Странный человек.
Потом, не глядя выбрав фотографию, она снова увидела себя. На этот раз обнаженную и в обществе двух тоже обнаженных мужчин.
Ей тогда было не больше семнадцати, мужчины постарше. Она не вспомнила ни одного из двоих. Да и как бы она могла? Схваченная камерой отнюдь не в момент игры в классической драме, она навеки застыла в акте минета с одним из мужчин, в то время как другой содомировал ее. Все это было такое застывшее, лишенное радости, так сказать, интимность, ничего общего с интимностью не имеющая. Каждый участник был сам по себе. Если бы Мэри пришлось выбирать название для этого изображения, она назвала бы его “Одиночество”.
Она почувствовала некоторое удивление, оно почти сразу угасло, и если министр юстиции ожидал увидеть на ее лице фейерверк эмоций, то он должен быть разочарован.
Мэри даже не потрудилась проверить, так ли это, – она не подняла глаз. Она быстро и спокойно просмотрела содержимое коробки, от души забавляясь старательностью сотрудников ФБР и официальными пояснениями по поводу каждого материала в коробке. Как будто начиная с шести лет она и ее трогательные маленькие сексуальные ухищрения представляли собой долговременную коварную и хитрую угрозу внутренней безопасности страны.
Когда она закончила, Дарнинг налил в два сужающихся кверху бокала понемногу бренди и один протянул ей.
– Ради чего вы предприняли всю эту суету? – спросила она.
– Чтобы узнать вас.
– Узнали?
– Как самого себя.
– Что вы имеете в виду?
– Я узнал, что мы оба пойдем на все ради того, чтобы выжить.
– Это комплимент или обвинение?
– Комплимент для вас. Для меня обвинение.
– А в чем разница между нами?
– Вы начинали голой, униженной и одинокой. У меня было все с самого начала.
Они молча потягивали бренди, изучая друг друга. Был тихо. Ночь и изморось вобрали их в себя.
– Как я уже упоминал, – заговорил Дарнинг, – я боялся, что вы погибнете в Позитано и никогда не приедете ко мне. Тогда я понес бы поистине тяжелую утрату.
Мэри покачала головой:
– Вы рассуждаете как одержимый, мистер Дарнинг. Женщины должны быть от вас без ума.
– Женщины как таковые более меня не интересуют.
– Что же интересует вас?
В воздухе вокруг нее разливался какой-то особый аромат. Он невольно дразнил воображение Дарнинга.
– Меня интересуете вы, – сказал он. – Неужели я не выразил этого с достаточной ясностью?
С полминуты они посидели молча и неподвижно.
– Глядя только лишь на ваши фотографии, – негромко начал Дарнинг, – я уже мечтал о вас, как школьник, ощутивший начало полового созревания. Сейчас я хочу вас так, как не хотел ни одну женщину в своей жизни. А вы явно тоже хотите чего-то от меня и с той же силой, иначе не приехали бы сюда из Позитано.
Опустив локти на колени, он перегнулся к Мэри над своим бокалом.
– Говорите же, Мэри Янг. Скажите точно, чего вы хотите от меня.
– Мальчика.
Слово прозвучало быстро и просто.
– Вы так любите детей?
– Нет.
– Тогда почему этот мальчик так важен для вас?
– Потому что это я причинила им зло.
– Вы хотите сказать, что мучаетесь угрызениями совести?
– Да, – ответила она. – А вы?
Дарнинг медленно наклонил голову:
– Если бы я верил в Бога, то сказал бы: слава Богу! – Он улыбнулся. – Поскольку это не так, я должен благодарить только самого себя.
– Почему угрызения совести так важны для вас?
– Потому что они отличают нас от обезьян.
Он глотнул бренди и подлил из бутылки ей и себе.
– Пожалуйста, поймите, – сказал он, – что я не имею ничего общего с похищением мальчика. Я ничего не знал о похищении, пока оно не произошло.
– Прекрасно… Вы истинно человеческое существо. Так освободите мальчика, прежде чем ваши итальянцы его похоронят.
– Это вне моих возможностей.
– Нет ничего вне ваших возможностей.
– У вас создалось обо мне превратное впечатление. У меня есть свои ограничения.
Атмосфера в комнате как-то сразу потускнела и сделалась душной. Мэри Янг сидела и смотрела на ряды книг по стенам, на подписанные фотографии министра юстиции с великими и полувеликими. Этот человек имел возможности. И она с невероятной силой хотела добиться своего.
– Не могли бы вы все-таки попробовать? – спросила она.
Дарнинг молчал. Ему казалось, что он хочет чего-то, чему нет названия. Он рассматривал Мэри как бы по частям. Волосы, глаза, губы, овал щеки. Все это было реально, существовало в трех измерениях, а не на фотобумаге.
– Я никогда в жизни не просила подаяния, – сказала Мэри. – И не прошу о нем сейчас. Я готова расплатиться по-своему.
– Мне нет дела до мальчика, – проговорил Дарнинг. – Мне нужны его родители. Вы можете сдать их мне? Вы ведь понимаете, что вели себя не так, как обещали. Конечно же это вы предупредили их о сицилийцах, верно?
– Я не знаю, где они.
Он не поверил ей.
– Вы говорили, что хотите меня, – сказала она. – Или это были только лишь слова?
Он поглядел на ее глаза, похожие на два черных мраморных шарика на бледном овале лица. Она зажгла сигарету, и при вспышке спички глаза показались бесконечно усталыми. Когда она спала в последний раз?
– Нет, не только слова, – ответил он.
– Хорошо.
У него вдруг пересохло во рту, и бренди не помогло.
– Я ничего не могу обещать вам, – сказал он. – Вы это понимаете?
– Понимаю.
– Вы останетесь здесь со мной?
– Вы этого хотите?
– Да.
– На какое время?
– Я не представляю.
Она пожала плечами:
– Почему бы и нет?
Он, разумеется, понимал, о чем она думает. Ей нужно было провести с ним какое-то время. Ее доверие само по себе было исключительно, даже вдохновляюще на свой манер. А для его собственных нужд, чем бы они ни стали и как бы ни обернулись, это было самое лучшее. Дарнинг пришел к заключению, что она чувствует то же самое.
Насколько они вообще могли понимать друг друга.
Их сделка, напоминающая некий фиктивный брачный контракт, нашла свою реализацию часом позже в постели. И как это бывает в самых удачных случаях подобных договоров, каждая из заинтересованных сторон считала, что приобрела определенные преимущества.
Возможно, что оба они получили такие преимущества, подумал министр юстиции.
Для него это был эмоциональный ритуал, познавательный и вместе с тем бурный, всепоглощающий опыт… путешествие в Святую Землю чувства, путешествие, в которое он отправился как босоногий пилигрим с таким священнослужителем и проводником, как Мэри Янг.
На этот раз путешествие не было фантазией. Но даже и теперь, такие живые и близкие, ее лицо и тело заключали в себе нечто призрачное, неуловимое, то ли преждевременно состарившееся, то ли слишком юное, чтобы обрести законченные формы. Туманное существо. Она и Дарнинга сделала невесомым. Он плыл свободно, колени и тело вибрировали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Потом, не глядя выбрав фотографию, она снова увидела себя. На этот раз обнаженную и в обществе двух тоже обнаженных мужчин.
Ей тогда было не больше семнадцати, мужчины постарше. Она не вспомнила ни одного из двоих. Да и как бы она могла? Схваченная камерой отнюдь не в момент игры в классической драме, она навеки застыла в акте минета с одним из мужчин, в то время как другой содомировал ее. Все это было такое застывшее, лишенное радости, так сказать, интимность, ничего общего с интимностью не имеющая. Каждый участник был сам по себе. Если бы Мэри пришлось выбирать название для этого изображения, она назвала бы его “Одиночество”.
Она почувствовала некоторое удивление, оно почти сразу угасло, и если министр юстиции ожидал увидеть на ее лице фейерверк эмоций, то он должен быть разочарован.
Мэри даже не потрудилась проверить, так ли это, – она не подняла глаз. Она быстро и спокойно просмотрела содержимое коробки, от души забавляясь старательностью сотрудников ФБР и официальными пояснениями по поводу каждого материала в коробке. Как будто начиная с шести лет она и ее трогательные маленькие сексуальные ухищрения представляли собой долговременную коварную и хитрую угрозу внутренней безопасности страны.
Когда она закончила, Дарнинг налил в два сужающихся кверху бокала понемногу бренди и один протянул ей.
– Ради чего вы предприняли всю эту суету? – спросила она.
– Чтобы узнать вас.
– Узнали?
– Как самого себя.
– Что вы имеете в виду?
– Я узнал, что мы оба пойдем на все ради того, чтобы выжить.
– Это комплимент или обвинение?
– Комплимент для вас. Для меня обвинение.
– А в чем разница между нами?
– Вы начинали голой, униженной и одинокой. У меня было все с самого начала.
Они молча потягивали бренди, изучая друг друга. Был тихо. Ночь и изморось вобрали их в себя.
– Как я уже упоминал, – заговорил Дарнинг, – я боялся, что вы погибнете в Позитано и никогда не приедете ко мне. Тогда я понес бы поистине тяжелую утрату.
Мэри покачала головой:
– Вы рассуждаете как одержимый, мистер Дарнинг. Женщины должны быть от вас без ума.
– Женщины как таковые более меня не интересуют.
– Что же интересует вас?
В воздухе вокруг нее разливался какой-то особый аромат. Он невольно дразнил воображение Дарнинга.
– Меня интересуете вы, – сказал он. – Неужели я не выразил этого с достаточной ясностью?
С полминуты они посидели молча и неподвижно.
– Глядя только лишь на ваши фотографии, – негромко начал Дарнинг, – я уже мечтал о вас, как школьник, ощутивший начало полового созревания. Сейчас я хочу вас так, как не хотел ни одну женщину в своей жизни. А вы явно тоже хотите чего-то от меня и с той же силой, иначе не приехали бы сюда из Позитано.
Опустив локти на колени, он перегнулся к Мэри над своим бокалом.
– Говорите же, Мэри Янг. Скажите точно, чего вы хотите от меня.
– Мальчика.
Слово прозвучало быстро и просто.
– Вы так любите детей?
– Нет.
– Тогда почему этот мальчик так важен для вас?
– Потому что это я причинила им зло.
– Вы хотите сказать, что мучаетесь угрызениями совести?
– Да, – ответила она. – А вы?
Дарнинг медленно наклонил голову:
– Если бы я верил в Бога, то сказал бы: слава Богу! – Он улыбнулся. – Поскольку это не так, я должен благодарить только самого себя.
– Почему угрызения совести так важны для вас?
– Потому что они отличают нас от обезьян.
Он глотнул бренди и подлил из бутылки ей и себе.
– Пожалуйста, поймите, – сказал он, – что я не имею ничего общего с похищением мальчика. Я ничего не знал о похищении, пока оно не произошло.
– Прекрасно… Вы истинно человеческое существо. Так освободите мальчика, прежде чем ваши итальянцы его похоронят.
– Это вне моих возможностей.
– Нет ничего вне ваших возможностей.
– У вас создалось обо мне превратное впечатление. У меня есть свои ограничения.
Атмосфера в комнате как-то сразу потускнела и сделалась душной. Мэри Янг сидела и смотрела на ряды книг по стенам, на подписанные фотографии министра юстиции с великими и полувеликими. Этот человек имел возможности. И она с невероятной силой хотела добиться своего.
– Не могли бы вы все-таки попробовать? – спросила она.
Дарнинг молчал. Ему казалось, что он хочет чего-то, чему нет названия. Он рассматривал Мэри как бы по частям. Волосы, глаза, губы, овал щеки. Все это было реально, существовало в трех измерениях, а не на фотобумаге.
– Я никогда в жизни не просила подаяния, – сказала Мэри. – И не прошу о нем сейчас. Я готова расплатиться по-своему.
– Мне нет дела до мальчика, – проговорил Дарнинг. – Мне нужны его родители. Вы можете сдать их мне? Вы ведь понимаете, что вели себя не так, как обещали. Конечно же это вы предупредили их о сицилийцах, верно?
– Я не знаю, где они.
Он не поверил ей.
– Вы говорили, что хотите меня, – сказала она. – Или это были только лишь слова?
Он поглядел на ее глаза, похожие на два черных мраморных шарика на бледном овале лица. Она зажгла сигарету, и при вспышке спички глаза показались бесконечно усталыми. Когда она спала в последний раз?
– Нет, не только слова, – ответил он.
– Хорошо.
У него вдруг пересохло во рту, и бренди не помогло.
– Я ничего не могу обещать вам, – сказал он. – Вы это понимаете?
– Понимаю.
– Вы останетесь здесь со мной?
– Вы этого хотите?
– Да.
– На какое время?
– Я не представляю.
Она пожала плечами:
– Почему бы и нет?
Он, разумеется, понимал, о чем она думает. Ей нужно было провести с ним какое-то время. Ее доверие само по себе было исключительно, даже вдохновляюще на свой манер. А для его собственных нужд, чем бы они ни стали и как бы ни обернулись, это было самое лучшее. Дарнинг пришел к заключению, что она чувствует то же самое.
Насколько они вообще могли понимать друг друга.
Их сделка, напоминающая некий фиктивный брачный контракт, нашла свою реализацию часом позже в постели. И как это бывает в самых удачных случаях подобных договоров, каждая из заинтересованных сторон считала, что приобрела определенные преимущества.
Возможно, что оба они получили такие преимущества, подумал министр юстиции.
Для него это был эмоциональный ритуал, познавательный и вместе с тем бурный, всепоглощающий опыт… путешествие в Святую Землю чувства, путешествие, в которое он отправился как босоногий пилигрим с таким священнослужителем и проводником, как Мэри Янг.
На этот раз путешествие не было фантазией. Но даже и теперь, такие живые и близкие, ее лицо и тело заключали в себе нечто призрачное, неуловимое, то ли преждевременно состарившееся, то ли слишком юное, чтобы обрести законченные формы. Туманное существо. Она и Дарнинга сделала невесомым. Он плыл свободно, колени и тело вибрировали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127