что-де, спокойно, малышка, без нервов, а то будет хуже. И я в самом деле сразу успокоилась. Сработал профессионализм. В конце концов, изнасилование – это тоже часть моей работы.
Настольная лампа накрывала световым кругом прикроватную тумбочку, коврик и часть кровати. На тумбочке – небольшой металлический медицинский бокс. Рядом с ним – несколько взломанных стеклянных ампул. В перевернутой крышке – кусочек ватки и шприц, холодный, вызывающий волнующую дрожь шприц, с вытянутым то отказа поршнем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67