Доктор Ксения – та все улыбалась и на знаменитого Медынцева смотрела, а он – на нее. Я, стараясь не пялиться бестактно на исхудавшего купца Хару, поставил на столике сосуд с маслом и блюдо с зерном, что знаменует щедрость и милость Господа к людям, и начал слушать и наматывать вату на концы семи палочек, потом мне нужно расставить семь свечей вокруг сосуда. Но я внимательно слушал.
… Смерть длилась полторы минуты. Там, на небесах, – яркое, золотистое, голубоватое, зеленовато-лазурное пространство. Оно похоже на фон редких старинных икон. Там его встретили несколько светозарных, прекрасноликих сущностей «с тэламы, с рукамы». Они протянули их к Ивану Георгиевичу. Они приняли его душу. Тогда он испытал неземное блаженство и радость от той несказанной любви, которая исходила от этих существ. Все его страхи, отчаяние и переживания о земном мгновенно стали дорожной пылью. Они утратили значение как пустое и никчемное.
– Вес зэмной любоф – это не любоф, а самсэбэлюбие по сравнению с небэсным любоф, – твердо сказал Иван Георгиевич. – Прычем всо биль абсолютно реально, а потом я, батюшка, вдруг услишаль голос: «Ти нужен на земле, твой путь еще не закончен, иди – и выполняй свой долг».
И через мгновение он оказался на потолке в операционной, откуда, и начал свое путешествие.
– Голи! Как мух! – пояснил он. – Сталь вот так озырать…
Сверху он увидел свое почерневшее, серо-зеленое тело, которое держала за руку доктор Ксения. Голова запрокинута. На бывшем лице – отвратительная улыбка. Ему не захотелось возвращаться в тело мертвеца.
Он видел, как доктор Ксения отпустила его руку и произнесла:
– Умер.
А Иван Георгиевич стал живей прежнего, но прозевал мгновение входа голым в это грязное чужое пальто, которое опять стало его телом. Он почувствовал только, как из него выделилось много вонючей слизи по всей коже. Полет полностью изменил его. В одно мгновение он стал совсем другим человеком. И ему стало крайне стыдно за всю свою грешную грекину жизнь.
– Теперь я нэ боюсь смэрти, – сказал он и улыбнулся доктору Ксении. – Я знаю, что здэшний моя жизнь совсэм не тот жизнь, ради которого надо тратить ее врэмя… Я хочу пожертвовать господын и госпожа Шацкых дэнги на храм. Наташа сказал мне, что Петр с женой строит храм. Прошу прынять жертву и на дэтскый дом… Вопрос о зэмле я рещу…
– Ах, Ваня! Ванечка! – всплеснула руками Наташа. Похоже, что и она вкупе с Иваном Георгиевичем слетала на небеса и вернулась преображенной. – Милый Ванечка! Как вы отнесетесь, Петя, к предложению Ванечки?
Не привык я к хэппи-эндам.
– Это как батюшка благословит, – ответил я, пораженный услышанным и не очень-то разбираясь в тонкостях темы пожертвований.
– Тайна исповеди, дети! Оставьте нас с Иваном Георгиевичем, – извинительно попросил о.Глеб.
7
Мы скинули халаты, шлепанцы и пошли курить на улицу.
– Я вас догоню, родные мои! – сказала вслед Наташа с нашими халатиками на руках.
– Нас не догонишь! – ворчал Юра. – Ваню своего догоняй, не то упорхнет на небеси – и облом!
«Нет, не упорхнет, – думал я. – Не суждено нынче батюшке, слава Богу, читать Канон на разлучение души от тела…»
Я еще думал о том, какая гора свалилась бы с Аниных плеч, отвали ей побывавший на небе Хара денег на постройку храма. Даже дыханье мое стало судорожным.
– Это не его деньги, – прочитывая мои мысли, рычал Юра. – Это деньги нищего народа!
– Твои, то есть? Да?
А детский дом – это сбывшаяся наша с Аней мечта. Вот и был бы я там директором, смотрел бы на старости лет, чтоб сироты под призрением были, а маленький Алеша… Оп! Но где же Алеша?
– Я говорю: это деньги ограбленного народа, керя! Слушай ухом! – он понизил голос. – Есть реальный шанс завалить выборы Шулепова вместе с его административным ресурсом. У Шалоумова – убийственный компромат на его Прошку: крышевание похищения детей, торговля человеческими органами и отъем городских свалок под какого-то своего деверя…
– А свалки ему зачем?
– Да уж не затем, чтобы трупы прятать, ворон кормить! Со свалок чудовищные деньги идут. Слушай дальше. Они знают, что у Шалоумова – этот мешок грязи с кровью. Шила-то в мешке не утаили – и начали нас гонять. К тому же три дня назад на складе одной кадрированной части в Бибирюлихе обнаружилась недостача пуда взрывчатки и тыщи штук детонаторов. Вот под это дело они нас, керя, и заарканят. Радует одно: Россия начинает поднимать дубину народной войны…
– Где уж там… Дубину… Разве что такую, как ты…
– Утверждаю со всей определенностью. Керя, не верь, что надо сегодня же к вечеру продраться в эфир, дать залп из крупного калибра – и по кустам. А с доктором Ксенией я сойдусь пока чуть поближе…
– Зачем?
– Три местечка в реанимации забронировать: мне, тебе и Шалоумову. Ему – в первую очередь. Они ему радиорубку мяса устроят, если вовремя не укрыться.
– Обязательно укрываться? А ты меня спросил, прежде чем мне укрываться: иду я в эфир, или не иду я в эфир? Почему ты за меня решаешь? Или я член твоей партии?
– Ты – мой пресс-секретарь, я выдал тебе документ. И подумай наконец о своем кере, о Шалоумове! Он ведь их допек: передача по форме – либеральная, а по содержанию – бунтарская. Разобрались! Сподобились! Скоро руки – за спину! И ты хочешь бросить его одного?
– Твой документ я уже бросил в мусорный ящик…
– Несмешно!
… Прошлогодняя шалоумовская «Радиорубка мяса» за пару месяцев сделала его передачу хитовой. Рубрику «Переводы с казенного на русский» слушали по сети разные люди в разных местах – это был вертел, на который неожиданно для себя нанизывались многие из «уважаемых людей».
– Иван Иванович, вы человек компетентный, – запускал он леща. – Поэтому я и пригласил вас, чтобы вы помогли прояснить ряд вопросов. Но мне, кажется, наши радиослушатели не всё поняли правильно. Например, когда люди вместе работают, обеспечивая свои семьи и свой дом, вместе едят свой хлеб, добытый в поте лица, – это некая взаимозависимость. Так, Иван Иваныч? Вы согласны? – доброжелательный паук раскидывал паутину.
– Бесспорно! – жужжал, отвыкший думать, жук-воротила Иван Иваныч.
– Когда они берут в долг у ростовщика под неоплатные проценты, заложив свой дом, огород, детей этому доброму ростовщику, – это зависимость. Согласны? – поднимал паук свое ядовитое жало.
– Да! Это так, да! – жужжал жук, становящийся жучком. И по радио видно было, как старательно кивает он головогрудкой. – Бесспорно!
– Объясните нашим слушателям: что вы имели в виду, когда произносили слова «государственная независимость России»? – поднимал Шалоумов сачок.
И начинались красноречивые покашливания и повизгивания, вздохи, стоны, напоминающие агонию коровы, обожравшейся майским клевером. Причем наш Пери Мэйсон легко находил слабаков, тьма которых и составляла чиновничье большинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
… Смерть длилась полторы минуты. Там, на небесах, – яркое, золотистое, голубоватое, зеленовато-лазурное пространство. Оно похоже на фон редких старинных икон. Там его встретили несколько светозарных, прекрасноликих сущностей «с тэламы, с рукамы». Они протянули их к Ивану Георгиевичу. Они приняли его душу. Тогда он испытал неземное блаженство и радость от той несказанной любви, которая исходила от этих существ. Все его страхи, отчаяние и переживания о земном мгновенно стали дорожной пылью. Они утратили значение как пустое и никчемное.
– Вес зэмной любоф – это не любоф, а самсэбэлюбие по сравнению с небэсным любоф, – твердо сказал Иван Георгиевич. – Прычем всо биль абсолютно реально, а потом я, батюшка, вдруг услишаль голос: «Ти нужен на земле, твой путь еще не закончен, иди – и выполняй свой долг».
И через мгновение он оказался на потолке в операционной, откуда, и начал свое путешествие.
– Голи! Как мух! – пояснил он. – Сталь вот так озырать…
Сверху он увидел свое почерневшее, серо-зеленое тело, которое держала за руку доктор Ксения. Голова запрокинута. На бывшем лице – отвратительная улыбка. Ему не захотелось возвращаться в тело мертвеца.
Он видел, как доктор Ксения отпустила его руку и произнесла:
– Умер.
А Иван Георгиевич стал живей прежнего, но прозевал мгновение входа голым в это грязное чужое пальто, которое опять стало его телом. Он почувствовал только, как из него выделилось много вонючей слизи по всей коже. Полет полностью изменил его. В одно мгновение он стал совсем другим человеком. И ему стало крайне стыдно за всю свою грешную грекину жизнь.
– Теперь я нэ боюсь смэрти, – сказал он и улыбнулся доктору Ксении. – Я знаю, что здэшний моя жизнь совсэм не тот жизнь, ради которого надо тратить ее врэмя… Я хочу пожертвовать господын и госпожа Шацкых дэнги на храм. Наташа сказал мне, что Петр с женой строит храм. Прошу прынять жертву и на дэтскый дом… Вопрос о зэмле я рещу…
– Ах, Ваня! Ванечка! – всплеснула руками Наташа. Похоже, что и она вкупе с Иваном Георгиевичем слетала на небеса и вернулась преображенной. – Милый Ванечка! Как вы отнесетесь, Петя, к предложению Ванечки?
Не привык я к хэппи-эндам.
– Это как батюшка благословит, – ответил я, пораженный услышанным и не очень-то разбираясь в тонкостях темы пожертвований.
– Тайна исповеди, дети! Оставьте нас с Иваном Георгиевичем, – извинительно попросил о.Глеб.
7
Мы скинули халаты, шлепанцы и пошли курить на улицу.
– Я вас догоню, родные мои! – сказала вслед Наташа с нашими халатиками на руках.
– Нас не догонишь! – ворчал Юра. – Ваню своего догоняй, не то упорхнет на небеси – и облом!
«Нет, не упорхнет, – думал я. – Не суждено нынче батюшке, слава Богу, читать Канон на разлучение души от тела…»
Я еще думал о том, какая гора свалилась бы с Аниных плеч, отвали ей побывавший на небе Хара денег на постройку храма. Даже дыханье мое стало судорожным.
– Это не его деньги, – прочитывая мои мысли, рычал Юра. – Это деньги нищего народа!
– Твои, то есть? Да?
А детский дом – это сбывшаяся наша с Аней мечта. Вот и был бы я там директором, смотрел бы на старости лет, чтоб сироты под призрением были, а маленький Алеша… Оп! Но где же Алеша?
– Я говорю: это деньги ограбленного народа, керя! Слушай ухом! – он понизил голос. – Есть реальный шанс завалить выборы Шулепова вместе с его административным ресурсом. У Шалоумова – убийственный компромат на его Прошку: крышевание похищения детей, торговля человеческими органами и отъем городских свалок под какого-то своего деверя…
– А свалки ему зачем?
– Да уж не затем, чтобы трупы прятать, ворон кормить! Со свалок чудовищные деньги идут. Слушай дальше. Они знают, что у Шалоумова – этот мешок грязи с кровью. Шила-то в мешке не утаили – и начали нас гонять. К тому же три дня назад на складе одной кадрированной части в Бибирюлихе обнаружилась недостача пуда взрывчатки и тыщи штук детонаторов. Вот под это дело они нас, керя, и заарканят. Радует одно: Россия начинает поднимать дубину народной войны…
– Где уж там… Дубину… Разве что такую, как ты…
– Утверждаю со всей определенностью. Керя, не верь, что надо сегодня же к вечеру продраться в эфир, дать залп из крупного калибра – и по кустам. А с доктором Ксенией я сойдусь пока чуть поближе…
– Зачем?
– Три местечка в реанимации забронировать: мне, тебе и Шалоумову. Ему – в первую очередь. Они ему радиорубку мяса устроят, если вовремя не укрыться.
– Обязательно укрываться? А ты меня спросил, прежде чем мне укрываться: иду я в эфир, или не иду я в эфир? Почему ты за меня решаешь? Или я член твоей партии?
– Ты – мой пресс-секретарь, я выдал тебе документ. И подумай наконец о своем кере, о Шалоумове! Он ведь их допек: передача по форме – либеральная, а по содержанию – бунтарская. Разобрались! Сподобились! Скоро руки – за спину! И ты хочешь бросить его одного?
– Твой документ я уже бросил в мусорный ящик…
– Несмешно!
… Прошлогодняя шалоумовская «Радиорубка мяса» за пару месяцев сделала его передачу хитовой. Рубрику «Переводы с казенного на русский» слушали по сети разные люди в разных местах – это был вертел, на который неожиданно для себя нанизывались многие из «уважаемых людей».
– Иван Иванович, вы человек компетентный, – запускал он леща. – Поэтому я и пригласил вас, чтобы вы помогли прояснить ряд вопросов. Но мне, кажется, наши радиослушатели не всё поняли правильно. Например, когда люди вместе работают, обеспечивая свои семьи и свой дом, вместе едят свой хлеб, добытый в поте лица, – это некая взаимозависимость. Так, Иван Иваныч? Вы согласны? – доброжелательный паук раскидывал паутину.
– Бесспорно! – жужжал, отвыкший думать, жук-воротила Иван Иваныч.
– Когда они берут в долг у ростовщика под неоплатные проценты, заложив свой дом, огород, детей этому доброму ростовщику, – это зависимость. Согласны? – поднимал паук свое ядовитое жало.
– Да! Это так, да! – жужжал жук, становящийся жучком. И по радио видно было, как старательно кивает он головогрудкой. – Бесспорно!
– Объясните нашим слушателям: что вы имели в виду, когда произносили слова «государственная независимость России»? – поднимал Шалоумов сачок.
И начинались красноречивые покашливания и повизгивания, вздохи, стоны, напоминающие агонию коровы, обожравшейся майским клевером. Причем наш Пери Мэйсон легко находил слабаков, тьма которых и составляла чиновничье большинство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67