Вон оно что! Уж этого-то я не предполагал. Это мне совсем не понравилось. Чувствовалось, что и майору не по себе. Он начал расспрашивать меня как-то неформально, вроде бы беседуя. Давно ли я в этом городе? Три года. Нет, семьей пока не обзавелся. Кто-нибудь из руководителей завода меня знает? Едва ли, сказал я, не желая говорить, что меня знает Славкин. Членом партии состоите? Да. В парткоме должны помнить.
Майор подвинул к себе телефонный аппарат. Я следил за его пальцем. Три… два… один… четыре. Партком.
– Товарищ Дзюба! Самохин беспокоит… Вы знаете коммуниста Крыленко? Да, конструктора. Нет, не как дружинника, а вообще…
По его лицу я пытался угадать, что ему говорит секретарь. Самохин долго слушал, лицо его почему-то менялось, но я не мог понять, в лучшую или в худшую сторону, только раза два он внимательно посмотрел на меня.
– Некрасиво получилось. – Он положил трубку и начал говорить совсем неожиданные слова, глядя не на меня, а на мое объяснение. – Я понимаю, вы поддались порыву и сразу в драку…
– Пощечина – это не драка! – вспыхнул я. – Это чисто символический удар. Пощечину получают подлецы!
– Вы и сейчас напрасно горячитесь, а тогда вообще все вышло по-хулигански. Надо было сдержаться и объясниться после сеанса. Он воевал и понял бы вас. А сейчас я даже не знаю, что делать. Суд? Смешно…
В заключение майор сказал, что посоветуется «тут кое с кем», и возвратил удостоверение. Я ушел на завод, и с того дня началась в моей жизни черная полоса. На работе все вроде делал – чертил, считал, бегал, следил за испытаниями узла, обмерял детали, но как-то механически, бездумно, а про себя запальчиво спорил то с тем, то с другим, то вообще с неким бесплотным и увертливым оппонентом: он скажет так, я ему этак, он так, я этак. В уме складывалась очень важная бумага о себе, о заводе, о жизни. Ребята заметили, что я не в себе, спрашивали, отчего это у меня глаза будто с перепоя, советовали плюнуть на все и беречь здоровье. Чтоб в общежитии мне не мешали, я оставался в отделе и писал, писал, писал… Потом обернул ватманом тетрадь, в которую волей-неволей скалькировал свое состояние, и отправил ее почтой первому секретарю горкома партии Смирнову, сделав на конверте пометку: «Лично». О нем говорили, что это бывший директор нашего завода, человек дела и, кроме того, не дуб.
А дня через три меня срочно вызвали в партком. Дзюба неузнавающими, чужими глазами следил, как я подхожу и сажусь. Вдруг он с какой-то детской непосредственностью спросил:
– Скажите, а вы не демагог?
– Нам не о чем говорить. – Я поднялся, но решил все же оставить последнее слово за собой. – Хорошо, я демагог! Но прошу вас, объясните мне, в чем состоит моя демагогия?
– Вы же сами сейчас назвали себя демагогом!
– Вот с вашей стороны это действительно демагогия! – закричал я, и у меня появилось неудержимое желание схватить со стола письменный прибор со спутником и стукнуть Дзюбу по голове – будь что будет! Или себя – по воспаленным мозгам, чтобы затмить все.
Усилием воли я взял себя в руки, подумал, не схожу ли я действительно с ума? Дзюба, вероятно, заметил, что со мной что-то необычное, мгновенно переменился, стал предупредителен и вежлив. Он подвинул сигареты и сказал, что на следующее заседание парткома придет сам Смирнов и со мной, как с некоторыми другими инженерами, он хочет поговорить предварительно.
– Странно, откуда он тебя знает? Я ничего не докладывал… Ты уж там смотри, не ерепенься, – предупредил он, почему-то переходя на «ты». – Кстати, что у тебя там за история в милиции?
– Дал пощечину одному мерзавцу, – неохотно сказал я, отметив про себя, что секретарь, оказывается, не знает подробностей.
– Что-о-о? Драка в общежитии? – приподнялся он. – Этого еще нам не хватало!
– Да нет, в кино дело было.
– Тогда другой коленкор. С кем же ты поцапался, с хулиганами?
– Нет, с какой-то номенклатурной личностью. Дзюба испуганно отшатнулся, а когда я коротко объяснил, что произошло, сказал:
– Да он мужик вроде ничего. Выдержанный, спокойный. Раньше райисполком вечно придирался к заводу по мелочам – то за гудки, то за ямы, а этот не беспокоит попусту.
«Не беспокоит»! Лучше не скажешь. То-то весь поселок машиностроителей в грязи, в канавах, всюду завалы из разбитых железобетонных балок и труб. Сквер, посаженный при старом директоре, погублен, и даже у бюста Ленина клумба вытоптана. А мы все это безобразие даже перестали замечать! Я поднялся.
– Да! – остановил меня секретарь. – К Владимиру Ивановичу сегодня вечером, в двадцать ноль-ноль. Чтоб точно был, без опозданий…
И вот я у высшего начальства. Человек не старый и не молодой. Обыкновенные – не «волевые», не «вдумчивые», самые что ни на есть обыкновенные глаза в глубоких глазницах. Встретил он меня нестандартно, неказенно и не то чтобы «сразу расположил», а просто побудил меня посмотреть на себя, как на человека вполне нормального, не взвинченного до предела «вопросами» и неприятностями.
– Ваш трактат я прочел с интересом, – приступил Смирнов к делу. – Переживаний многовато, позитивная часть не продумана, а суть правильная…
И он заговорил о том, чтобы я не понял его так, будто он осуждает меня за переживания, от них в наше время никуда не денешься, но посоветовал – точно, как Симагин! – переплавлять их в нечто полезное. И я ему, оказывается, даже нравлюсь, потому что, мол, искренне болею за дело, а то развелось равнодушных – пруд пруди, это хуже всего. Однако мое предложение – все поломать – не годится, и так много наломано дров. Мне совершенно необходимо, как он сказал, «тонизироваться», «войти в спектр серьезной реальности». Никакой ломкой или командой сверху не изменишь психологии людей и «микропорядки», надо «тянуть лямку», начав, наверно, в данном случае с дисциплины и научной организации труда.
– У нас все об этом думают, – поднял голову я.
– Есть предложения? – оживился он.
– Никаких конкретных предложений у меня не было, и я почувствовал себя мальчишкой.
– Ну что? – Смирнов смотрел на меня и смеялся глазами. – Ваше предложение – снять директора? А кого поставить? Вы знаете, мы вот тут сидим, а Сидоров все еще толчется на заводе, потому что план горит…
– Толку-то что! – не выдержал я.
– Вот видите, мы и поняли друг друга! Знаете, я вот думаю иногда: сяду-ка снова на завод, это мне ближе, я инженер. Но будет ли толк, я не уверен! – Он устало посмотрел на меня. – Да что там я? Сядет какой-нибудь новый Тевосян, и то не будет толку! За эти годы у многих из нас почему-то притупилось чувство ответственности, планирование и снабжение запутали так, что сам черт ногу сломает. Кое-что, я согласен, менять все же надо…
Я был ему благодарен за то, что он так говорит со мной, рядовым инженером, но у меня-то, у меня не было предложений!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137