И еще размечтались о разгрузке склонов минометным огнем, не пришлось бы так тянуть жилы да рисковать. Правда, Гоша немного охладил нас. Сказал, что горняки не успели закончить противолавинные сооружения, потому что мы с опозданием дали рекомендации. А насчет мин – это вам, дескать, не Хибины, геоморфология не та. В наших очень глубоких снегах отдельные мины могут не взрываться, будут спускаться с лавинами вниз, а потом попробуй расчистить дорогу. Он прав, наверно. Действительно, как обнаружить невзорвавшуюся мину в массе снега объемом 100–200, а то и все 500 тысяч кубометров?
А я работаю уже в новом качестве. Одного из наблюдателей, здорового и довольно тупого парня, Гоша подсунул Арстанбеку, а меня перевел из группы лавинного дозора в снежнометеорологическую службу и сделал что-то вроде своего заместителя, поручив вести все наблюдения в районе станции, в высокогорной лаборатории и на двух ближайших выносных площадках. Дел так много, что сплю урывками, и радуюсь, если ночью удастся подремать часа три-четыре.
Погода стоит отменная. Иногда откуда ни возьмись ночью сыплет сухой снежок, и бывают такие дни, что при полном безветрии и ясном солнце из переохлажденных слоев атмосферы опускаются мельчайшие снежинки-льдинки, будто микроскопический ворс осыпается с холодных зимних звезд, которые днем не видны, однако существуют. Воздух наполнен этой пылью, реет, зыблется, блестит на фоне темных скал – мираж, да и только!
Снег на склонах сейчас накапливается медленно, и в нем непрерывно происходят какие-то изменения – образуется глубинная изморозь, идет возгонка паров и перекристаллизация. Все это называется очень заковыристо – сублимационным диафторезом, и когда снегосборы достаточно затяжелятся, пойдут лавины, вызванные этим процессом. Я со своей бригадой должен постоянно следить за всеми превращениями снега и, главное, вести основные наблюдения, фиксировать их, зашифровывать и передавать. Ты, мне кажется, об этой работе имеешь довольно поверхностное представление, как и большинство людей, которые никогда близко не соприкасались с гидрометеорологией. Некоторые, я знаю, думают о нас: вот, мол, живут себе счастливые люди вдали от бренного мира, наслаждаются природой, дел и обязанностей у них мало и на душе покойно, и простая эта жизнь – мечта для каждого. Но вот я тебе в двух словах расскажу, что это такое – наша работа.
Мы обязаны ежесуточно в определенные климатические сроки фиксировать температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, скорости и направление ветров, количество, форму и высоту облаков, горизонтальную видимость, температуру на поверхности почвы, состояние, высоту и плотность снега, давать полную характеристику осадков. Ты думаешь, это все? Как бы не так! Надо пристально следить за показаниями самописцев, вести метелемерные наблюдения, делать специальные обзоры общего состояния снежного покрова.
И если какие-то наблюдения – на самом деле только наблюдения, то много данных приходится добывать нелегким и кропотливым трудом. Расшифрую тебе для примера вот это: «состояние снега». Сначала копаем шурф, проще говоря, яму в снегу. Глубокую, до земли. И не маленькую – в нее надо спускаться и работать. Учти, что мороз часто хватает тут до тридцати градусов, а мы должны знать точную температуру в снежной толще. Электротермометров нет, и чтобы жидкостные приборы не давали при таком морозе искажений, предварительно заливаем их резервуарчики воском. И еще несешь с собой кусок картона, чтобы обернуть прибор при вдавливании его в снег, иначе он вмерзнет – 30 градусов! Термометры ставишь на полчаса через 10–16 сантиметров по стенке, а сам в это время добываешь кубики для определения плотности снега – из корки, из середины каждого слоя, из контактных слоев.
Кубики взвешиваются, и данные пересчитываются. Руки становятся как деревяшки, колени, кажется, уж никогда не разогнешь – мороз 30 градусов. А надо еще с помощью динамометров определить сопротивление снега на сдвиг и разрыв. Чтоб вывести среднюю величину, берутся три пробы в каждой точке, и все они требуют аккуратности, осторожности и терпения. А мороз-то – не забывай! – 30 градусов…
И даже визуальные наблюдения с основной площадки оборачиваются подчас работой, требующей известной квалификации, навыка и внимания. Вот, предположим, выпал снег. Выхожу я наружу с биноклем и полевой книжкой в руках, разуваю, так сказать, глаза и отмечаю, какие склоны и снегосборы занесены больше всего при определенной высоте снега на площадке, где и при какой скорости ветра у станции происходят метелевые переносы и какие места очищаются этим способом, сопоставляю все данные (я их перечислил не все) с формой облаков, их прохождением над долинами и т. д. и т. п. И все это мне нравится! Прежде всего потому, что я занимаюсь теперь своим делом. Кроме того, каждый день что-то новое узнаешь, лучше делаешь известное, и это засасывает как в лавину.
Гоша меня просто покоряет. Моих лет, а какое-то совершенно необыкновенное чувство ответственности, хотя его тут никто не контролирует. Вникает во всякую мелочь, надежно держит станцию в руках, и все это без нажима на людей, а больше своим примером и тактичным подходом к каждому. Недавно мы долго сидели с ним и мечтали о метеорологических автоматах, потом я заговорил о тебе. Знаешь, что он сказал? Неясность в ваших отношениях, говорит, – дело временное: это, мол, как сама жизнь, в которой вдруг не разберешься, но разбираться и налаживать ее надо. Наверно, он прав.
Еще раз перечитал твое последнее письмо. Возможно, это правда, что ты совсем не тот человек, которого я люблю в тебе. Что ж, я и не делаю из тебя идеала-идола. Но разве это мало для начала большой любви, если я хоть в какой-то мере понимаю твой склад характера, если я, научившись кое-что прощать, увидел твою душу в лучших ее движениях? Я знаю, что и тот человек есть в тебе. Так ведь и я тоже ох какой неидеальный! На том и порешим: будем любить друг в друге того человека и становиться лучше, чем мы есть.
В чистом ночном небе над нами иногда пролетают спутники. Я провожаю их взглядом и мечтаю о том времени, когда можно будет через них каждому человеку послать видеограмму, то есть я не знаю, как это называется, но чтоб я, например, мог увидеть тебя, а ты меня.
Вчера ночью в перерывах между наблюдениями выделывал баранью шкуру – этому меня научил в тайге один охотник. Надо засохшую шкуру обмазать жидким перекисшим тестом, подержать сутки, и потом мездра очень хорошо сходит. Я полночи мял в руках шкуру и тер ее наждачной бумагой. Овчина получилась на славу – мягкая, как замша.
Получили радиограмму – к нам должна приехать комиссия из управления. Мы драим, стираем, чистим, моем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137
А я работаю уже в новом качестве. Одного из наблюдателей, здорового и довольно тупого парня, Гоша подсунул Арстанбеку, а меня перевел из группы лавинного дозора в снежнометеорологическую службу и сделал что-то вроде своего заместителя, поручив вести все наблюдения в районе станции, в высокогорной лаборатории и на двух ближайших выносных площадках. Дел так много, что сплю урывками, и радуюсь, если ночью удастся подремать часа три-четыре.
Погода стоит отменная. Иногда откуда ни возьмись ночью сыплет сухой снежок, и бывают такие дни, что при полном безветрии и ясном солнце из переохлажденных слоев атмосферы опускаются мельчайшие снежинки-льдинки, будто микроскопический ворс осыпается с холодных зимних звезд, которые днем не видны, однако существуют. Воздух наполнен этой пылью, реет, зыблется, блестит на фоне темных скал – мираж, да и только!
Снег на склонах сейчас накапливается медленно, и в нем непрерывно происходят какие-то изменения – образуется глубинная изморозь, идет возгонка паров и перекристаллизация. Все это называется очень заковыристо – сублимационным диафторезом, и когда снегосборы достаточно затяжелятся, пойдут лавины, вызванные этим процессом. Я со своей бригадой должен постоянно следить за всеми превращениями снега и, главное, вести основные наблюдения, фиксировать их, зашифровывать и передавать. Ты, мне кажется, об этой работе имеешь довольно поверхностное представление, как и большинство людей, которые никогда близко не соприкасались с гидрометеорологией. Некоторые, я знаю, думают о нас: вот, мол, живут себе счастливые люди вдали от бренного мира, наслаждаются природой, дел и обязанностей у них мало и на душе покойно, и простая эта жизнь – мечта для каждого. Но вот я тебе в двух словах расскажу, что это такое – наша работа.
Мы обязаны ежесуточно в определенные климатические сроки фиксировать температуру и влажность воздуха, атмосферное давление, скорости и направление ветров, количество, форму и высоту облаков, горизонтальную видимость, температуру на поверхности почвы, состояние, высоту и плотность снега, давать полную характеристику осадков. Ты думаешь, это все? Как бы не так! Надо пристально следить за показаниями самописцев, вести метелемерные наблюдения, делать специальные обзоры общего состояния снежного покрова.
И если какие-то наблюдения – на самом деле только наблюдения, то много данных приходится добывать нелегким и кропотливым трудом. Расшифрую тебе для примера вот это: «состояние снега». Сначала копаем шурф, проще говоря, яму в снегу. Глубокую, до земли. И не маленькую – в нее надо спускаться и работать. Учти, что мороз часто хватает тут до тридцати градусов, а мы должны знать точную температуру в снежной толще. Электротермометров нет, и чтобы жидкостные приборы не давали при таком морозе искажений, предварительно заливаем их резервуарчики воском. И еще несешь с собой кусок картона, чтобы обернуть прибор при вдавливании его в снег, иначе он вмерзнет – 30 градусов! Термометры ставишь на полчаса через 10–16 сантиметров по стенке, а сам в это время добываешь кубики для определения плотности снега – из корки, из середины каждого слоя, из контактных слоев.
Кубики взвешиваются, и данные пересчитываются. Руки становятся как деревяшки, колени, кажется, уж никогда не разогнешь – мороз 30 градусов. А надо еще с помощью динамометров определить сопротивление снега на сдвиг и разрыв. Чтоб вывести среднюю величину, берутся три пробы в каждой точке, и все они требуют аккуратности, осторожности и терпения. А мороз-то – не забывай! – 30 градусов…
И даже визуальные наблюдения с основной площадки оборачиваются подчас работой, требующей известной квалификации, навыка и внимания. Вот, предположим, выпал снег. Выхожу я наружу с биноклем и полевой книжкой в руках, разуваю, так сказать, глаза и отмечаю, какие склоны и снегосборы занесены больше всего при определенной высоте снега на площадке, где и при какой скорости ветра у станции происходят метелевые переносы и какие места очищаются этим способом, сопоставляю все данные (я их перечислил не все) с формой облаков, их прохождением над долинами и т. д. и т. п. И все это мне нравится! Прежде всего потому, что я занимаюсь теперь своим делом. Кроме того, каждый день что-то новое узнаешь, лучше делаешь известное, и это засасывает как в лавину.
Гоша меня просто покоряет. Моих лет, а какое-то совершенно необыкновенное чувство ответственности, хотя его тут никто не контролирует. Вникает во всякую мелочь, надежно держит станцию в руках, и все это без нажима на людей, а больше своим примером и тактичным подходом к каждому. Недавно мы долго сидели с ним и мечтали о метеорологических автоматах, потом я заговорил о тебе. Знаешь, что он сказал? Неясность в ваших отношениях, говорит, – дело временное: это, мол, как сама жизнь, в которой вдруг не разберешься, но разбираться и налаживать ее надо. Наверно, он прав.
Еще раз перечитал твое последнее письмо. Возможно, это правда, что ты совсем не тот человек, которого я люблю в тебе. Что ж, я и не делаю из тебя идеала-идола. Но разве это мало для начала большой любви, если я хоть в какой-то мере понимаю твой склад характера, если я, научившись кое-что прощать, увидел твою душу в лучших ее движениях? Я знаю, что и тот человек есть в тебе. Так ведь и я тоже ох какой неидеальный! На том и порешим: будем любить друг в друге того человека и становиться лучше, чем мы есть.
В чистом ночном небе над нами иногда пролетают спутники. Я провожаю их взглядом и мечтаю о том времени, когда можно будет через них каждому человеку послать видеограмму, то есть я не знаю, как это называется, но чтоб я, например, мог увидеть тебя, а ты меня.
Вчера ночью в перерывах между наблюдениями выделывал баранью шкуру – этому меня научил в тайге один охотник. Надо засохшую шкуру обмазать жидким перекисшим тестом, подержать сутки, и потом мездра очень хорошо сходит. Я полночи мял в руках шкуру и тер ее наждачной бумагой. Овчина получилась на славу – мягкая, как замша.
Получили радиограмму – к нам должна приехать комиссия из управления. Мы драим, стираем, чистим, моем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137