тебя я тоже знаю, мы с тобой виделись, но я понимаю — понимаю! — кто ты из себя есть, вижу насквозь, так что смотри…
А вот для меня Карай непонятно почему делал исключение. Он меня не замечал. Когда я оказывался рядом, не происходило ровным счетом ничего. Он не лаял, не ворчал, не рычал и уж тем более не вилял хвостом. Как будто я не существовал вовсе или же находился где-то за тридевять земель, на другом конце света, в тропических лесах далекой Амазонки. Сперва я этого не замечал, а потом как-то сразу увидел и сильно озадачился. Помню, мне захотелось даже потрепать Карая по холке, чтобы добиться хоть какой-то реакции, но не успел я протянуть руку, как почувствовал под свалявшейся сивой шерстью напряжение мышц. Непостижимым образом пес уловил мое намерение и будто бы вжался всем своим собачьим телом в неструганные доски крыльца. Молча.
Этот призрак движения странно напомнил мне, как год назад, путешествуя с классом по Байкалу, я вдавился в скалу, когда, присев на камень, повернул голову и увидел в полуметре лениво шевелящийся, не отошедший еще от зимней спячки клубок щитомордников.
Больше я не пытался потрогать Карая.
А потом служба закончилась, и я снова оказался в привычной для меня среде. И когда меня спрашивали, как служилось, отвечал — нормально, как всем. Но перед глазами почему-то всегда возникал Карай, как олицетворение жестокого замкнутого сообщества, для которого я был и навсегда остался пришельцем.
Глава 16
Квартира
Любезно предоставленная господами Крякиным и Шнейдерманом шестикомнатная квартира находилась недалеко от центра Москвы, на последнем этаже четырехэтажного дома постройки начала века. Наверное, когда-то в этой квартире жила очень большая семья. Этот вывод Адриан сделал, обнаружив на двадцатиметровой кухне две газовые плиты. Окна квартиры выходили в окруженный глухим кирпичным забором двор. За забором возвышались трубы небольшого завода, который был, по-видимому, давно заброшен. Во всяком случае, дым из труб не шел, а в здание завода никто никогда не входил.
По вечерам Адриан входил в темный подъезд, автоматически нажимал на кнопку неработающего лифта, потом поднимался к себе пешком. Дом был пуст. Правда, иногда Адриан сталкивался с какими-то людьми, которые внимательно осматривали его и изредка здоровались. Но люди эти появлялись в доме на короткое время и исчезали, завершив неизвестные Адриану дела.
Когда Адриан впервые появился в квартире, мебели там практически не было. Лишь на кухне стоял старый, с вылезающими резиновыми прокладками, но вполне жизнеспособный холодильник, да в коридоре возвышался огромный, обитый железными полосами сундук. Над сундуком на стене висел черный телефонный аппарат, а вся стена вокруг него была исписана чернилами и карандашом. Аппарат не работал, о чем сопровождавший Адриана господин Шнейдерман немедленно сделал пометку в блокноте.
В этот же блокнот были внесены все пожелания Адриана по косметическому ремонту квартиры, закупке мебели и предметов первой необходимости. Этим занялась приведенная господином Шнейдерманом бригада из трех человек. Строители были низкого роста, смуглые, с раскосыми черными глазами. Бригадир Рахмон взял у Адриана деньги, поклонился ему, широко и приветливо улыбаясь, и пообещал:
— Честно делать будем. Хорошо делать будем. Как для себя. Доволен будешь, хозяин.
В течение трех недель, пока длился ремонт, Адриан несколько раз заходил в квартиру. Рахмон встречал его у порога, показывал, что успели сделать, многократно открывал и закрывал двери и окна, демонстрируя качество, прижимал руку Адриана к полу и сильно проводил ею по отциклеванным половицам.
— Приведешь хозяйку, — говорил Рахмон, — снимай с нее штаны, сажай на пол и вези за ноги. Хоть одна заноза будет — все деньги верну.
Потом он вел Адриана на кухню, которую строители облюбовали для проживания и в которой под окнами лежали скатываемые на день матрасы; перед дверью заставлял снимать ботинки.
— Обычай, — объяснял Рахмон. — В дом в ботинках нельзя.
Строители встречали Адриана за аккуратно покрытым газетой столом, на котором красовались обязательная бутылка водки, горка темно-синих пиал, блюдо с зеленью и тарелка с нарезанной темной и резко пахнущей колбасой. Конской — гордо говорил Рахмон. Адриана сажали за стол, ему наливалась пиала зеленого чая. Когда он допивал чай, строители клали ладони на лоб, проводили ими вниз до подбородка, ломали руками тонкий пресный хлеб и разливали по пиалам водку. Заметив, что Адриан старается не пить, тоже пили мало, и одной бутылки хватало на два-три визита. Потом снова долго пили чай, смотрели на Адриана, перебрасывались фразами на непонятном языке. Младший, Карим, обязательно спрашивал:
— Вот вы, ака, из Америки. Как там люди живут?
В ответ Адриан произносил несколько ничего не значащих фраз. Он уже знал, что рассказать что-нибудь содержательное про Америку не получится. Строители будут внимательно слушать, переглядываться, цокать языками, но, услышат вовсе не его, а какой-то отголосок собственных мыслей, никак с его рассказом не связанных. Временами его посещало странное ощущение контакта с иной, неземной, цивилизацией, представители которой, по случайному стечению обстоятельств, говорят с ним на одном языке, но слова и понятия имеют совершенно другой, неизвестный ему смысл.
Это занимало Адриана, и он с огорчением выслушивал последний вопрос Карима, за которым неизбежно следовало прощание — с поклонами и почтительным пожиманием его руки тремя парами темных заскорузлых ладоней.
— У вас в Америке, ака, плов готовят? Не готовят? А! — Карим поворачивался к своим соплеменникам, разводя руками и огорчаясь. — Когда работу закончим, мы приготовим плов. Хороший плов. Как в Фергане готовят.
Госпожа Икки объяснила Адриану, что плов — это национальное блюдо из баранины с рисом, еще добавляют барбарис. Ничего особенного. Его подают в ресторанах, и его умеют готовить в каждой семье. Довольно вкусно. Конечно, узбеки и казахи знают кое-какие секреты.
В назначенный день, когда закупленная под присмотром госпожи Икки мебель уже должна была стоять на своих местах, Адриан пошел на прощальный ужин. У входной двери его обдал какой-то невероятно сложный запах, который не поддавался разложению на составляющие, но, напротив, как бы вмещал в себя весь известный Адриану кулинарный мир — кунжутное облако корейских салатов, приторно-сладкий мясной аромат Чайнатауна, каштановый дым нью-йоркских авеню, мужественно-чесночное амбре красных итальянских соусов и еще нечто неведомое, кисловатое, отчего рот немедленно наполнился слюной.
Узбеки встретили Адриана на пороге, втроем. Они выглядели по-праздничному, армейские зеленые штаны и выцветшие ковбойки уступили место дешевым, но тщательно отглаженным черным брюкам и ослепительно белым рубашкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
А вот для меня Карай непонятно почему делал исключение. Он меня не замечал. Когда я оказывался рядом, не происходило ровным счетом ничего. Он не лаял, не ворчал, не рычал и уж тем более не вилял хвостом. Как будто я не существовал вовсе или же находился где-то за тридевять земель, на другом конце света, в тропических лесах далекой Амазонки. Сперва я этого не замечал, а потом как-то сразу увидел и сильно озадачился. Помню, мне захотелось даже потрепать Карая по холке, чтобы добиться хоть какой-то реакции, но не успел я протянуть руку, как почувствовал под свалявшейся сивой шерстью напряжение мышц. Непостижимым образом пес уловил мое намерение и будто бы вжался всем своим собачьим телом в неструганные доски крыльца. Молча.
Этот призрак движения странно напомнил мне, как год назад, путешествуя с классом по Байкалу, я вдавился в скалу, когда, присев на камень, повернул голову и увидел в полуметре лениво шевелящийся, не отошедший еще от зимней спячки клубок щитомордников.
Больше я не пытался потрогать Карая.
А потом служба закончилась, и я снова оказался в привычной для меня среде. И когда меня спрашивали, как служилось, отвечал — нормально, как всем. Но перед глазами почему-то всегда возникал Карай, как олицетворение жестокого замкнутого сообщества, для которого я был и навсегда остался пришельцем.
Глава 16
Квартира
Любезно предоставленная господами Крякиным и Шнейдерманом шестикомнатная квартира находилась недалеко от центра Москвы, на последнем этаже четырехэтажного дома постройки начала века. Наверное, когда-то в этой квартире жила очень большая семья. Этот вывод Адриан сделал, обнаружив на двадцатиметровой кухне две газовые плиты. Окна квартиры выходили в окруженный глухим кирпичным забором двор. За забором возвышались трубы небольшого завода, который был, по-видимому, давно заброшен. Во всяком случае, дым из труб не шел, а в здание завода никто никогда не входил.
По вечерам Адриан входил в темный подъезд, автоматически нажимал на кнопку неработающего лифта, потом поднимался к себе пешком. Дом был пуст. Правда, иногда Адриан сталкивался с какими-то людьми, которые внимательно осматривали его и изредка здоровались. Но люди эти появлялись в доме на короткое время и исчезали, завершив неизвестные Адриану дела.
Когда Адриан впервые появился в квартире, мебели там практически не было. Лишь на кухне стоял старый, с вылезающими резиновыми прокладками, но вполне жизнеспособный холодильник, да в коридоре возвышался огромный, обитый железными полосами сундук. Над сундуком на стене висел черный телефонный аппарат, а вся стена вокруг него была исписана чернилами и карандашом. Аппарат не работал, о чем сопровождавший Адриана господин Шнейдерман немедленно сделал пометку в блокноте.
В этот же блокнот были внесены все пожелания Адриана по косметическому ремонту квартиры, закупке мебели и предметов первой необходимости. Этим занялась приведенная господином Шнейдерманом бригада из трех человек. Строители были низкого роста, смуглые, с раскосыми черными глазами. Бригадир Рахмон взял у Адриана деньги, поклонился ему, широко и приветливо улыбаясь, и пообещал:
— Честно делать будем. Хорошо делать будем. Как для себя. Доволен будешь, хозяин.
В течение трех недель, пока длился ремонт, Адриан несколько раз заходил в квартиру. Рахмон встречал его у порога, показывал, что успели сделать, многократно открывал и закрывал двери и окна, демонстрируя качество, прижимал руку Адриана к полу и сильно проводил ею по отциклеванным половицам.
— Приведешь хозяйку, — говорил Рахмон, — снимай с нее штаны, сажай на пол и вези за ноги. Хоть одна заноза будет — все деньги верну.
Потом он вел Адриана на кухню, которую строители облюбовали для проживания и в которой под окнами лежали скатываемые на день матрасы; перед дверью заставлял снимать ботинки.
— Обычай, — объяснял Рахмон. — В дом в ботинках нельзя.
Строители встречали Адриана за аккуратно покрытым газетой столом, на котором красовались обязательная бутылка водки, горка темно-синих пиал, блюдо с зеленью и тарелка с нарезанной темной и резко пахнущей колбасой. Конской — гордо говорил Рахмон. Адриана сажали за стол, ему наливалась пиала зеленого чая. Когда он допивал чай, строители клали ладони на лоб, проводили ими вниз до подбородка, ломали руками тонкий пресный хлеб и разливали по пиалам водку. Заметив, что Адриан старается не пить, тоже пили мало, и одной бутылки хватало на два-три визита. Потом снова долго пили чай, смотрели на Адриана, перебрасывались фразами на непонятном языке. Младший, Карим, обязательно спрашивал:
— Вот вы, ака, из Америки. Как там люди живут?
В ответ Адриан произносил несколько ничего не значащих фраз. Он уже знал, что рассказать что-нибудь содержательное про Америку не получится. Строители будут внимательно слушать, переглядываться, цокать языками, но, услышат вовсе не его, а какой-то отголосок собственных мыслей, никак с его рассказом не связанных. Временами его посещало странное ощущение контакта с иной, неземной, цивилизацией, представители которой, по случайному стечению обстоятельств, говорят с ним на одном языке, но слова и понятия имеют совершенно другой, неизвестный ему смысл.
Это занимало Адриана, и он с огорчением выслушивал последний вопрос Карима, за которым неизбежно следовало прощание — с поклонами и почтительным пожиманием его руки тремя парами темных заскорузлых ладоней.
— У вас в Америке, ака, плов готовят? Не готовят? А! — Карим поворачивался к своим соплеменникам, разводя руками и огорчаясь. — Когда работу закончим, мы приготовим плов. Хороший плов. Как в Фергане готовят.
Госпожа Икки объяснила Адриану, что плов — это национальное блюдо из баранины с рисом, еще добавляют барбарис. Ничего особенного. Его подают в ресторанах, и его умеют готовить в каждой семье. Довольно вкусно. Конечно, узбеки и казахи знают кое-какие секреты.
В назначенный день, когда закупленная под присмотром госпожи Икки мебель уже должна была стоять на своих местах, Адриан пошел на прощальный ужин. У входной двери его обдал какой-то невероятно сложный запах, который не поддавался разложению на составляющие, но, напротив, как бы вмещал в себя весь известный Адриану кулинарный мир — кунжутное облако корейских салатов, приторно-сладкий мясной аромат Чайнатауна, каштановый дым нью-йоркских авеню, мужественно-чесночное амбре красных итальянских соусов и еще нечто неведомое, кисловатое, отчего рот немедленно наполнился слюной.
Узбеки встретили Адриана на пороге, втроем. Они выглядели по-праздничному, армейские зеленые штаны и выцветшие ковбойки уступили место дешевым, но тщательно отглаженным черным брюкам и ослепительно белым рубашкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82