Они слушали удары тарелок, бой барабанов, завывание дудок военного марша, звучавшего весьма странно в данной обстановке.
— Помнишь, Стивен? — спросил Ганс.
— Да, Баденвайлерский марш. — Стивен демонстративно сплюнул в канаву. — Любимый марш Гитлера.
Джой шла молча; мыслями она была в театре, она не слышала марша, не видела в дверях бара замершей в объятиях парочки.
А впереди них маячили две кричаще разодетые девицы. При свете фонарей светлые волосы, зачесанные кверху, создавали над их головами золотой ореол.
Они звонко засмеялись, когда к ним подошли двое американских солдат, и вся четверка зашагала через улицу к отелю, над вывеской которого красовалась выведенная огромными неоновыми буквами надпись: «Добро пожаловать!». Инстинктивно она взяла Стивена под руку, когда два парня, спотыкаясь, вышли из Bierstube, но мыслями она все еще была с Анной Франк на чердаке Амстердама.
Уже подойдя к машине, Ганс сокрушенно сказал:
— Не надо было мне водить вас на этот спектакль. Я не думал, что вы так расстроитесь.
— Не волнуйся, Джой любит пустить слезу.
Слова Стивена задели Джой. Стало быть, Стивен все еще под впечатлением их глупой размолвки из-за Хорста, происшедшей перед выходом из дома. Но все же Джой не стерпела:
— Неужели найдется хоть один человек, у которого не дрогнет сердце от этой пьесы?
— Найдется, и таких людей гораздо больше, чем вы думаете. — Ганс посмотрел на Джой, как бы желая сказать еще что-то, но не решился и переключил все свое внимание на машину.
— Мне хотелось бы показать вам эту пьесу в Восточном Берлине, чтобы вы могли сравнить обе постановки, — предложил он, уже сидя в машине.
— В Восточном Берлине? — Джой недоуменно посмотрела на него. — Неужели вы ездите в Восточную зону?
— Не менее двух раз в неделю, — сухо ответил Ганс. — Кто интересуется театром, тот не пропустит ни одной постановки пьес Бертольта Брехта; там идут многие пьесы на таком же высоком уровне. Пьеса «Дневник Анны Франк» в Камерном театре поставлена лучше, чем у нас. Если вы пожелаете посмотреть, скажите, я достану билеты.
— Ни за что на свете! Неужели есть люди, которые туда ездят?
— И еще сколько! Стоит моим друзьям узнать, что я заказываю ложу на «Берлинер ансамбль», они прямо-таки осаждают меня просьбами.
— Но что сказала бы ваша мама, если бы она узнала?
— Мама знает. Дядя Хорст тоже знает. Все знают. Но они считают мои театральные увлечения полезным камуфляжем для более секретной работы.
— Что это за работа?
— Моя дорогая жена, это личное дело Ганса, — вмешался Стивен.
Раздраженная его тоном, Джой ядовито ответила:
— А ты, мой дорогой муж, заболеваешь шпиономанией. Стивен пожал плечами.
— Все же я не позволю, чтобы твои недомолвки испортили мне нынешний вечер, — сказала со вздохом Джой. — Это страшная и все же прекрасная пьеса. Хотела бы я знать, как чувствуют себя сегодня люди, виновные во всех этих ужасах?
— Превосходно! — Словно сорвалось с уст Ганса, как будто упала льдинка.
Джой показалось, что либо он не понял ее вопроса, либо она ослышалась. В полном изумлении она взглянула ему в лицо, слабо освещенное светом приборной доски.
— Что вы сказали?
— Сказал то, что думаю: превосходно. В прошлый год, когда я был в Вуппертале, афиши с объявлением спектакля «Дневник Анны Франк» были испачканы надписями: «Еще мало евреев было отравлено газом».
— Ну, Ганс, ведь это всего лишь выходки маньяков! Посмотрите, какие колоссальные суммы выдаются сейчас бывшим беженцам.
— Кто вам об этом сказал, мать или дядя Хорст?
— И тот и другой.
— А они не говорили, как обстоит дело с бывшими нацистами?
— Говорили вскользь; но ведь всем известно, что нацисты — военные преступники казнены, а прочие денацифицированы.
— А вы знаете, что наш министр иностранных дел, ближайший советник канцлера, был во времена Гитлера уполномоченным по еврейскому вопросу?
— Но его, должно быть, тоже денацифицировали? — не унималась Джой.
— Вы так думаете? — Ганс бросил насмешливый взгляд на Стивена, который смотрел вдаль, словно не слыша их разговора.
— А что скажешь ты, Стивен?
— Дорогая Джой, что касается всего, связанного с Германией, мы с Гансом преклоняемся перед твоими глубочайшими познаниями.
В его голосе было столько иронии, что Джой передернуло.
— Твоя ирония неуместна.
— А как же я должен говорить, когда речь идет о политике? Я знаю тебя десять лет и ни разу не видел, чтобы в газетах тебя интересовало что-то, кроме заметок о музыке, литературной странички или дамских мод.
Джой едва сдерживалась, чтобы не вспылить.
— Может быть, — продолжал Ганс, — вы когда-нибудь захотите поехать со мной посмотреть один фильм, который часто демонстрируют в кинотеатре УФА. В нем достаточно объективно показана история нашей страны начиная с последней войны.
— Благодарю. Но если это какой-нибудь документальный политический фильм, меня это не интересует.
Стивен опять пожал плечами.
У перекрестка Шарлоттенбург мимо них промаршировала процессия с факелами, полыхавшими, как знамена на ветру.
— Что это? — спросила Джой.
— Fackelzug.
Раздосадованная молчанием Стивена, она спросила:
— Ганс, что такое Fackelzug?
— Факельное шествие. Сегодня ночью они проводятся во всей Германии.
— Религиозная процессия?
— Навряд ли. Это процессия в знак протеста против призыва на военную службу.
— А кто они?
— Участники боев под Сталинградом, оставшиеся в живых. Люди, рожденные в тысяча девятьсот двадцать втором году.
— А им не грозит беда за то, что они выступают против правительства?
— Конечно, грозит. Но они на опыте знают, что нет худшей беды, как воевать с русскими.
— Под Сталинградом, — добавил Стивен, — их погибло триста пятьдесят тысяч, включая Карла, хотя, как офицер, он был старше по возрасту.
— Хорст сказал, что его убили.
Смех Стивена задел Джой.
— Ну и недогадлива же ты! Неужели ты еще не поняла, что, если убиваем мы, это именуется «защитой отечества», а когда убивают нас, это называется «убийством»?
До конца пути Джой говорила только с Гансом, который давал уклончивые ответы.
Когда они свернули с Хеерштрассе к особняку фон Мюллеров, он из осторожности предупредил ее:
— Прошу вас сказать дома, что мы были в опере. У меня с собой программа «Мейстерзингеров».
— Зачем?
— Затем, что они будут огорчены, узнав, где мы были.
— Но разве мы не вольны в своих действиях? Я ненавижу ложь.
— Запомни, Ганс: Джой страдает болезненной любовью к правде, — сказал Стивен с напускной веселостью.
— Неужели, Стивен?
— Неужели, Стивен, — передразнил он племянника. — Не беспокойся, Ганс! Мы скажем так, как ты просишь. Спасибо за хороший вечер.
У подъезда в дом их встретила Шарлотта; ее старческое, морщинистое лицо расплылось в улыбке, не скрывшей ее усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
— Помнишь, Стивен? — спросил Ганс.
— Да, Баденвайлерский марш. — Стивен демонстративно сплюнул в канаву. — Любимый марш Гитлера.
Джой шла молча; мыслями она была в театре, она не слышала марша, не видела в дверях бара замершей в объятиях парочки.
А впереди них маячили две кричаще разодетые девицы. При свете фонарей светлые волосы, зачесанные кверху, создавали над их головами золотой ореол.
Они звонко засмеялись, когда к ним подошли двое американских солдат, и вся четверка зашагала через улицу к отелю, над вывеской которого красовалась выведенная огромными неоновыми буквами надпись: «Добро пожаловать!». Инстинктивно она взяла Стивена под руку, когда два парня, спотыкаясь, вышли из Bierstube, но мыслями она все еще была с Анной Франк на чердаке Амстердама.
Уже подойдя к машине, Ганс сокрушенно сказал:
— Не надо было мне водить вас на этот спектакль. Я не думал, что вы так расстроитесь.
— Не волнуйся, Джой любит пустить слезу.
Слова Стивена задели Джой. Стало быть, Стивен все еще под впечатлением их глупой размолвки из-за Хорста, происшедшей перед выходом из дома. Но все же Джой не стерпела:
— Неужели найдется хоть один человек, у которого не дрогнет сердце от этой пьесы?
— Найдется, и таких людей гораздо больше, чем вы думаете. — Ганс посмотрел на Джой, как бы желая сказать еще что-то, но не решился и переключил все свое внимание на машину.
— Мне хотелось бы показать вам эту пьесу в Восточном Берлине, чтобы вы могли сравнить обе постановки, — предложил он, уже сидя в машине.
— В Восточном Берлине? — Джой недоуменно посмотрела на него. — Неужели вы ездите в Восточную зону?
— Не менее двух раз в неделю, — сухо ответил Ганс. — Кто интересуется театром, тот не пропустит ни одной постановки пьес Бертольта Брехта; там идут многие пьесы на таком же высоком уровне. Пьеса «Дневник Анны Франк» в Камерном театре поставлена лучше, чем у нас. Если вы пожелаете посмотреть, скажите, я достану билеты.
— Ни за что на свете! Неужели есть люди, которые туда ездят?
— И еще сколько! Стоит моим друзьям узнать, что я заказываю ложу на «Берлинер ансамбль», они прямо-таки осаждают меня просьбами.
— Но что сказала бы ваша мама, если бы она узнала?
— Мама знает. Дядя Хорст тоже знает. Все знают. Но они считают мои театральные увлечения полезным камуфляжем для более секретной работы.
— Что это за работа?
— Моя дорогая жена, это личное дело Ганса, — вмешался Стивен.
Раздраженная его тоном, Джой ядовито ответила:
— А ты, мой дорогой муж, заболеваешь шпиономанией. Стивен пожал плечами.
— Все же я не позволю, чтобы твои недомолвки испортили мне нынешний вечер, — сказала со вздохом Джой. — Это страшная и все же прекрасная пьеса. Хотела бы я знать, как чувствуют себя сегодня люди, виновные во всех этих ужасах?
— Превосходно! — Словно сорвалось с уст Ганса, как будто упала льдинка.
Джой показалось, что либо он не понял ее вопроса, либо она ослышалась. В полном изумлении она взглянула ему в лицо, слабо освещенное светом приборной доски.
— Что вы сказали?
— Сказал то, что думаю: превосходно. В прошлый год, когда я был в Вуппертале, афиши с объявлением спектакля «Дневник Анны Франк» были испачканы надписями: «Еще мало евреев было отравлено газом».
— Ну, Ганс, ведь это всего лишь выходки маньяков! Посмотрите, какие колоссальные суммы выдаются сейчас бывшим беженцам.
— Кто вам об этом сказал, мать или дядя Хорст?
— И тот и другой.
— А они не говорили, как обстоит дело с бывшими нацистами?
— Говорили вскользь; но ведь всем известно, что нацисты — военные преступники казнены, а прочие денацифицированы.
— А вы знаете, что наш министр иностранных дел, ближайший советник канцлера, был во времена Гитлера уполномоченным по еврейскому вопросу?
— Но его, должно быть, тоже денацифицировали? — не унималась Джой.
— Вы так думаете? — Ганс бросил насмешливый взгляд на Стивена, который смотрел вдаль, словно не слыша их разговора.
— А что скажешь ты, Стивен?
— Дорогая Джой, что касается всего, связанного с Германией, мы с Гансом преклоняемся перед твоими глубочайшими познаниями.
В его голосе было столько иронии, что Джой передернуло.
— Твоя ирония неуместна.
— А как же я должен говорить, когда речь идет о политике? Я знаю тебя десять лет и ни разу не видел, чтобы в газетах тебя интересовало что-то, кроме заметок о музыке, литературной странички или дамских мод.
Джой едва сдерживалась, чтобы не вспылить.
— Может быть, — продолжал Ганс, — вы когда-нибудь захотите поехать со мной посмотреть один фильм, который часто демонстрируют в кинотеатре УФА. В нем достаточно объективно показана история нашей страны начиная с последней войны.
— Благодарю. Но если это какой-нибудь документальный политический фильм, меня это не интересует.
Стивен опять пожал плечами.
У перекрестка Шарлоттенбург мимо них промаршировала процессия с факелами, полыхавшими, как знамена на ветру.
— Что это? — спросила Джой.
— Fackelzug.
Раздосадованная молчанием Стивена, она спросила:
— Ганс, что такое Fackelzug?
— Факельное шествие. Сегодня ночью они проводятся во всей Германии.
— Религиозная процессия?
— Навряд ли. Это процессия в знак протеста против призыва на военную службу.
— А кто они?
— Участники боев под Сталинградом, оставшиеся в живых. Люди, рожденные в тысяча девятьсот двадцать втором году.
— А им не грозит беда за то, что они выступают против правительства?
— Конечно, грозит. Но они на опыте знают, что нет худшей беды, как воевать с русскими.
— Под Сталинградом, — добавил Стивен, — их погибло триста пятьдесят тысяч, включая Карла, хотя, как офицер, он был старше по возрасту.
— Хорст сказал, что его убили.
Смех Стивена задел Джой.
— Ну и недогадлива же ты! Неужели ты еще не поняла, что, если убиваем мы, это именуется «защитой отечества», а когда убивают нас, это называется «убийством»?
До конца пути Джой говорила только с Гансом, который давал уклончивые ответы.
Когда они свернули с Хеерштрассе к особняку фон Мюллеров, он из осторожности предупредил ее:
— Прошу вас сказать дома, что мы были в опере. У меня с собой программа «Мейстерзингеров».
— Зачем?
— Затем, что они будут огорчены, узнав, где мы были.
— Но разве мы не вольны в своих действиях? Я ненавижу ложь.
— Запомни, Ганс: Джой страдает болезненной любовью к правде, — сказал Стивен с напускной веселостью.
— Неужели, Стивен?
— Неужели, Стивен, — передразнил он племянника. — Не беспокойся, Ганс! Мы скажем так, как ты просишь. Спасибо за хороший вечер.
У подъезда в дом их встретила Шарлотта; ее старческое, морщинистое лицо расплылось в улыбке, не скрывшей ее усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72