Андрей настаивал. Старшина послал дежурного милиционера в приемный покой за врачом.
Вернулся он минут через двадцать. Андрей, перестав бушевать, сердито глядел в окно. Он повернулся к двери и замер. Нет, не может быть! С него мгновенно слетел хмель. В дверях стояла Зина в своем коричневом, таком знакомом пальто, в том самом, в котором провожала она его в прошлом году. Именно такой представлял он ее все время. Только тогда на ней была синяя блузка в горошину, а теперь пальто накинуто на белый халат.
Зина отступила назад, растерянно оглянулась.
– Андрей!.. Ты… здесь? – Губы ее болезненно дрогнули.
Андрей отвернулся, уставился в окно.
– Вас пригласил дежурный, – сказал он, не глядя на Зину. – Извините за беспокойство. Подтвердите, что от вас требует представитель милиции: старший политрук Андрей Воронцов доставлен в вытрезвиловку.
Воронцов явно бравировал своим состоянием, пытаясь скрыть гнетущий стыд за эту унизительную сцену. Вот как встретились они с Зиной! В дежурной комнате, в обществе милиционеров и пьяного старика. Расставшись близкими, любящими людьми, они стыдятся теперь поднять глаза друг на друга.
– Это ваш знакомый, Зинаида Васильевна? – Старшина облегченно вздохнул. – С кем греха не бывает… А протокольчик, конечно, можно и не подписывать.
Из дежурной комнаты вышли вместе. Андрей решил ни о чем не говорить, придерживаться строго официального тона. Скорей бы прекратить эту пытку! Но поезд уже ушел, а почтовый проходил только на следующее утро.
Вышли на привокзальную площадь. Андрей не представлял, куда денется до утра. Остановился у каменной тумбы.
– Ну что ж, прощай… Неладно все получилось.
– Прости меня, Андрей…
Зина стояла наклонив голову. Ветерок шевельнул локон, с тополя упала клейкая почка, повисла на волосах, как сережка, под ухом, у самой мочки. Вот стоит его Зина, далекая-предалекая. И еще близкая. Видимо, по инерции чувств. Такое состояние испытывают после смерти родного человека – ни разум, ни сердце еще не могут осознать потери.
– Прощать не за что. Будь счастлива… – Андрей говорил не то, что испытывал, оставался сухим, холодно-сдержанным.
– Я не хочу так, Андрей! Куда ты денешься? Поезд идет только завтра… Знаешь что, идем в дом приезжих, там можно устроиться.
– Не беспокойся, я как-нибудь сам… Каждый устраивается как может…
– Зачем так, Андрей? Зачем? – В интонации Зины Андрею почудилось что-то иное… Боль, возможно досада. Во всяком случае, не равнодушие, в котором он подозревал Зину.
– Хорошо, пойдем, – ответил он безразлично, не в силах преодолеть внутреннюю замкнутость, в которой он замуровался, как в коконе.
Через тот же скверик с подстриженными тополями молча перешли площадь. Было по-летнему жарко. На солнце Андрею стало не по себе. Путались, ускользали мысли. С ним что-то произошло. Утром, бродя по платформе, хотелось одного – скорее вытравить из сердца ненужное чувство, скорее уехать. А сейчас встреча с Зиной не то что поколебала его решение, но он стал понимать, как трудно будет ему это сделать.
В доме приезжих удалось занять отдельную комнатку – Зина ходила к заведующей. Андрей, не раздеваясь, повалился на койку.
– Я зайду еще, – сказала Зина.
– Как хочешь. – Андрей тряхнул головой, стараясь сбросить одолевавший его хмель. – Как хочешь…
Зина ушла. Андрей пытался бороться со сном, чтобы подумать. Голова закружилась, казалось, что стены, оклеенные дешевыми обоями, и койка, и потолок заходили в неистовом хороводе. Он хотел встать и не мог. Мысли ворочались медленно. «Каждый устраивается как может», – пробормотал он и забылся в тяжелом сне.
II
Андрея мучил тяжелый и нелепый кошмар. Ему надо было во что бы то ни стало снять с Зининых волос тополевую коричневую почку. Если не снимет, произойдет что-то страшное. Это непонятное, жуткое нависало, давило, как грозовая туча. Но Андрей не мог ничего сделать. Он метался, его бросало в жар; он не мог поднять руки, будто после ранения там, у последней высоты на перешейке. Потом кто-то положил на разгоряченный лоб ком мокрого снега, и он проснулся от холодного прикосновения.
Комната была залита оранжевым светом. Косые, остывающие лучи солнца падали сквозь окно на широкие, выскобленные половицы, подползая к противоположной стене. Склонившись над ним и заглядывая в его лицо, стояла Зина. Она только что переменила компресс. Вероятно, она давно была здесь. Пальто ее висело на гвоздике около двери. Синяя, в горошину, блузка оттеняла светлые, волнистые, откинутые назад волосы. На секунду глаза их встретились. «Какая красивая, черт!» – зло подумал Андрей. На него снова нахлынуло все, что произошло утром, днем. Рывком поднялся с койки, ладонью провел по лбу, сбросил влажный платок.
– Ну как ты, Андрей?
– Спасибо, ничего, – глухо произнес он и долгим взглядом посмотрел ей в лицо. – Почему ты не писала? Я бы понял. Зачем обманывать?
– Я не обманывала, просто не хотела написать.
– Молчание – тоже обман.
– Нет, мне было слишком тяжело. Ты не знаешь, чего мне все стоило.
– А мне легко?! Впрочем, не стоит об этом. Теперь ни к чему.
Он застегнул ворот гимнастерки, взял ремень, висевший на спинке кровати. Кто снял с него ремень? И расстегнутая гимнастерка…
Андрей вышел в коридор, плеснул из рукомойника пригоршню ледяной воды и вернулся. Зина, задумавшись, сидела у столика и теребила бахрому скатерти.
– Ты ненавидишь меня, Андрей?
– Нет. Говорят: перемелется – мука будет… Кажется, я уже переломил себя. Так вот лучше – рвать сразу, с кровью. – Он прошел по комнатке и сел снова на койку. – Зачем ты пришла?
Зина взметнула на него глаза, Андрею показалось – с тайным смятением, почти испугом.
– Просто так…
Андрей упрямо продолжал бороться с собой. Жестко сказал:
– Признаюсь, я всегда сомневался, можно ли надеяться на тебя, можно ли опереться в тяжелую минуту. Особенно почувствовал это на фронте. Мне трудно было без писем. Ты не поняла этого, жила по настроению, будто ничего не случилось в мире. А ведь шла война. Понимаешь, война! Трудно воевать, когда в душе пустота… Как не понимают этого люди!
– Надо понимать и другое: война не властна над чувствами.
– Мы по-разному думаем. Я говорю о чувстве ответственности.
– Ты слишком прямолинеен.
– Не знаю…
Они замолчали, уверенные каждый в своей правоте. Андрей почему-то вспомнил о Галине, медицинской сестре. Кажется, она могла полюбить его. Может быть, полюбила. Возможно, он снова идеализирует, но такие женщины любят только раз и уже навсегда. Если бы такой была Зина!
Однажды – Андрей уже поправлялся – он вышел из палаты на перевязку. В перевязочной собралось много раненых, он не стал ждать и вернулся. Галину застал стоящей на табурете среди палаты – она подвязывала к лампе марлевый абажур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226
Вернулся он минут через двадцать. Андрей, перестав бушевать, сердито глядел в окно. Он повернулся к двери и замер. Нет, не может быть! С него мгновенно слетел хмель. В дверях стояла Зина в своем коричневом, таком знакомом пальто, в том самом, в котором провожала она его в прошлом году. Именно такой представлял он ее все время. Только тогда на ней была синяя блузка в горошину, а теперь пальто накинуто на белый халат.
Зина отступила назад, растерянно оглянулась.
– Андрей!.. Ты… здесь? – Губы ее болезненно дрогнули.
Андрей отвернулся, уставился в окно.
– Вас пригласил дежурный, – сказал он, не глядя на Зину. – Извините за беспокойство. Подтвердите, что от вас требует представитель милиции: старший политрук Андрей Воронцов доставлен в вытрезвиловку.
Воронцов явно бравировал своим состоянием, пытаясь скрыть гнетущий стыд за эту унизительную сцену. Вот как встретились они с Зиной! В дежурной комнате, в обществе милиционеров и пьяного старика. Расставшись близкими, любящими людьми, они стыдятся теперь поднять глаза друг на друга.
– Это ваш знакомый, Зинаида Васильевна? – Старшина облегченно вздохнул. – С кем греха не бывает… А протокольчик, конечно, можно и не подписывать.
Из дежурной комнаты вышли вместе. Андрей решил ни о чем не говорить, придерживаться строго официального тона. Скорей бы прекратить эту пытку! Но поезд уже ушел, а почтовый проходил только на следующее утро.
Вышли на привокзальную площадь. Андрей не представлял, куда денется до утра. Остановился у каменной тумбы.
– Ну что ж, прощай… Неладно все получилось.
– Прости меня, Андрей…
Зина стояла наклонив голову. Ветерок шевельнул локон, с тополя упала клейкая почка, повисла на волосах, как сережка, под ухом, у самой мочки. Вот стоит его Зина, далекая-предалекая. И еще близкая. Видимо, по инерции чувств. Такое состояние испытывают после смерти родного человека – ни разум, ни сердце еще не могут осознать потери.
– Прощать не за что. Будь счастлива… – Андрей говорил не то, что испытывал, оставался сухим, холодно-сдержанным.
– Я не хочу так, Андрей! Куда ты денешься? Поезд идет только завтра… Знаешь что, идем в дом приезжих, там можно устроиться.
– Не беспокойся, я как-нибудь сам… Каждый устраивается как может…
– Зачем так, Андрей? Зачем? – В интонации Зины Андрею почудилось что-то иное… Боль, возможно досада. Во всяком случае, не равнодушие, в котором он подозревал Зину.
– Хорошо, пойдем, – ответил он безразлично, не в силах преодолеть внутреннюю замкнутость, в которой он замуровался, как в коконе.
Через тот же скверик с подстриженными тополями молча перешли площадь. Было по-летнему жарко. На солнце Андрею стало не по себе. Путались, ускользали мысли. С ним что-то произошло. Утром, бродя по платформе, хотелось одного – скорее вытравить из сердца ненужное чувство, скорее уехать. А сейчас встреча с Зиной не то что поколебала его решение, но он стал понимать, как трудно будет ему это сделать.
В доме приезжих удалось занять отдельную комнатку – Зина ходила к заведующей. Андрей, не раздеваясь, повалился на койку.
– Я зайду еще, – сказала Зина.
– Как хочешь. – Андрей тряхнул головой, стараясь сбросить одолевавший его хмель. – Как хочешь…
Зина ушла. Андрей пытался бороться со сном, чтобы подумать. Голова закружилась, казалось, что стены, оклеенные дешевыми обоями, и койка, и потолок заходили в неистовом хороводе. Он хотел встать и не мог. Мысли ворочались медленно. «Каждый устраивается как может», – пробормотал он и забылся в тяжелом сне.
II
Андрея мучил тяжелый и нелепый кошмар. Ему надо было во что бы то ни стало снять с Зининых волос тополевую коричневую почку. Если не снимет, произойдет что-то страшное. Это непонятное, жуткое нависало, давило, как грозовая туча. Но Андрей не мог ничего сделать. Он метался, его бросало в жар; он не мог поднять руки, будто после ранения там, у последней высоты на перешейке. Потом кто-то положил на разгоряченный лоб ком мокрого снега, и он проснулся от холодного прикосновения.
Комната была залита оранжевым светом. Косые, остывающие лучи солнца падали сквозь окно на широкие, выскобленные половицы, подползая к противоположной стене. Склонившись над ним и заглядывая в его лицо, стояла Зина. Она только что переменила компресс. Вероятно, она давно была здесь. Пальто ее висело на гвоздике около двери. Синяя, в горошину, блузка оттеняла светлые, волнистые, откинутые назад волосы. На секунду глаза их встретились. «Какая красивая, черт!» – зло подумал Андрей. На него снова нахлынуло все, что произошло утром, днем. Рывком поднялся с койки, ладонью провел по лбу, сбросил влажный платок.
– Ну как ты, Андрей?
– Спасибо, ничего, – глухо произнес он и долгим взглядом посмотрел ей в лицо. – Почему ты не писала? Я бы понял. Зачем обманывать?
– Я не обманывала, просто не хотела написать.
– Молчание – тоже обман.
– Нет, мне было слишком тяжело. Ты не знаешь, чего мне все стоило.
– А мне легко?! Впрочем, не стоит об этом. Теперь ни к чему.
Он застегнул ворот гимнастерки, взял ремень, висевший на спинке кровати. Кто снял с него ремень? И расстегнутая гимнастерка…
Андрей вышел в коридор, плеснул из рукомойника пригоршню ледяной воды и вернулся. Зина, задумавшись, сидела у столика и теребила бахрому скатерти.
– Ты ненавидишь меня, Андрей?
– Нет. Говорят: перемелется – мука будет… Кажется, я уже переломил себя. Так вот лучше – рвать сразу, с кровью. – Он прошел по комнатке и сел снова на койку. – Зачем ты пришла?
Зина взметнула на него глаза, Андрею показалось – с тайным смятением, почти испугом.
– Просто так…
Андрей упрямо продолжал бороться с собой. Жестко сказал:
– Признаюсь, я всегда сомневался, можно ли надеяться на тебя, можно ли опереться в тяжелую минуту. Особенно почувствовал это на фронте. Мне трудно было без писем. Ты не поняла этого, жила по настроению, будто ничего не случилось в мире. А ведь шла война. Понимаешь, война! Трудно воевать, когда в душе пустота… Как не понимают этого люди!
– Надо понимать и другое: война не властна над чувствами.
– Мы по-разному думаем. Я говорю о чувстве ответственности.
– Ты слишком прямолинеен.
– Не знаю…
Они замолчали, уверенные каждый в своей правоте. Андрей почему-то вспомнил о Галине, медицинской сестре. Кажется, она могла полюбить его. Может быть, полюбила. Возможно, он снова идеализирует, но такие женщины любят только раз и уже навсегда. Если бы такой была Зина!
Однажды – Андрей уже поправлялся – он вышел из палаты на перевязку. В перевязочной собралось много раненых, он не стал ждать и вернулся. Галину застал стоящей на табурете среди палаты – она подвязывала к лампе марлевый абажур.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226