И были там Абенасис — наместник Басы, его брат Абенкасин из Гранадской долины, Малик Алабес из Веры, Алабес — алькайд Велеса Белого, Алабес — алькайд Белеса Алого, Алабес — алькайд Альмерии, Алабес — алькайд Кульяра, Алабес — алькайд Гускара, Алабес — алькайд Орсы, Алабес — алькайд Пурчены, Алабес — алькайд Хикены, Алабес — алькайд Тириэсы, Алабес — алькайд Канилес, и все перечисленные алькайды были родственниками между собой, как уже было сказано. И начался тут великий праздник, в церкви святого Стефана в Камелоте король с великой пышностью и торжественностью обвенчался с леди Гвиневерой. Потом был пир, и, когда расселись все, как кому подобало по положению, подошел Мерлин к рыцарям Круглого Стола и сказал им, чтобы сидели тихо и ни один не покинул своего места.
— Ибо вы увидите, как произойдет здесь нечто удивительное и небывалое.
Так оно и случилось, и растворилась дверь, и вошел благородный сэр Софрон, принесший щедрые дары, и воссел рядом со своим заклятым врагом благородным сэром Зямой, и всю ночь эти два великих рыцаря, забыв на время разделившую их вражду, ели и веселились.
А начальник зоны товарищ Таранец, под пристальными взглядами собравшихся, с размаху поставил на официальную бумагу лагерную печать, удостоверяющую, что такого-то числа по любви и обоюдному согласию российская гражданка Анна Трубникова вступила в законный брак с американским гражданином Адрианом Тредиллианом Дицем, свидетелями чего являются нижепоименованные российские граждане Денис Мухин и Дмитрий Веревкин.
— Там, на материке, — пояснил Таранец, — в любой загс забежите, вам в паспорта отметочки плюхнут — и порядок. Поздравляю, так сказать. С законным браком. И желаю всего. В санчасти вам постелено. Остальным — разойтись по баракам!
И наступила в санчасти первая брачная ночь.
Анка убежала куда-то по своим новобрачным делам, а Адриан лежал на больничной койке, ждал. Сердце с каждой минутой колотилось все чаще, и навязчиво маячила перед глазами явившаяся ему в ночном самарском притоне длинная нога в черном чулке с красной ленточкой.
Она теперь — твоя жена, произнес плавающий под потолком голос. Она — твоя жена. В бедности и в богатстве, и пока смерть не разлучит вас.
А тут и Анка появилась. В офицерской шинели, в валенках, с полотенцем на голове, из-под которого в разные стороны торчали мокрые рыжие волосы, да с большим бумажным свертком под мышкой.
— Картошек принесла, — доложила Анка. — И еще Таранец смотри чего дал. — Она продемонстрировала Адриану два соленых огурца, плавающих в полиэтиленовом пакете. — Есть хочешь? Нет? Я тоже пока не хочу. Надо бы картошку тогда накрыть, чтоб не остыла.
Она сбросила шинель, оставшись в доходящей до середины бедер гимнастерке, ловко завернула банку с дымящимися картофелинами, пристроила ее на тумбочке, зябко поежилась и нырнула к Адриану под одеяло.
— Ух, — сказала Анка. — Пока бежала, вроде ничего было, а сейчас замерзла. Обними-ка. А ты тут угрелся. Сейчас отойду немножко, сниму ее. Ладно?
Через минуту, не поднимаясь, она стащила с себя гимнастерку, сняла влажное полотенце и притянула к себе Адриана, прижавшись теплой грудью к его лицу.
Пахло от Анки водой и земляничным мылом, картофельной кожурой и папиросной горечью. А еще, отлетая от ее груди, возвращалось к Адриану его собственное громкое и частое дыхание. Странное, неоднократно испытанное в Самаре чувство совершенной защищенности заполнило его до краев, прилетело с этим чувством какое-то забытое ощущение из детства, ни с чем явно не связанное… колени матери, потом ее руки, тепло ее груди, и вот его уже уносят, а он продолжает всхлипывать, но по инерции, машинально, потому что все страшное уже прошло, и его снова любят, и ничего страшного больше уже никогда не будет…
Он лениво и невесомо парил в удивительно податливой, теплой и влажной среде, сравниваясь с нею по плотности вплоть до полной потери ориентации, и цветные воздушные шары, лениво возникающие под плотно сжатыми веками одновременно со сладкой судорогой, только усиливали фантастическое и даже пугающее немного ощущение растворенности, и показалось ему в какой-то выпавший из вневременного окружения момент, что в этом растворении, лишающем собственного тела и своего "я", и есть то, что называют вечной жизнью, высшее счастье и высший смысл.
— Погоди-ка, — сказала Анка, чуть задыхаясь, — дай одеялку подыму, а то замерзнешь. — И перегнулась через Адриана, шаря по полу, и коричневый оконечник ее груди медленно прополз по его лицу, и он остановил его губами, улетая еще дальше, в ту окраину детства, которую никто не помнит, и она замерла, забыв про одеяло и уткнувшись в подушку рядом с его головой.
Она была бесконечной, эта полярная ночь. На Севере ночи длятся долго, несколько месяцев. Кругом была ледяная, заваленная снегом пустыня, ярко и заносчиво освещали этот забытый Богом предел алмазного края бриллиантовые точки в черном небе, и в их свете внимательный человек легко мог бы заметить странное движение, похожее на перемещение барханов из белой крупы под порывами арктического ветра. Но двигались эти барханы с разных сторон в одном и том же направлении, так что действием ветра это объяснить было бы затруднительно, хотя понятно должно быть из вышеизложенного, что отсутствие в сих местах всех и всяческих законов к законам физики относится тоже.
Ничто, однако же, не препятствует предположить, что именно в эту ночь нашлось у белых волков какое-то неотложное дело неподалеку от насыпанного над могилой Ермака кургана. Вполне даже возможно, что собрались они, дабы отметить пополнение, появление нового полноправного члена вольного и разгульного сообщества.
У волков тонкий слух. У белых волков — в особенности. Все слышат, собаки. И звуки любовных игрищ, исходящие из санчасти. И то, что Анка шепчет на ухо своему законному и, так сказать, окончательно утвердившемуся в этой роли супругу.
— …Я за тобой такая счастливая, мы теперь с тобой всегда вместе будем, я точно знаю, миленький, родненький, господи, какая же у тебя кожа гладенькая, как у ребеночка, родненький мой, не брошу тебя никогда и не отпущу от себя, ох, просто так и раздавила бы всего, дай поцелую вот здесь, вот так, и вот здесь, тебе нравится так? ух, как же ты стонешь, миленький ты мой, а теперь ты вот здесь, да, да, вот так подержи меня, понял? миленький мой, куда ж мы раньше смотрели, вот дураки-то, сколько времени потеряли, ой… ой… мамочки родные… ой…
А поутру, когда Анка заснула, раскинувшись на кровати, Адриан накинул на ее плечи шинель, всунул ноги в валенки и вышел на крыльцо. Сорокаградусный мороз иголками вонзился в голое тело.
«Нормально забирает, — подумал Адриан. — Так и до пятидесяти дотянет свободно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Ибо вы увидите, как произойдет здесь нечто удивительное и небывалое.
Так оно и случилось, и растворилась дверь, и вошел благородный сэр Софрон, принесший щедрые дары, и воссел рядом со своим заклятым врагом благородным сэром Зямой, и всю ночь эти два великих рыцаря, забыв на время разделившую их вражду, ели и веселились.
А начальник зоны товарищ Таранец, под пристальными взглядами собравшихся, с размаху поставил на официальную бумагу лагерную печать, удостоверяющую, что такого-то числа по любви и обоюдному согласию российская гражданка Анна Трубникова вступила в законный брак с американским гражданином Адрианом Тредиллианом Дицем, свидетелями чего являются нижепоименованные российские граждане Денис Мухин и Дмитрий Веревкин.
— Там, на материке, — пояснил Таранец, — в любой загс забежите, вам в паспорта отметочки плюхнут — и порядок. Поздравляю, так сказать. С законным браком. И желаю всего. В санчасти вам постелено. Остальным — разойтись по баракам!
И наступила в санчасти первая брачная ночь.
Анка убежала куда-то по своим новобрачным делам, а Адриан лежал на больничной койке, ждал. Сердце с каждой минутой колотилось все чаще, и навязчиво маячила перед глазами явившаяся ему в ночном самарском притоне длинная нога в черном чулке с красной ленточкой.
Она теперь — твоя жена, произнес плавающий под потолком голос. Она — твоя жена. В бедности и в богатстве, и пока смерть не разлучит вас.
А тут и Анка появилась. В офицерской шинели, в валенках, с полотенцем на голове, из-под которого в разные стороны торчали мокрые рыжие волосы, да с большим бумажным свертком под мышкой.
— Картошек принесла, — доложила Анка. — И еще Таранец смотри чего дал. — Она продемонстрировала Адриану два соленых огурца, плавающих в полиэтиленовом пакете. — Есть хочешь? Нет? Я тоже пока не хочу. Надо бы картошку тогда накрыть, чтоб не остыла.
Она сбросила шинель, оставшись в доходящей до середины бедер гимнастерке, ловко завернула банку с дымящимися картофелинами, пристроила ее на тумбочке, зябко поежилась и нырнула к Адриану под одеяло.
— Ух, — сказала Анка. — Пока бежала, вроде ничего было, а сейчас замерзла. Обними-ка. А ты тут угрелся. Сейчас отойду немножко, сниму ее. Ладно?
Через минуту, не поднимаясь, она стащила с себя гимнастерку, сняла влажное полотенце и притянула к себе Адриана, прижавшись теплой грудью к его лицу.
Пахло от Анки водой и земляничным мылом, картофельной кожурой и папиросной горечью. А еще, отлетая от ее груди, возвращалось к Адриану его собственное громкое и частое дыхание. Странное, неоднократно испытанное в Самаре чувство совершенной защищенности заполнило его до краев, прилетело с этим чувством какое-то забытое ощущение из детства, ни с чем явно не связанное… колени матери, потом ее руки, тепло ее груди, и вот его уже уносят, а он продолжает всхлипывать, но по инерции, машинально, потому что все страшное уже прошло, и его снова любят, и ничего страшного больше уже никогда не будет…
Он лениво и невесомо парил в удивительно податливой, теплой и влажной среде, сравниваясь с нею по плотности вплоть до полной потери ориентации, и цветные воздушные шары, лениво возникающие под плотно сжатыми веками одновременно со сладкой судорогой, только усиливали фантастическое и даже пугающее немного ощущение растворенности, и показалось ему в какой-то выпавший из вневременного окружения момент, что в этом растворении, лишающем собственного тела и своего "я", и есть то, что называют вечной жизнью, высшее счастье и высший смысл.
— Погоди-ка, — сказала Анка, чуть задыхаясь, — дай одеялку подыму, а то замерзнешь. — И перегнулась через Адриана, шаря по полу, и коричневый оконечник ее груди медленно прополз по его лицу, и он остановил его губами, улетая еще дальше, в ту окраину детства, которую никто не помнит, и она замерла, забыв про одеяло и уткнувшись в подушку рядом с его головой.
Она была бесконечной, эта полярная ночь. На Севере ночи длятся долго, несколько месяцев. Кругом была ледяная, заваленная снегом пустыня, ярко и заносчиво освещали этот забытый Богом предел алмазного края бриллиантовые точки в черном небе, и в их свете внимательный человек легко мог бы заметить странное движение, похожее на перемещение барханов из белой крупы под порывами арктического ветра. Но двигались эти барханы с разных сторон в одном и том же направлении, так что действием ветра это объяснить было бы затруднительно, хотя понятно должно быть из вышеизложенного, что отсутствие в сих местах всех и всяческих законов к законам физики относится тоже.
Ничто, однако же, не препятствует предположить, что именно в эту ночь нашлось у белых волков какое-то неотложное дело неподалеку от насыпанного над могилой Ермака кургана. Вполне даже возможно, что собрались они, дабы отметить пополнение, появление нового полноправного члена вольного и разгульного сообщества.
У волков тонкий слух. У белых волков — в особенности. Все слышат, собаки. И звуки любовных игрищ, исходящие из санчасти. И то, что Анка шепчет на ухо своему законному и, так сказать, окончательно утвердившемуся в этой роли супругу.
— …Я за тобой такая счастливая, мы теперь с тобой всегда вместе будем, я точно знаю, миленький, родненький, господи, какая же у тебя кожа гладенькая, как у ребеночка, родненький мой, не брошу тебя никогда и не отпущу от себя, ох, просто так и раздавила бы всего, дай поцелую вот здесь, вот так, и вот здесь, тебе нравится так? ух, как же ты стонешь, миленький ты мой, а теперь ты вот здесь, да, да, вот так подержи меня, понял? миленький мой, куда ж мы раньше смотрели, вот дураки-то, сколько времени потеряли, ой… ой… мамочки родные… ой…
А поутру, когда Анка заснула, раскинувшись на кровати, Адриан накинул на ее плечи шинель, всунул ноги в валенки и вышел на крыльцо. Сорокаградусный мороз иголками вонзился в голое тело.
«Нормально забирает, — подумал Адриан. — Так и до пятидесяти дотянет свободно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82