- Власова!
- Рыбина! У пего зубы страшные!
Вдруг в толпе раздались негромкие восклицания:
- Сам идет!..
- Директор!..
Толпа расступилась, давая дорогу высокому человеку с острой бородкой и длинным лицом.
- Позвольте! - говорил он, отстраняя рабочих с своей дороги коротким жестом руки, но не дотрагиваясь до них. Глаза у него были прищурены, и взглядом опытного владыки людей он испытующе щупал лица рабочих. Перед ним снимали шапки, кланялись ему, - он шел, не отвечая на поклоны, и сеял в толпе тишину, смущение, конфузливые улыбки и негромкие восклицания, в которых уже слышалось раскаяние детей, сознающих, что они нашалили.
Вот он прошел мимо матери, скользнув по ее лицу строгими глазами, остановился перед грудой железа. Кто-то сверху протянул ему руку - он не взял ее, свободно, сильным движением тела влез наверх, встал впереди Павла и Сизова и спросил:
Это - что за сборище? Почему бросили работу? Несколько секунд было тихо. Головы людей покачивались, точно колосья. Сизов, махнув в воздухе картузом, повел плечами и опустил голову.
- Cпрашиваю! - крикнул директор. Павел встал рядом с ним и громко сказал, указывая на Сизова и Рыбина:
- Мы трое уполномочены товарищами потребовать, чтобы вы отменили свое распоряжение о вычете копейки…
- Почему? - спросил директор, не взглянув на Павла.
- Мы не считаем справедливым такой налог на нас! - громко сказал Павел.
- Вы что же, в моем намерении осушить болото видите только желание эксплуатировать рабочих, а не заботу об улучшении их быта? Да?
- Да! - ответил Павел.
- И вы тоже? - спросил директор Рыбина.
- Все одинаково! - ответил Рыбин.
- А вы, почтенный? - обратился директор к Сизову.
- Да и я тоже попрошу: уж вы оставьте копеечку-то при нас!
И, снова наклонив голову, Сизов виновато улыбнулся. Директор медленно обвел глазами толпу, пожал плечами. Потом испытующе оглядел Павла и заметил ему:
- Вы кажетесь довольно интеллигентным человеком - неужели и вы не понимаете пользу этой меры? Павел громко ответил:
- Если фабрика осушит болото за свой счет - это все поймут!
- Фабрика не занимается филантропией! - сухо заметил директор. - Я приказываю всем немедленно встать на работу!
И он начал спускаться вниз, осторожно ощупывая ногой железо и не глядя ни на кого.
В толпе раздался недовольный гул.
- Что? - спросил директор, остановясь. Все замолчали, только откуда-то издали раздался одинокий голос:
- Работай сам!
- Если через пятнадцать минут вы не начнете работать - я прикажу записать всем штраф! - сухо и внятно ответил директор.
Он снова пошел сквозь толпу, но теперь сзади него возникал глухой ропот, и чем глубже уходила его фигура, тем выше поднимались крики.
- Говори с ним!
- Вот те и права! Эх, судьбишка… Обращались к Павлу, крича ему:
- Эй, законник, что делать теперь?
- Говорил ты, говорил, а он пришел - все стер!
- Ну-ка, Власов, как быть?
Когда крики стали настойчивее, Павел заявил:
- Я предлагаю, товарищи, бросить работу до поры, пока он не откажется от копейки…
Возбужденно запрыгали слова:
- Нашел дураков!
- Стачка?
- Из-за копейки-то?
- А что? Ну и стачка!
- Всех за это - в шею…
- А кто работать будет?
- Найдутся!
- Иуды?
13
Павел сошел вниз и встал рядом с матерью. Все вокруг загудели, споря друг с другом, волнуясь, вскрикивая.
- Не свяжешь стачку! - сказал Рыбин, подходя к Павлу. - Хоть и жаден народ, да труслив. Сотни три встанут на твою сторону, не больше. Этакую кучу навоза на одни вилы не поднимешь…
Павел молчал. Перед ним колыхалось огромное, черное лицо толпы и требовательно смотрело ему в глаза. Сердце стучало тревожно. Власову казалось, что его слова исчезли бесследно в людях, точно редкие капли дождя, упавшие на землю, истощенную долгой засухой.
Он пошел домой грустный, усталый. Сзади него шли мать и Сизов, а рядом шагал Рыбин и гудел в ухо:
- Ты хорошо говоришь, да - не сердцу, - вот! Надо в сердце, в самую глубину искру бросить. Не возьмешь людей разумом, не по ноге обувь - тонка, узка!
Сизов говорил матери:
- Пора нам, старикам, на погост, Ниловна! Начинается новый народ. Что мы жили? На коленках ползали и все в землю кланялись. А теперь люди, - не то опамятовались, не то - еще хуже ошибаются, ну - не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До увидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, - может, найдешь ходы-выходы, - дай бог!
Он ушел.
- Да, умирайте-ка! - бормотал Рыбин. - Вы уж и теперь не люди, а - замазка, вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобы тебя в депутаты? Те, которые говорят, что ты социалист, смутьян, - вот! - они! Дескать, прогонят его - туда ему и дорога.
- Они по-своему правы! - сказал Павел.
- И волки правы, когда товарища рвут…
Лицо у Рыбина было угрюмое, голос необычно вздрагивал.
- Не поверят люди голому слову, - страдать надо, в крови омыть слово…
Весь день Павел ходил сумрачный, усталый, странно обеспокоенный, глаза у него горели и точно искали чего-то. Мать, заметив это, осторожно спросила:
- Ты что, Паша, а?
- Голова болит, - задумчиво сказал он.
- Лег бы, - а я доктора позову…
Он взглянул на нее и торопливо ответил:
- Нет, не надо!
И вдруг тихо заговорил:
- Молод, слабосилен я, - вот что! Не поверили мне, не пошли за моей правдой, - значит - не умел я сказать ее!.. Нехорошо мне, - обидно за себя!
Она, глядя в сумрачное лицо его и желая утешить, тихонько сказала:
- Ты - погоди! Сегодня не поняли - завтра поймут…
- Должны понять! - воскликнул он.
- Ведь вот даже я вижу твою правду… Павел подошел к ней.
- Ты, мать, - хороший человек…
И отвернулся от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихими словами, приложила руку к сердцу и ушла, бережно унося его ласку.
Ночью, когда она спала, а он, лежа в постели, читал книгу, явились жандармы и сердито начали рыться везде, на дворе, на чердаке. Желтолицый офицер вел себя так же, как и в первый раз, - обидно, насмешливо, находя удовольствие в издевательствах, стараясь задеть за сердце. Мать, сидя в углу, молчала, не отрывая глаз от лица сына. Он старался не выдавать своего волнения, но, когда офицер смеялся, у него странно шевелились пальцы, и она чувствовала, что ему трудно не отвечать жандарму, тяжело сносить его шутки. Теперь ей не было так страшно, как во время первого обыска, она чувствовала больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала тревогу.
Павел успел шепнуть ей:
- Меня возьмут…
Она, наклонив голову, тихо ответила:
- Понимаю…
Она понимала - его посадят в тюрьму за то, что он говорил сегодня рабочим. Но с тем, что он говорил, соглашались все, и все должны вступиться за него, значит - долго держать его не будут…
Ей хотелось обнять его, заплакать, но рядом стоял офицер и, прищурив глаза, смотрел на нее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84