Эта бездомная женщина напомнила мне фермерских жен с Якусимы, только она еще более заторможенная. Ее взгляд не может удержаться на одной точке. Голос у нее надтреснутый и шипящий.
– Я их потеряла.
– Что вы потеряли?
Она переминается с ноги на ногу.
– Вам их еще не приносили?
Тянусь к стопке бланков заявлений о пропаже.
– Так что вы потеряли?
Она кидает на меня быстрый взгляд.
– Фотографии.
– Вы потеряли фотографии?
Она достает из кармана луковицу и начинает счищать хрустящую коричневую шелуху. У нее почерневшие, покрытые струпьями пальцы.
Повторяю попытку.
– Вы потеряли фотографии в поезде или на вокзале?
– Она по-прежнему уклоняется от ответа.
– Старые-то мне вернули…
– Мне бы очень помогло, если бы вы рассказали немного подробнее о…
Она лижет луковицу.
– А вот новые я обратно не получила.
– Это были ценные фотографии?
Она кусает луковицу. Луковица хрустит.
Из бокового кабинета выходит госпожа Сасаки и кивает Даме с фотографиями.
– Ну и пекло сегодня.
Дама с фотографиями говорит, жуя луковую жвачку:
– Они мне нужны, чтобы прикрыть часы,.
– Боюсь, сегодня у нас фотографий нет. Возможно, завтра вы их найдете. Не пробовали искать около пруда Синобадзу? Дама с фотографиями хмурится:
– Что это моим фотографиям там делать?
– Госпожа Сасаки пожимает плечами:
– Как знать? В жару там прохладно.
– Она кивает:
– Как знать…
– И бредет прочь.
– Она постоянный клиент?
Госпожа Сасаки направляется к письменному столу.
– Мы входим в ее маршрут. Просто будь с ней вежлив, это ведь ничего не стоит. Ты понял, что за «фотографии» она имела в виду?
– Наверно, какой-нибудь семейный альбом?
– Сначала я тоже поняла ее буквально.– Госпожа Сасаки, как всегда, точно выбирает слова.– Но, похоже, что она говорит о своих воспоминаниях.
Мы смотрим, как она исчезает в мерцающем свете. Цикады гудят то тише, то громче.
– Мы – это всего лишь наши воспоминания.
***
Луна передвинулась. Успокоившись, Андзю маленькими глотками пьет чай. Я где-то на границе между сном и бодрствованием. Изо всех сил пытаюсь вспомнить мамино лицо. Мне кажется, что я помню запах ее духов, но точно сказать не могу. Чувствую, как Андзю устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Она все еще думает о маме.
– Последний раз мы с ней виделись в доме дяди Толстосума в Кагосиме. Когда в последний раз уезжали с Якусимы.
– В день рожденья секретного пляжа. Два года назад?
– Три. Два года назад был день рожденья надувной лодки.
– Она уехала так неожиданно. Пробыла целую неделю, а потом просто исчезла.
– Хочешь, расскажу секрет?
– Я тотчас просыпаюсь.
– Настоящий?
– Я уже не маленькая. Конечно, настоящий.
– Тогда давай.
– Пшеничка велела никому не рассказывать, даже тебе.
– О чем?
– О том, почему она тогда уехала. Я говорю о маме.
– И ты молчала три года? Я думал, она уехала, потому что заболела.
Андзю зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал.
– Расскажи.
– В тот день я плохо себя чувствовала. Ты был на футбольной тренировке. Я делала уроки за столом на первом этаже. Мама стала готовить тэмпуру.
Голос Андзю будто надломился. По мне, лучше бы она рыдала.
– Она макала в тесто разные странные вещи.
– Какие странные вещи?
– Несъедобные. Свои часики, свечку, чайный пакетик, лампочку. Лампочка лопнула в кипящем масле, а мама нехорошо засмеялась. Кольцо. Потом она положила все это на блюдо со слоем мисо и поставила передо мной.
– И что ты сказала?
– Ничего.
– А она?
– Она сказала, что это игра. Я сказала: «Ты пьяная». Она ответила, что это все из-за Якусимы. Я спросила, почему она не может играть без выпивки. Она спросила, почему мне не нравится, как она готовит. Она велела, чтобы я съела свой ужин, как примерная девочка. Я сказала: «Я не могу есть такие вещи». И она рассердилась. Помнишь, какой ужасной она иногда бывала, когда приезжала к нам? Я не помню, как она выглядит, но это я помню.
– Что было потом?
– Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала…– Андзю глотает слезы.– Она плакала.
– Мама плакала?
– Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму.– Андзю хмурится.– Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему.
Ухает сова.
Я должен заснуть. Андзю покачивается, медленно-медленно.
Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием.
– Не езди завтра в Кагосиму, Эйдзи.
– Я должен ехать. Я защитник.
– Не езди.
Я не понимаю.
– Почему?
– Тогда поезжай. Мне плевать.
– Всего на два дня.
– Андзю кричит:
– Не ты один можешь совершать взрослые поступки!
– Что ты хочешь сказать?
– Я-то знаю, а ты догадайся!
– Что ты хочешь сделать?
– Узнаешь, когда вернешься со своего футбола!
– Скажи!
– Я тебя не слышу! Ты в Кагосиме!
– Скажи! – Я встревожен.
– В голосе у нее злорадство:
– Увидишь. Увидишь.
– Все равно, кому интересно, что ты там задумала?
– Утром я видела жемчужную змею!
Теперь я уверен, что она врет. Жемчужная змея – это глупая сказка, которую бабушка рассказывает, чтобы нас напугать. Она говорит, что эта змея жила в амбаре семьи Миякэ еще до того, как она сама родилась, и что она появляется, чтобы возвестить о приближении смерти. Мы с Андзю давным-давно перестали в нее верить, только бабушке это невдомек. Мне обидно, что Андзю думает, будто меня можно запугать и заставить повиноваться россказнями о жемчужной змее. Мартовская птица-полуночник пытается вспомнить свою песню. Она то и дело выбивается из темы и начинает заново. Каждую весну я вспоминаю эту птицу, а к сезону дождей снова забываю. Потом мне все же хочется помириться с сестренкой, но она уже спит или притворяется спящей.
***
Я и не заметил, как стрелки «Фудзифильма» контрабандой протащили три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Ночь сплела уже три четверти своей липкой паутины. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, лучше следят за багажом, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет, кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти забрать то, что потеряли. Наверно, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля над ухом, звонннннннннит телефон. Этот буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон звонннннннннит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон звонннннннннит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– Я их потеряла.
– Что вы потеряли?
Она переминается с ноги на ногу.
– Вам их еще не приносили?
Тянусь к стопке бланков заявлений о пропаже.
– Так что вы потеряли?
Она кидает на меня быстрый взгляд.
– Фотографии.
– Вы потеряли фотографии?
Она достает из кармана луковицу и начинает счищать хрустящую коричневую шелуху. У нее почерневшие, покрытые струпьями пальцы.
Повторяю попытку.
– Вы потеряли фотографии в поезде или на вокзале?
– Она по-прежнему уклоняется от ответа.
– Старые-то мне вернули…
– Мне бы очень помогло, если бы вы рассказали немного подробнее о…
Она лижет луковицу.
– А вот новые я обратно не получила.
– Это были ценные фотографии?
Она кусает луковицу. Луковица хрустит.
Из бокового кабинета выходит госпожа Сасаки и кивает Даме с фотографиями.
– Ну и пекло сегодня.
Дама с фотографиями говорит, жуя луковую жвачку:
– Они мне нужны, чтобы прикрыть часы,.
– Боюсь, сегодня у нас фотографий нет. Возможно, завтра вы их найдете. Не пробовали искать около пруда Синобадзу? Дама с фотографиями хмурится:
– Что это моим фотографиям там делать?
– Госпожа Сасаки пожимает плечами:
– Как знать? В жару там прохладно.
– Она кивает:
– Как знать…
– И бредет прочь.
– Она постоянный клиент?
Госпожа Сасаки направляется к письменному столу.
– Мы входим в ее маршрут. Просто будь с ней вежлив, это ведь ничего не стоит. Ты понял, что за «фотографии» она имела в виду?
– Наверно, какой-нибудь семейный альбом?
– Сначала я тоже поняла ее буквально.– Госпожа Сасаки, как всегда, точно выбирает слова.– Но, похоже, что она говорит о своих воспоминаниях.
Мы смотрим, как она исчезает в мерцающем свете. Цикады гудят то тише, то громче.
– Мы – это всего лишь наши воспоминания.
***
Луна передвинулась. Успокоившись, Андзю маленькими глотками пьет чай. Я где-то на границе между сном и бодрствованием. Изо всех сил пытаюсь вспомнить мамино лицо. Мне кажется, что я помню запах ее духов, но точно сказать не могу. Чувствую, как Андзю устраивается внутри калачика, которым я свернулся. Она все еще думает о маме.
– Последний раз мы с ней виделись в доме дяди Толстосума в Кагосиме. Когда в последний раз уезжали с Якусимы.
– В день рожденья секретного пляжа. Два года назад?
– Три. Два года назад был день рожденья надувной лодки.
– Она уехала так неожиданно. Пробыла целую неделю, а потом просто исчезла.
– Хочешь, расскажу секрет?
– Я тотчас просыпаюсь.
– Настоящий?
– Я уже не маленькая. Конечно, настоящий.
– Тогда давай.
– Пшеничка велела никому не рассказывать, даже тебе.
– О чем?
– О том, почему она тогда уехала. Я говорю о маме.
– И ты молчала три года? Я думал, она уехала, потому что заболела.
Андзю зевает, демонстрируя равнодушие к тому, что я думаю или думал.
– Расскажи.
– В тот день я плохо себя чувствовала. Ты был на футбольной тренировке. Я делала уроки за столом на первом этаже. Мама стала готовить тэмпуру.
Голос Андзю будто надломился. По мне, лучше бы она рыдала.
– Она макала в тесто разные странные вещи.
– Какие странные вещи?
– Несъедобные. Свои часики, свечку, чайный пакетик, лампочку. Лампочка лопнула в кипящем масле, а мама нехорошо засмеялась. Кольцо. Потом она положила все это на блюдо со слоем мисо и поставила передо мной.
– И что ты сказала?
– Ничего.
– А она?
– Она сказала, что это игра. Я сказала: «Ты пьяная». Она ответила, что это все из-за Якусимы. Я спросила, почему она не может играть без выпивки. Она спросила, почему мне не нравится, как она готовит. Она велела, чтобы я съела свой ужин, как примерная девочка. Я сказала: «Я не могу есть такие вещи». И она рассердилась. Помнишь, какой ужасной она иногда бывала, когда приезжала к нам? Я не помню, как она выглядит, но это я помню.
– Что было потом?
– Пришла тетя Толстосум и увела ее в спальню. Я слышала…– Андзю глотает слезы.– Она плакала.
– Мама плакала?
– Тетя Толстосум вернулась и сказала, что если я кому-нибудь расскажу об этом, то может прийти плохой доктор и забрать маму.– Андзю хмурится.– Поэтому я вроде как заставила себя об этом забыть. Но не по-настоящему.
Ухает сова.
Я должен заснуть. Андзю покачивается, медленно-медленно.
Вдалеке лает собака, потревоженная реальностью или воспоминанием.
– Не езди завтра в Кагосиму, Эйдзи.
– Я должен ехать. Я защитник.
– Не езди.
Я не понимаю.
– Почему?
– Тогда поезжай. Мне плевать.
– Всего на два дня.
– Андзю кричит:
– Не ты один можешь совершать взрослые поступки!
– Что ты хочешь сказать?
– Я-то знаю, а ты догадайся!
– Что ты хочешь сделать?
– Узнаешь, когда вернешься со своего футбола!
– Скажи!
– Я тебя не слышу! Ты в Кагосиме!
– Скажи! – Я встревожен.
– В голосе у нее злорадство:
– Увидишь. Увидишь.
– Все равно, кому интересно, что ты там задумала?
– Утром я видела жемчужную змею!
Теперь я уверен, что она врет. Жемчужная змея – это глупая сказка, которую бабушка рассказывает, чтобы нас напугать. Она говорит, что эта змея жила в амбаре семьи Миякэ еще до того, как она сама родилась, и что она появляется, чтобы возвестить о приближении смерти. Мы с Андзю давным-давно перестали в нее верить, только бабушке это невдомек. Мне обидно, что Андзю думает, будто меня можно запугать и заставить повиноваться россказнями о жемчужной змее. Мартовская птица-полуночник пытается вспомнить свою песню. Она то и дело выбивается из темы и начинает заново. Каждую весну я вспоминаю эту птицу, а к сезону дождей снова забываю. Потом мне все же хочется помириться с сестренкой, но она уже спит или притворяется спящей.
***
Я и не заметил, как стрелки «Фудзифильма» контрабандой протащили три часа через границу времени. До рассвета еще часа два. Ночь сплела уже три четверти своей липкой паутины. На работе я весь день буду как выжатый лимон. Госпожа Сасаки предупредила, что в субботу дел больше, чем в будни, потому что те, кто едет на работу, лучше следят за багажом, чем те, кто в выходные отправляется за покупками или с пятницы гуляет всю ночь напролет, кроме того, многие ждут субботы, чтобы прийти забрать то, что потеряли. Наверно, повсюду будут крутиться репортеры, вынюхивая что-нибудь новенькое про господина Аояму. Бедняга. Внезапно и бесцеремонно, словно пуля над ухом, звонннннннннит телефон. Этот буравящий звук вселяет чувство вины и страха. Телефон звонннннннннит. Странно. Телефон появился у меня только на прошлой неделе. Никто не знает моего номера. Телефон звонннннннннит. А вдруг это какой-нибудь извращенец забавляется, выбирая номера наугад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126