С рациональных позиций просто невозможно объяснить желание человека считать свою национальность чем-то особым, отличным в лучшую сторону от других. Причем чем хуже положение, в котором оказалась твоя нация, тем острее твое желание обосновать свое превосходство по рождению. Вот и Виталий избрал для России роль поблагороднее – «интеллектуальный резерв человечества». Остальным раздал всякую мелочевку – ноги, руки, селезенка, мочеиспускательная система. А мы, видите ли, голова.
А вот все-таки интересно, что же произойдет такое в 2008 году, после чего мы освободим Землю от своей обузы? Падение гигантского метеора и прочие случайные события исключены – их не объяснишь закономерным итогом прогресса, и, следовательно, распределенный интеллект спрогнозировать их не может. Техногенная катастрофа глобальных масштабов? Это ближе к истине, но что же это за производство, авария на котором способна убить человечество? Пока такого нет, но, может быть, за десять лет его и создадут. Мировая война? Сомневаюсь. Человечество переболело детской болезнью мировых войн и сильно с тех пор поумнело. Идет активный процесс слияния интересов огромных человеческих групп. Войны же возникают только на почве разделения и конкуренции интересов. Как оно там будет впереди, трудно, конечно, сказать. Например, матушка-Россия, со своей гниющей от времени ядерной дубинкой, однажды взбрыкнет по какому-нибудь поводу, как это у нее бывает, да и начнет опять показывать всем кузькину мать. Или мусульманство с христианством схлестнутся, как во времена крестовых походов. Да нет, конечно, все это чепуха. Может, никакой катастрофы и не будет? Я ведь с помощью своего спайдера просто поставил некий эксперимент, базирующийся на довольно сомнительных концепциях, и давший результат, трактовать который можно и так, и этак.
Показался мой дом – образчик элитной архитектуры, обжившей в последние годы тихие московские улочки и скверики в стороне от магистралей и шумных улиц. Дом был так же молчалив и темен, как и окружавшие его гораздо менее комфортные старшие собратья. Правда, тих он был не по причине сна его жителей, а просто по причине пустоты – почти весь увешанный золотом немногочисленный контингент владельцев квартир круглый год проживал на дачах, расположенных в экологически чистом западном направлении. Я с облегчением оставил за спиной последние опасные метры открытого городского пространства и, сунув в щель входного замка пластиковую карточку, прошел через турникет поста охраны во внутренний двор. Здесь оказалось светло, чисто и уютно. На детской площадке среди молоденьких деревьев журчал фонтанчик. Идя к своему подъезду, я внутренне поклялся себе, что отныне стану покидать это защищенное от невзгод окружающего мира место только для еды и развлечений. В течение следующей недели утрясу последние дела с Крышей, Виталием и деньгами – и все, амба. Последние десять лет следует прожить в настоящем, не омраченном заботами, счастье.
На пятый этаж я, как обычно, поднимался пешком, легко и приятно, по чистенькой, покрытой ковровой дорожкой, лестнице. Совсем не хотелось спать, словно это не ночь там, за окнами, прохладой и тьмой окутывала дома и улицы. Мое продвижение наверх сопровождал автоматически зажигающийся на лестничных маршах свет – бестолковое изобретение экологически озабоченной западной мысли. Я подошел к квартире, на ходу доставая ключи, и в этот момент спиной почувствовал какое-то осторожное движение позади себя, в нише с искусственным фикусом, украшавшим холл. Я удивленно обернулся и увидел, что из-за фикуса вышел и идет ко мне Санек, наш охранник. «Поздновато, брат, ты меня догнал, я уже дома. Топай обратно на Крышу, там Женя один остался,» – хотел сказать я, когда вдруг увидел, что Санек поднимает правую руку, из которой мне в лоб смотрит небольшой блестящий цилиндрик с черным отверстием в торце. Глушитель, – штучка, знакомая по многочисленным кинобоевикам и репортажам московской криминальной хроники. По законам жанра я должен бы сейчас прежде, чем он нажмет на спусковой крючок, выхватить из-под плаща пистолет и разрядить его в Санька, несмотря на все мое положительное к нему отношение. Или, как «в августе сорок четвертого», станцевать перед Саньком танец, чтобы он не смог в меня попасть, при этом приблизиться к нему и провести короткий и эффективный прием.
Однако у меня нет пистолета, в полезность танцев под прицелом я не верю, и никаких приемов, по причине сугубо интеллигентского гнилого типа личности, не знаю.
Я смотрю поверх торца глушителя в глаза Саньку, и встречаю спокойный и внимательный взгляд человека, добросовестно делающего свою работу. Такой же спокойный и внимательный, как при проверке документов на входе в нашу фирму. Я чувствую, как неторопливо движутся нервные импульсы от мозга Санька к мышцам – сгибателям указательного пальца правой руки, как послушные мышцы чуть-чуть дожимают спусковой крючок, свободный ход которого уже давно выбран, еще когда рука поднималась на уровень моих глаз. Спусковой крючок еле заметно проворачивается на оси, и внутри оружия вдруг начинает нарастать лавинообразный процесс, остановить который уже не способен сам Бог. Срываются со своих мест и выходят из зацепления замысловатой формы детали, раскручиваются жесткие стальные пружины, одни детали с ужасной силой бьют по другим, те скользят в каких-то каналах и тоже обо что-то ударяются. Потом, когда стихает лавина механических перемещений, начинает тлеть маленький огонек. Из тления вырывается струйка дымного пламени, и от нее неожиданно заходится целый пожар. Пожар шипит, извергает раскаленные газы, ширится, однако он заперт внутри прочной латунной гильзы. Ему бы развернуться, захватить этот холл, дом, город, весь мир, настолько он силен. Но гильза слишком прочна. Все, на что пожар оказывается способен – это самую малость сдвинуть с места тяжелую пулю, запирающую гильзу с торца. Сначала огню невероятно трудно, особенно когда пуля просовывает круглую головку в зеркально гладкий ствол и встречает на своем пути нарезы. Но огонь поднатуживается, и пуля все резвее движется вдоль ствола к открытому выходному отверстию – свету в конце темного туннеля. Послушная спирали нарезов, она вращается, скользит – и вот свобода! Если бы она была живой, она бы, наверное, зажмурилась от яркого света холла после тьмы тесного ствола. Она бы обрадовалась своей невероятной скорости, она была бы счастлива и смеялась от полноты своего счастья. Но пуля мертва.
«Тук,» – негромко говорит пистолет сквозь глушитель. И еще раз: «Тук». Я мешком валюсь на пол у двери собственной квартиры, в которой хотел скрыться от проблем этого мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
А вот все-таки интересно, что же произойдет такое в 2008 году, после чего мы освободим Землю от своей обузы? Падение гигантского метеора и прочие случайные события исключены – их не объяснишь закономерным итогом прогресса, и, следовательно, распределенный интеллект спрогнозировать их не может. Техногенная катастрофа глобальных масштабов? Это ближе к истине, но что же это за производство, авария на котором способна убить человечество? Пока такого нет, но, может быть, за десять лет его и создадут. Мировая война? Сомневаюсь. Человечество переболело детской болезнью мировых войн и сильно с тех пор поумнело. Идет активный процесс слияния интересов огромных человеческих групп. Войны же возникают только на почве разделения и конкуренции интересов. Как оно там будет впереди, трудно, конечно, сказать. Например, матушка-Россия, со своей гниющей от времени ядерной дубинкой, однажды взбрыкнет по какому-нибудь поводу, как это у нее бывает, да и начнет опять показывать всем кузькину мать. Или мусульманство с христианством схлестнутся, как во времена крестовых походов. Да нет, конечно, все это чепуха. Может, никакой катастрофы и не будет? Я ведь с помощью своего спайдера просто поставил некий эксперимент, базирующийся на довольно сомнительных концепциях, и давший результат, трактовать который можно и так, и этак.
Показался мой дом – образчик элитной архитектуры, обжившей в последние годы тихие московские улочки и скверики в стороне от магистралей и шумных улиц. Дом был так же молчалив и темен, как и окружавшие его гораздо менее комфортные старшие собратья. Правда, тих он был не по причине сна его жителей, а просто по причине пустоты – почти весь увешанный золотом немногочисленный контингент владельцев квартир круглый год проживал на дачах, расположенных в экологически чистом западном направлении. Я с облегчением оставил за спиной последние опасные метры открытого городского пространства и, сунув в щель входного замка пластиковую карточку, прошел через турникет поста охраны во внутренний двор. Здесь оказалось светло, чисто и уютно. На детской площадке среди молоденьких деревьев журчал фонтанчик. Идя к своему подъезду, я внутренне поклялся себе, что отныне стану покидать это защищенное от невзгод окружающего мира место только для еды и развлечений. В течение следующей недели утрясу последние дела с Крышей, Виталием и деньгами – и все, амба. Последние десять лет следует прожить в настоящем, не омраченном заботами, счастье.
На пятый этаж я, как обычно, поднимался пешком, легко и приятно, по чистенькой, покрытой ковровой дорожкой, лестнице. Совсем не хотелось спать, словно это не ночь там, за окнами, прохладой и тьмой окутывала дома и улицы. Мое продвижение наверх сопровождал автоматически зажигающийся на лестничных маршах свет – бестолковое изобретение экологически озабоченной западной мысли. Я подошел к квартире, на ходу доставая ключи, и в этот момент спиной почувствовал какое-то осторожное движение позади себя, в нише с искусственным фикусом, украшавшим холл. Я удивленно обернулся и увидел, что из-за фикуса вышел и идет ко мне Санек, наш охранник. «Поздновато, брат, ты меня догнал, я уже дома. Топай обратно на Крышу, там Женя один остался,» – хотел сказать я, когда вдруг увидел, что Санек поднимает правую руку, из которой мне в лоб смотрит небольшой блестящий цилиндрик с черным отверстием в торце. Глушитель, – штучка, знакомая по многочисленным кинобоевикам и репортажам московской криминальной хроники. По законам жанра я должен бы сейчас прежде, чем он нажмет на спусковой крючок, выхватить из-под плаща пистолет и разрядить его в Санька, несмотря на все мое положительное к нему отношение. Или, как «в августе сорок четвертого», станцевать перед Саньком танец, чтобы он не смог в меня попасть, при этом приблизиться к нему и провести короткий и эффективный прием.
Однако у меня нет пистолета, в полезность танцев под прицелом я не верю, и никаких приемов, по причине сугубо интеллигентского гнилого типа личности, не знаю.
Я смотрю поверх торца глушителя в глаза Саньку, и встречаю спокойный и внимательный взгляд человека, добросовестно делающего свою работу. Такой же спокойный и внимательный, как при проверке документов на входе в нашу фирму. Я чувствую, как неторопливо движутся нервные импульсы от мозга Санька к мышцам – сгибателям указательного пальца правой руки, как послушные мышцы чуть-чуть дожимают спусковой крючок, свободный ход которого уже давно выбран, еще когда рука поднималась на уровень моих глаз. Спусковой крючок еле заметно проворачивается на оси, и внутри оружия вдруг начинает нарастать лавинообразный процесс, остановить который уже не способен сам Бог. Срываются со своих мест и выходят из зацепления замысловатой формы детали, раскручиваются жесткие стальные пружины, одни детали с ужасной силой бьют по другим, те скользят в каких-то каналах и тоже обо что-то ударяются. Потом, когда стихает лавина механических перемещений, начинает тлеть маленький огонек. Из тления вырывается струйка дымного пламени, и от нее неожиданно заходится целый пожар. Пожар шипит, извергает раскаленные газы, ширится, однако он заперт внутри прочной латунной гильзы. Ему бы развернуться, захватить этот холл, дом, город, весь мир, настолько он силен. Но гильза слишком прочна. Все, на что пожар оказывается способен – это самую малость сдвинуть с места тяжелую пулю, запирающую гильзу с торца. Сначала огню невероятно трудно, особенно когда пуля просовывает круглую головку в зеркально гладкий ствол и встречает на своем пути нарезы. Но огонь поднатуживается, и пуля все резвее движется вдоль ствола к открытому выходному отверстию – свету в конце темного туннеля. Послушная спирали нарезов, она вращается, скользит – и вот свобода! Если бы она была живой, она бы, наверное, зажмурилась от яркого света холла после тьмы тесного ствола. Она бы обрадовалась своей невероятной скорости, она была бы счастлива и смеялась от полноты своего счастья. Но пуля мертва.
«Тук,» – негромко говорит пистолет сквозь глушитель. И еще раз: «Тук». Я мешком валюсь на пол у двери собственной квартиры, в которой хотел скрыться от проблем этого мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67