Да на что они тебе?
Пиши же, пиши сейчас, садись и пиши. А то это будет <нрзб.> совершенная. Будь здоров.
70
Елисаветград.
30-го июля <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Третьего дни только получил я твое письмо, которое меня многим порадовало касательно твоего положения. Наконец ты купил себе поэтический халат взамен былого, проданного за полкарбованца.
Как жаль, что я не могу лично с тобой побеседовать, а то-многое, что бы имело смысл в речи, на письме теряет его. Несмотря на видимую внешнюю положительность, которою жизнь меня окружила, я скажу тебе откровенно, что я люблю тот образ, который ты в настоящее время создаешь передо мною твоею жизнию. Да, твоя натура истинно поэтическая, и потому-то для тебя так трудно было устроиться до сих пор. Но если это пришло само собой, то зачем же не воспользоваться случаем.
Что касается до меня, то ты если не знал меня в Москве, то мог поэтическим чутьем прочувствовать. Я все тот же, кроме того, что:
Мой друг, я верую, надеюсь и люблю
И убежденья полон силы,
Что все, чем опытность снабдила грудь мою,
Дойдет со мною до могилы,
Что знамя истины, которому служу,
Вокруг меня овеет рати,
Что с тайной гордостью его я покажу
Толпе неверующих братии.
И что же? Новый день нисходит от творца.
И убежденья величавы
Бледнеют видимо, как за спиной косца
Грядами скошенные травы.
Кроме того, что я не очень-то верю в самого себя да и не нуждаюсь ни в ком, кроме своего начальства, я все тот же. Что же касается до тебя, то я люблю тебя за твой талант и, как я уже сказал, за твою поэтически наивную природу. Что же ты не напишешь, это меня интересует, составляют ли 1040 рублей сер. на Кавказе в приложении к жизни именно столько, как у нас, или только не более как на ассигнации? Продолжай писать и печатать, что тебе смотреть на херовину, если не забыл еще этого технического термина. Я хочу тоже по разным причинам издавать нынешний год здесь альманах {1}. Сделай милость, дай несколько стихов, сколько можешь. Подписная цена 28 сер. Может быть, в Тифлисе найдутся охотники, и это к сведению. Жду с нетерпением от тебя в скором времени письма - и стихов, само собою разумеется!
Что касается до Григорьева, то я уже столько слышал нехорошего насчет его поведения, что мне сначала было больно и грустно, а теперь делается гадко. Вот что значит ложное направление и слабая воля. Милановского {2} надобно бы как редкость посадить в клетку и сохранить для беспристрастного потомства. Впрочем, он только и мог оседлать такого сумасброда, как Григорьев. Как чист, как свят был тот Григорьев, которого мы знали в Москве. И что за гадость теперь. Тут нет оправдания, ни бедность, ни что. Бог с ним, я ему помочь не могу, если б мог сделал бы опять кое-что, хотя он был в отношении ко мне более чем неправ.
Но к чему эти грустные воспоминания - над тобой небо Кавказа, небо, которое послало России столько пламенных вдохновений и святых поэтических молитв.
Что касается до меня, то я адъютант: этим да будет тебе все сказано; кончив первую книгу Горация, хочу приниматься за другую. Но я как-то развыкся с поэтическим трудом. Да и к чему. Вообразим, что <нрзб.> маскерад наденет маски и от зальной духоты уйдет есть мороженое. Ура, да здравствует жизнь! Жду твоего письма и стихов, стихов и еще раз стихов. Лучше не серди меня, Маньмуня - вспомни Гоголя и меня тут же.
А. Фет.
71
Марта 5-го дня <1847 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Извини меня, что я так долго не отвечал на последнее письмо твое. Черт знает почему. Да и правду сказать, не очень было мне с тобою беседовать.
Что такое служба, всякий русский это знает - ergo {следовательно (лат.).}, описывать не нужно. Кроме - ничего, и это не ново. Но вот новости, которые, может быть, хотя сколько-нибудь отзовутся у тебя в слухе. Во-первых, мы опять, хотя не лично, но письменно, сошлись с Григорьевым, он опять в Москве у Спаса в Наливках, где мы его все знали {1}. "Там некогда гулял и я..." Много и премного колотила его судьба, но что он вынес из этого омута? это вопрос, которого я не берусь еще разгадать. Да и что я за Эдип отгадывать загадки? Другая новость состоит в следующем. Я издаю все мои стихотворения вместе и ожидаю только рукописи от Григорьева из Москвы, чтобы приступить к изданию {2}. Я еще не объявлял об этом нигде публично и не объявлю до поступления книги под станок типографский, но собираю частную подписку для соображения числа требуемых экземпляров. В последнем случае обращаюсь с моею просьбою и к тебе. Не найдешь ли ты охотников на эту книгу, и если найдешь, то напиши, сколько билетов выслать мне к тебе взамен денег, которые ты потрудись переслать ко мне. Цена за билет 28 серебром. Разумеется, что издание будет на веленевой бумаге и проч. У меня уже разобрано билетов с 400. Неужели Кавказ не возьмет билетов 100? Пожалуйста, пока не печатай объявления о выходе в свет моей книги, я тогда тебя попрошу об этом, а до этих пор напиши мне только мнение свое о раздаче билетов. Черт знает еще, где тебя отыщет мое послание, но, как бы то ни было, пишу. А мой адрес все тот же: в Елисаветград.
До следующего письма,
жду твоего ответа.
Преданный тебе
А. Фет.
72
22 октября <1858 г.>.
Москва.
Хотя мы и не сошлись с тобою в Москве, любезный Яков Петрович! но тем не менее я не теряю надежду обнять тебя собственноручно этой зимою. Дело в том, что в начале ноября я ожидаю к себе в Москву Тургенева, чтобы перечитать с ним 5-й акт "Юлия Цезаря". А "Антония" я с ним разобрал по волоску и могу тебя уверить, что перевод недурен {1}. Я его переправлял, переправлял да и руки обломал. При свидании спроси Тургенева об этом переводе. Я думал, чтобы Вы поместили его в январскую книгу {2}. Если у вас будут вещи лучше - то исполать Вам, добрые молодцы. Пришлю Вам два стихотворения, которые тоже Вас лицом в грязь не ударят. Теперь я денег с Вас не требую - но устрой так, чтобы я их по приезде в Питер мог получить разом. Потому что нет ничего хуже, как рвать по копейкам деньги за вещь, над которой гнешь хруп год, как я над "Клеопатрой". Перевод мой верен - и по букве, и, кажется, по строю и духу драмы - а это главное. Если акт Вам скоро нужен, напиши мне, тогда я его вновь перепишу набело и вышлю как можно скорее. Покажи его знатоку (если не веришь себе), но, ради бога, не мызгай по рукам. Я работаю не для ярмарки сорочинской или питерской. Если же хочешь, то перешлю его тебе с Тургеневым. А деньги сам получу по приезде в Питер. Кланяйся Аполлону и скажи этому мудрецу, почему он ни строчки мне не пишет? Радуюсь заблаговременно мысли увидать тебя отцом семейства.
Возвестил народу
Уж с горы Афонской
Беда проповедник,
Что, быть может, к году
У мадам Полонской
Явится наследник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
Пиши же, пиши сейчас, садись и пиши. А то это будет <нрзб.> совершенная. Будь здоров.
70
Елисаветград.
30-го июля <1846 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Третьего дни только получил я твое письмо, которое меня многим порадовало касательно твоего положения. Наконец ты купил себе поэтический халат взамен былого, проданного за полкарбованца.
Как жаль, что я не могу лично с тобой побеседовать, а то-многое, что бы имело смысл в речи, на письме теряет его. Несмотря на видимую внешнюю положительность, которою жизнь меня окружила, я скажу тебе откровенно, что я люблю тот образ, который ты в настоящее время создаешь передо мною твоею жизнию. Да, твоя натура истинно поэтическая, и потому-то для тебя так трудно было устроиться до сих пор. Но если это пришло само собой, то зачем же не воспользоваться случаем.
Что касается до меня, то ты если не знал меня в Москве, то мог поэтическим чутьем прочувствовать. Я все тот же, кроме того, что:
Мой друг, я верую, надеюсь и люблю
И убежденья полон силы,
Что все, чем опытность снабдила грудь мою,
Дойдет со мною до могилы,
Что знамя истины, которому служу,
Вокруг меня овеет рати,
Что с тайной гордостью его я покажу
Толпе неверующих братии.
И что же? Новый день нисходит от творца.
И убежденья величавы
Бледнеют видимо, как за спиной косца
Грядами скошенные травы.
Кроме того, что я не очень-то верю в самого себя да и не нуждаюсь ни в ком, кроме своего начальства, я все тот же. Что же касается до тебя, то я люблю тебя за твой талант и, как я уже сказал, за твою поэтически наивную природу. Что же ты не напишешь, это меня интересует, составляют ли 1040 рублей сер. на Кавказе в приложении к жизни именно столько, как у нас, или только не более как на ассигнации? Продолжай писать и печатать, что тебе смотреть на херовину, если не забыл еще этого технического термина. Я хочу тоже по разным причинам издавать нынешний год здесь альманах {1}. Сделай милость, дай несколько стихов, сколько можешь. Подписная цена 28 сер. Может быть, в Тифлисе найдутся охотники, и это к сведению. Жду с нетерпением от тебя в скором времени письма - и стихов, само собою разумеется!
Что касается до Григорьева, то я уже столько слышал нехорошего насчет его поведения, что мне сначала было больно и грустно, а теперь делается гадко. Вот что значит ложное направление и слабая воля. Милановского {2} надобно бы как редкость посадить в клетку и сохранить для беспристрастного потомства. Впрочем, он только и мог оседлать такого сумасброда, как Григорьев. Как чист, как свят был тот Григорьев, которого мы знали в Москве. И что за гадость теперь. Тут нет оправдания, ни бедность, ни что. Бог с ним, я ему помочь не могу, если б мог сделал бы опять кое-что, хотя он был в отношении ко мне более чем неправ.
Но к чему эти грустные воспоминания - над тобой небо Кавказа, небо, которое послало России столько пламенных вдохновений и святых поэтических молитв.
Что касается до меня, то я адъютант: этим да будет тебе все сказано; кончив первую книгу Горация, хочу приниматься за другую. Но я как-то развыкся с поэтическим трудом. Да и к чему. Вообразим, что <нрзб.> маскерад наденет маски и от зальной духоты уйдет есть мороженое. Ура, да здравствует жизнь! Жду твоего письма и стихов, стихов и еще раз стихов. Лучше не серди меня, Маньмуня - вспомни Гоголя и меня тут же.
А. Фет.
71
Марта 5-го дня <1847 г.>.
Любезный друг Яков Петрович!
Извини меня, что я так долго не отвечал на последнее письмо твое. Черт знает почему. Да и правду сказать, не очень было мне с тобою беседовать.
Что такое служба, всякий русский это знает - ergo {следовательно (лат.).}, описывать не нужно. Кроме - ничего, и это не ново. Но вот новости, которые, может быть, хотя сколько-нибудь отзовутся у тебя в слухе. Во-первых, мы опять, хотя не лично, но письменно, сошлись с Григорьевым, он опять в Москве у Спаса в Наливках, где мы его все знали {1}. "Там некогда гулял и я..." Много и премного колотила его судьба, но что он вынес из этого омута? это вопрос, которого я не берусь еще разгадать. Да и что я за Эдип отгадывать загадки? Другая новость состоит в следующем. Я издаю все мои стихотворения вместе и ожидаю только рукописи от Григорьева из Москвы, чтобы приступить к изданию {2}. Я еще не объявлял об этом нигде публично и не объявлю до поступления книги под станок типографский, но собираю частную подписку для соображения числа требуемых экземпляров. В последнем случае обращаюсь с моею просьбою и к тебе. Не найдешь ли ты охотников на эту книгу, и если найдешь, то напиши, сколько билетов выслать мне к тебе взамен денег, которые ты потрудись переслать ко мне. Цена за билет 28 серебром. Разумеется, что издание будет на веленевой бумаге и проч. У меня уже разобрано билетов с 400. Неужели Кавказ не возьмет билетов 100? Пожалуйста, пока не печатай объявления о выходе в свет моей книги, я тогда тебя попрошу об этом, а до этих пор напиши мне только мнение свое о раздаче билетов. Черт знает еще, где тебя отыщет мое послание, но, как бы то ни было, пишу. А мой адрес все тот же: в Елисаветград.
До следующего письма,
жду твоего ответа.
Преданный тебе
А. Фет.
72
22 октября <1858 г.>.
Москва.
Хотя мы и не сошлись с тобою в Москве, любезный Яков Петрович! но тем не менее я не теряю надежду обнять тебя собственноручно этой зимою. Дело в том, что в начале ноября я ожидаю к себе в Москву Тургенева, чтобы перечитать с ним 5-й акт "Юлия Цезаря". А "Антония" я с ним разобрал по волоску и могу тебя уверить, что перевод недурен {1}. Я его переправлял, переправлял да и руки обломал. При свидании спроси Тургенева об этом переводе. Я думал, чтобы Вы поместили его в январскую книгу {2}. Если у вас будут вещи лучше - то исполать Вам, добрые молодцы. Пришлю Вам два стихотворения, которые тоже Вас лицом в грязь не ударят. Теперь я денег с Вас не требую - но устрой так, чтобы я их по приезде в Питер мог получить разом. Потому что нет ничего хуже, как рвать по копейкам деньги за вещь, над которой гнешь хруп год, как я над "Клеопатрой". Перевод мой верен - и по букве, и, кажется, по строю и духу драмы - а это главное. Если акт Вам скоро нужен, напиши мне, тогда я его вновь перепишу набело и вышлю как можно скорее. Покажи его знатоку (если не веришь себе), но, ради бога, не мызгай по рукам. Я работаю не для ярмарки сорочинской или питерской. Если же хочешь, то перешлю его тебе с Тургеневым. А деньги сам получу по приезде в Питер. Кланяйся Аполлону и скажи этому мудрецу, почему он ни строчки мне не пишет? Радуюсь заблаговременно мысли увидать тебя отцом семейства.
Возвестил народу
Уж с горы Афонской
Беда проповедник,
Что, быть может, к году
У мадам Полонской
Явится наследник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78