Наконец, убедившись, что за ним никто не гонится,
Шариф перешел на шаг, привел себя в порядок и как ни в чем не бывало направился к складу, где смешался с бойцами.
2
Капитан Макарочкин долго стоял перед развалинами своего дома. Перед ним возвышалась груда битого кирпича. Был дом – и нет дома. Но где мать? Жива ли? Если жива, куда пошла?
Капитан спрашивал у соседей, спрашивал у их постояльцев, но никто не мог сказать ему ничего утешительного.
В последний раз взглянув на родное пепелище и мысленно простившись с ним, он повернулся, чтобы уйти, как вдруг со стороны одного из уцелевших домов донесся женский крик: "Помогите, помогите! Держите его, держите!" Макарочкин выхватил пистолет и помчался на голос.
Молодая женщина металась около крыльца.
– Это вы звали на помощь? – спросил у нее капитан.
Женщина прикрывала оголенные части тела лохмотьями порванного платья.
– Зашел какой-то, попросил погреться. А потом как кинется на меня. Едва вырвалась… Надо же… Я к нему как к человеку, а он…
– В форме? Наш, значит… Да, попадаются и в нашей среде прохвосты… Куда он побежал?
– Не знаю… Так растерялась… Не успела сообразить.
– Но кто это был? Рядовой или…? Могли бы узнать?
– По-моему, обыкновенный солдат. Смуглый такой… Да я его среди тысяч узнаю. Не старый еще.
Маленькая девочка, напуганная недавним происшествием, подозрительно смотрела на Макарочкина. Хозяйка дома прошла за стену, переоделась.
Пока она приводила себя в порядок, Макарочкин разговорился с девочкой, и она уже несмело улыбалась ему и отвечала на его вопросы.
– Отец-то на фронте? – спросил Макарочкин хозяйку.
– Да. Никаких вестей.
– Вы здешняя?
– Здешние мы, только жили в Сталинграде. А когда муж ушел в армию, перебрались сюда. Имущество почти все осталось в городе.
– Я тоже здешний.
– Здешний? – радостно спросила женщина. – Жили здесь? В Абганерово?
– Даже на этой улице. Чуть ниже вас. Только от нашего дома одна труба осталась. Да куча кирпича…
– А семья?
– Одна только мать была, из-за нее и пришел, да не могу найти.
– Как же теперь? – растерянно спросила женщина, забыв о своей беде и целиком проникаясь чужим горем.
– Не знаю, как и быть.
– Оставьте мне свой адрес и скажите имя-отчество вашей матери, я поищу ее, а если найду, сообщу.
– У вас ведь ребенок на руках, до этих ли хлопот…
– Вы за нас жизни свои отдаете… А я сделаю самое простое дело – что же в нем трудного?
Макарочкин написал ей свой адрес и записал в блокнот фамилию доброй женщины.

Глава семнадцатая
1
Зазвонил телефон. Пронин поднял трубку и услышал нежный женский голос.
– Коля, ты?
Голос Смородиной. Это было так неожиданно, что Пронин не знал, что ответить.
– Почему молчишь? У тебя народ?
– Нет, – ответил Пронин. Ответил резче, чем хотел бы. Надо, сказал он себе, спокойнее.
– Я иду к тебе, мне надо поговорить с тобой.
– Я занят сейчас, – ответил Пронин, – у меня нет времени.
От волнения голос его дрожал.
Помолчали. Оба слышали дыхание друг друга.
– Николай, если даже ты очень занят, все равно должен меня выслушать.
– Я же сказал: у меня нет времени. – Гнев и обида, слегка приглушенные, снова набирали силу. – И если бы даже было время, я не хочу вас видеть. У нас с вами нет больше ничего общего.
И Пронин повесил трубку. Вышел. Отыскав глазами часового, кивнул ему. Тот подошел ближе.
– Если придет Смородина – ко мне не пускать! Скажи, что я занят.
Вместо обычного «есть» удивленный часовой только кивнул.
Санчасть полка находилась в двухстах метрах от штаба. Накинув на плечи полушубок, Смородина направилась к Пронину. Одолев снежные бугры, она вышла к автофургону начальника штаба.
– Куда, товарищ капитан? – преградил ей путь часовой.
– К начальнику.
– Нельзя!
– Почему?
– Так приказано.
– Кто приказал?
– Майор Пронин.
– Не может быть! Вы его неправильно поняли. Прошу передать, что пришла капитан Смородина. По служебному делу.
– Не надо зря просить, товарищ капитан, – с сочувствием сказал боец. Майор только что приказал: если придет Смородина – ко мне не пускать! Я, мол, занят.
Лена прикусила губу.
"Вот, значит, как…" – подумала она. Лицо ее помрачнело, как осеннее небо.
– Тогда я вас очень прошу: скажите майору, что капитан Смородина приходила. Приходила и ушла.
– Слушаюсь!
Пронин из фургона слышал весь разговор часового с Леной, видел, как она, огорченная и расстроенная, сломленная, пошла прочь. Майор почувствовал угрызение совести, он ужаснулся своей жестокости, хотел открыть дверь, окликнуть Лену, вернуть ее назад, попросить прощения, но… Дикая ревность и упрямство помешали ему, и он удержался от доброго порыва.
2
В медчасти Маша Твардовская принимала больных. Поздоровавшись со всеми, Смородина сняла шубу.
– Ну, как дела? – спросила она, а ответа не слышала – в висках у нее стучало, сердце ныло от обиды; она пыталась забыть то, что только что произошло у нее с Прониным, и не могла. Она никак не ожидала от Николая такой грубости.
– Стоит ли перевязывать эту рану, доктор? – спросила Маша. – Она уже зарубцевалась. Может быть, оставить открытой?
– Давайте посмотрим. – Она помнила этого бойца,
Мустафу Велиханова, и помнила, как перевязывала эту осколочную рану. Рана, действительно, затянулась. Прощупав ее, осмотрев, Лена спросила:
– Не беспокоит?
– Нет, не беспокоит,
– Говори правду. А то некоторые мужчины не желают признаваться, что у них что-то болит.
– Я не из таких мужчин, доктор.
Смородина обернулась к медсестре:
– Маша, я думаю, все-таки лучше будет, если еще раз наложишь повязку.
Твардовская быстро, сноровисто забинтовала рану.
Врач той порой осмотрела остальных больных и вышла из палатки – помыть руки.
Мустафа посмотрел ей вслед, оглянулся, – они с Машей были одни – и сказал шепотом:
– Слушай, Маша, имей совесть! Разве так туго можно бинтовать? При враче я терпел, не стал кричать. А ногу так перехватило, что, кажется, жилы лопнут. Ради бога, перевяжи.
– Врешь, не туго!
– Зачем мне врать? Туго!
– Но ты же и не пикнул, когда перевязывала.
– А что, пищать обязательно?
Твардовская размотала повязку.
– Извини, Мустафа, действительно, туговато…
– Сколько можно извинять? Совсем меня забыла, на свидание не приходишь, а когда делаю тебе замечание, говоришь: «извини». Сколько можно извинять?
Маша, лукаво посмеиваясь, спокойно выслушивала упреки Мустафы. Вдруг, оглянувшись на дверь, она бросилась на грудь Мустафе и с жаром поцеловала его в губы. У Мустафы закружилась голова, он оперся руками о тахту, медленно поднялся, Маша улыбалась, глядя на него невинными глазами.
– Извини, дорогой Мустафа. Прости.
– Опять «извини»! Нет, на этот раз не прощу… – Мустафа что есть силы прижал Машу к себе;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102