Не сваливая все на алкоголь, а просто как ученый, который исследует болезнь. А угадай, что я узнал про свою гитару? Оказывается, когда-то гитара принадлежала ей! Все эти годы я играл на ее гитаре и даже не знал, что она тоже умеет играть.
– А этот гостиничный магнат из Нагано там был?
– Он приезжает раз в две недели, на выходные, сегодня его не было. Но я обещал, что приеду еще раз, в следующую субботу.
– Здорово. Убедись, что у него благородные намерения. А как же твой настоящий отец?
– Это была одна из взрывоопасных тем. Может, как-нибудь в другой раз. Она спросила, понравилось ли мне в Токио и много ли у меня друзей. Я похвастался, что одна моя подруга – гениальная пианистка.
– Ну просто клуб для элиты. Где ты будешь ночевать?
– Доктор Судзуки предложила разложить футон где-нибудь в уголке, но я сяду на поезд до Кагосимы и остановлюсь у дяди.
– У дяди Толстосума, так? А завтра утром сядешь на паром до Якусимы и навестишь могилу своей сестры?
– Откуда ты знаешь?
По киноэкрану неба несется поток торопливых облаков.
– Я, знаешь ли, действительно слушаю тебя, когда ты рассказываешь про Андзю. И про свои сны. У меня идеальный слух.
***
Заскучавший горизонт широко зевает. Эта береговая полоса, что скрывается под водой при каждом приливе, тянется до самого моря Хюга-Нада к югу от пролива Бунго, куда плыл мой двоюродный дед в своем последнем путешествии на борту «1-333». Если бы существовал бинокль, достаточно мощный, чтобы поймать в фокус сороковые годы, мы могли бы помахать друг другу рукой. Может быть, он мне тоже приснится. Может быть, время и есть та сила, которая отводит каждому моменту реальности свое место, но сны не подчиняются его правилам. До меня доносится запах осенних фруктов.
– Боже, как тесен мир,– говорит госпожа Хурма.– Здравствуй, еще раз. Можно присесть?
– Конечно.– Я закидываю рюкзак на багажную полку.
Она садится осторожно, будто боится поставить себе синяк.
– Тебе понравилась моя хурма?
– Э-э, она была очень вкусной. Спасибо. А как вам мой сон?
– Бывали и получше.– Странная старуха вынимает свое вязанье.
– Можно спросить, что вы делаете со снами, которые, э-э, собираете?
– А что ты делаешь с хурмой?
– Я ее ем.
– Старухам тоже нужно чем-то питаться.
Я жду объяснения, но госпожа Хурма ничего не объясняет. Мимо проносятся атомная электростанция, фрегат на якоре, одинокий серфингист. Мне кажется, что вежливость обязывает поддержать разговор.
– Вы едете в Кагосиму?
– Просто в ту сторону.
– Собираетесь навестить родственников?
– Я еду на конференцию.
Я жду, что она скажет мне, на какую конференцию можно ехать, когда тебе восемьдесят один год,– по выращиванию фруктов? по рукоделию? – но она поглощена вязанием. Я думаю о распаде атомов.
– Вы как бы толкователь снов?
В ее глаза, которые совершенно лишены радужной оболочки, опасно долго смотреть.
– Моя младшая сестра, которая занимается деловыми вопросами, описывает нашу профессию словом «канализационщики».
Кажется, я ослышался:
– Канализационщик. Это ведь, э-э, в каком-то роде инженер?
Госпожа Хурма трясет головой в пароксизме легкого гнева:
– Говорила я сестре. Эта словесная путаница сбивает людей с толку. Раз мы ведьмы, говорила я ей, «ведьмы» – то самое слово, которым мы должны себя называть. Придется снова с ней скандалить. Это шарф для моей бабушки. Она изведет меня, если найдет в нем хоть один изъян.
– Извините, вы сказали, что вы – ведьма?
– Почти на пенсии, с тех пор, как мне исполнилось пятьсот. Я считаю, что нужно уступать дорогу молодым.
Или она меня очень умело разыгрывает, или совершенно сошла с ума.
– Никогда бы не подумал.
Она хмурит брови над своим вязаньем.
– Конечно нет. Твой мир освещен телевидением, унизан спутниками, запечатан молчанием. Сама мысль о каких-то женщинах, которые черпают жизненную энергию в снах, является, как ты сказал, совершенно безумной.
Пытаюсь найти достойный ответ.
– Не беспокойся. Неверие – добрый помощник в нашем деле. Когда на эти берега пришла Эра Разума, мы первые вздохнули с облегчением.
– Как же можно, э-э, есть сны?
– Ты слишком дитя своего времени, чтобы «понять. Сновидение – это слияние сущности и формы. Слияние высвобождает энергию – потому-то сон, если он со сновидениями, так бодрит. На самом деле, если бы ты не видел снов, то не смог бы сохранить здравый рассудок больше недели. Такие старухи, как я, живут, питаясь снами молодых здоровых людей, как ты.
– Зачем же вы рассказываете все это первому встречному?
– А почему нет? Любого, кто станет настаивать на том, что это правда, запрут в лечебнице.
Я смутно жалею, что съел ту хурму.
– Я, э-э, мне нужно в уборную.
Когда я иду в туалет, мне кажется, что поезд стоит на месте, а пейзаж за окном и я вместе с ним летим с одинаковой скоростью, раскачиваясь в разные стороны. Моя попутчица начинает меня пугать – не столько тем, что она говорит, сколько тем как. И как к этому относиться? Но когда я возвращаюсь на свое место, то обнаруживаю, что она исчезла.
***
Красная чума истребила все живое на земном шаре. Последняя ворона сорвала последний кусок плоти с последней кости. Выжили только мы с Аи, благодаря своему естественному иммунитету. Мы живем в чайном зале «Амадеус». Орбиты спутников спускаются все ниже и ниже, и теперь тучи электронных объектов проплывают прямо за нашим балконом, так близко, что до них можно дотронуться. Мы с Аи развлекаемся долгими прогулками по Токио. Я выбираю для Аи бриллианты, а она ищет самые прекрасные гитары для меня. Аи дает «живой» концерт в «Будокане», играя «Арабеску» Дебюсси, потом я прогоняю свой репертуар из песен Леннона. Мы выступаем по очереди, чтобы создать друг другу аудиторию. Аи до сих пор делает вкуснейшие салаты и подает их на спутниковых тарелках. Мы прожили так, как брат и сестра, довольно долго.
Однажды мы слышим на балконе какой-то свистящий звук. Фьюииииииииить. Выглядываем через приоткрытое окно и видим страшную птицу, которая направляется в нашу сторону. Размером со свинью, надутая, как индюк, взъерошенная, как гриф. С клювом острым, как лезвие ножовки. Ее затуманенные алкоголем глаза напоминают сочащиеся язвы. Каждые несколько шагов она извергает яйцо величиной с глазное яблоко и, ерзая, садится на него, чтобы протолкнуть обратно.
– Быстрей! – говорит Аи.– Закрой окно! Она хочет забраться внутрь!
Она права, но я не решаюсь это сделать – этот клюв одним ударом может разорвать мне запястье. Поздно! Птица запрыгивает внутрь, задевая стул – он падает с глухим стуком,– и вразвалку идет по ковру. Мы с Аи пятимся, со страхом и любопытством. За этим может последовать великое зло, но может и великое благо. Птица важно расхаживает по залу и разглядывает его с придирчивостью потенциального покупателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
– А этот гостиничный магнат из Нагано там был?
– Он приезжает раз в две недели, на выходные, сегодня его не было. Но я обещал, что приеду еще раз, в следующую субботу.
– Здорово. Убедись, что у него благородные намерения. А как же твой настоящий отец?
– Это была одна из взрывоопасных тем. Может, как-нибудь в другой раз. Она спросила, понравилось ли мне в Токио и много ли у меня друзей. Я похвастался, что одна моя подруга – гениальная пианистка.
– Ну просто клуб для элиты. Где ты будешь ночевать?
– Доктор Судзуки предложила разложить футон где-нибудь в уголке, но я сяду на поезд до Кагосимы и остановлюсь у дяди.
– У дяди Толстосума, так? А завтра утром сядешь на паром до Якусимы и навестишь могилу своей сестры?
– Откуда ты знаешь?
По киноэкрану неба несется поток торопливых облаков.
– Я, знаешь ли, действительно слушаю тебя, когда ты рассказываешь про Андзю. И про свои сны. У меня идеальный слух.
***
Заскучавший горизонт широко зевает. Эта береговая полоса, что скрывается под водой при каждом приливе, тянется до самого моря Хюга-Нада к югу от пролива Бунго, куда плыл мой двоюродный дед в своем последнем путешествии на борту «1-333». Если бы существовал бинокль, достаточно мощный, чтобы поймать в фокус сороковые годы, мы могли бы помахать друг другу рукой. Может быть, он мне тоже приснится. Может быть, время и есть та сила, которая отводит каждому моменту реальности свое место, но сны не подчиняются его правилам. До меня доносится запах осенних фруктов.
– Боже, как тесен мир,– говорит госпожа Хурма.– Здравствуй, еще раз. Можно присесть?
– Конечно.– Я закидываю рюкзак на багажную полку.
Она садится осторожно, будто боится поставить себе синяк.
– Тебе понравилась моя хурма?
– Э-э, она была очень вкусной. Спасибо. А как вам мой сон?
– Бывали и получше.– Странная старуха вынимает свое вязанье.
– Можно спросить, что вы делаете со снами, которые, э-э, собираете?
– А что ты делаешь с хурмой?
– Я ее ем.
– Старухам тоже нужно чем-то питаться.
Я жду объяснения, но госпожа Хурма ничего не объясняет. Мимо проносятся атомная электростанция, фрегат на якоре, одинокий серфингист. Мне кажется, что вежливость обязывает поддержать разговор.
– Вы едете в Кагосиму?
– Просто в ту сторону.
– Собираетесь навестить родственников?
– Я еду на конференцию.
Я жду, что она скажет мне, на какую конференцию можно ехать, когда тебе восемьдесят один год,– по выращиванию фруктов? по рукоделию? – но она поглощена вязанием. Я думаю о распаде атомов.
– Вы как бы толкователь снов?
В ее глаза, которые совершенно лишены радужной оболочки, опасно долго смотреть.
– Моя младшая сестра, которая занимается деловыми вопросами, описывает нашу профессию словом «канализационщики».
Кажется, я ослышался:
– Канализационщик. Это ведь, э-э, в каком-то роде инженер?
Госпожа Хурма трясет головой в пароксизме легкого гнева:
– Говорила я сестре. Эта словесная путаница сбивает людей с толку. Раз мы ведьмы, говорила я ей, «ведьмы» – то самое слово, которым мы должны себя называть. Придется снова с ней скандалить. Это шарф для моей бабушки. Она изведет меня, если найдет в нем хоть один изъян.
– Извините, вы сказали, что вы – ведьма?
– Почти на пенсии, с тех пор, как мне исполнилось пятьсот. Я считаю, что нужно уступать дорогу молодым.
Или она меня очень умело разыгрывает, или совершенно сошла с ума.
– Никогда бы не подумал.
Она хмурит брови над своим вязаньем.
– Конечно нет. Твой мир освещен телевидением, унизан спутниками, запечатан молчанием. Сама мысль о каких-то женщинах, которые черпают жизненную энергию в снах, является, как ты сказал, совершенно безумной.
Пытаюсь найти достойный ответ.
– Не беспокойся. Неверие – добрый помощник в нашем деле. Когда на эти берега пришла Эра Разума, мы первые вздохнули с облегчением.
– Как же можно, э-э, есть сны?
– Ты слишком дитя своего времени, чтобы «понять. Сновидение – это слияние сущности и формы. Слияние высвобождает энергию – потому-то сон, если он со сновидениями, так бодрит. На самом деле, если бы ты не видел снов, то не смог бы сохранить здравый рассудок больше недели. Такие старухи, как я, живут, питаясь снами молодых здоровых людей, как ты.
– Зачем же вы рассказываете все это первому встречному?
– А почему нет? Любого, кто станет настаивать на том, что это правда, запрут в лечебнице.
Я смутно жалею, что съел ту хурму.
– Я, э-э, мне нужно в уборную.
Когда я иду в туалет, мне кажется, что поезд стоит на месте, а пейзаж за окном и я вместе с ним летим с одинаковой скоростью, раскачиваясь в разные стороны. Моя попутчица начинает меня пугать – не столько тем, что она говорит, сколько тем как. И как к этому относиться? Но когда я возвращаюсь на свое место, то обнаруживаю, что она исчезла.
***
Красная чума истребила все живое на земном шаре. Последняя ворона сорвала последний кусок плоти с последней кости. Выжили только мы с Аи, благодаря своему естественному иммунитету. Мы живем в чайном зале «Амадеус». Орбиты спутников спускаются все ниже и ниже, и теперь тучи электронных объектов проплывают прямо за нашим балконом, так близко, что до них можно дотронуться. Мы с Аи развлекаемся долгими прогулками по Токио. Я выбираю для Аи бриллианты, а она ищет самые прекрасные гитары для меня. Аи дает «живой» концерт в «Будокане», играя «Арабеску» Дебюсси, потом я прогоняю свой репертуар из песен Леннона. Мы выступаем по очереди, чтобы создать друг другу аудиторию. Аи до сих пор делает вкуснейшие салаты и подает их на спутниковых тарелках. Мы прожили так, как брат и сестра, довольно долго.
Однажды мы слышим на балконе какой-то свистящий звук. Фьюииииииииить. Выглядываем через приоткрытое окно и видим страшную птицу, которая направляется в нашу сторону. Размером со свинью, надутая, как индюк, взъерошенная, как гриф. С клювом острым, как лезвие ножовки. Ее затуманенные алкоголем глаза напоминают сочащиеся язвы. Каждые несколько шагов она извергает яйцо величиной с глазное яблоко и, ерзая, садится на него, чтобы протолкнуть обратно.
– Быстрей! – говорит Аи.– Закрой окно! Она хочет забраться внутрь!
Она права, но я не решаюсь это сделать – этот клюв одним ударом может разорвать мне запястье. Поздно! Птица запрыгивает внутрь, задевая стул – он падает с глухим стуком,– и вразвалку идет по ковру. Мы с Аи пятимся, со страхом и любопытством. За этим может последовать великое зло, но может и великое благо. Птица важно расхаживает по залу и разглядывает его с придирчивостью потенциального покупателя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126