Может быть только одна: выгнать из партии как саботажника решений бюро… Но есть еще одна сторона вопроса, которой напрасно никто здесь не коснулся. Статья с замаскированным выпадом против партии появилась во время болезни Карабута. По мнению товарища Вигеля, Карабут за нее не отвечает. Отвечает-де второй секретарь, Филиферов. А я думаю, что Карабут отвечает полностью не только за свои собственные ошибки, но и за все до одной ошибки Филиферова. Ссылка на болезнь – это не оправдание.
– Я не оправдывался болезнью…
– Я вас не прерывал, товарищ Карабут. Будьте добры, и вы меня не перебивайте. Вы, и никто другой, выдвигали Филиферова в свои заместители. Иными словами, вы несете за него полную ответственность. Пора вам усвоить, что коммунист, рекомендующий другого коммуниста на самостоятельную работу, отвечает за него головой. Карабут, это ясно для всех, выдвинув Филиферова, не оказал ему достаточной помощи. Допустим, он ошибся в Филиферове и после тщательных попыток убедился в его неспособности. Случаи такие возможны. Тогда он был обязан поставить этот вопрос у нас на бюро, сигнализировать нам о своей ошибке, просить у нас разрешения заменить Филиферова другим. Этого Карабут не сделал. Значит, за ошибки Филиферова в первую голову отвечает не Филиферов, а Карабут. О Филиферове мы знаем, что он был хорошим парторгом большого цеха. Это говорит о нем как о способном, растущем работнике. Из его выступления ясно, что это честный, преданный партии человек. Путь от парторга большого цеха к секретарю парткома, переименованного затем в райком, – не такой уж головокружительный путь. Филиферов пытался выгородить Карабута, взять основную вину на себя. Но то, что он здесь говорил, прозвучало, помимо его желания, как самое тяжкое обвинение, которое кто-либо бросил Карабуту. Ответственность за дальнейший рост или срыв Филиферова лежит всецело на Ка-рабуте. Мы не позволим никому из наших работников бросаться живыми людьми! Сегодня – из цеха в райком, завтра – из райкома обратно в цех… Это не мячик и не стул, который можно переставлять в зависимости от того, подошел он или нет к обстановке! То, что Карабут не осознал этой тягчайшей своей ошибки, то, что он ни словом не заикнулся о Филиферове, говорит против него красноречивее всех обвинений. Работник, не умеющий воспитывать свои кадры, не умеющий драться за свои кадры, – плохой работник…
Пауза. Тишина в зале становится угнетающей. Карабут сидит красный, нервно обкусывая мундштук папиросы, и папироса стремительно становится все короче. У Филиферова горит лицо. Вид у него такой, словно он охотнее всего провалился бы вместе со стулом сквозь натертый до лоска паркет. Сварзин, приоткрыв рот, горящими, широко раскрытыми глазами всматривается в Адрианова. Релих закрыл свою записную книжку и смотрит на Адрианова с удивлением. Гурлянд глядит в потолок, словно там именно повис оборвавшийся на секунду голос Адрианова, и внезапно вздрагивает при звуке новой фразы:
– Предложение у меня следующее: записать товарищу Карабуту строгий выговор за плохую работу по воспитанию кадров и за притупление бдительности. Предложить ему в последний раз наладить нормальные отношения с дирекцией завода. Точка. Все. Есть ли у кого другие предложения? Нет. Ставлю на голосование предложение товарища Вигеля.
– Я снимаю свое предложение, – говорит Вигель.
– Голосую предложение товарища Сварзина.
– Я снимаю свое предложение.
– Нет ли других предложений? В таком случае ставлю на голосование мой проект решения. Кто «за»? Восемь… одиннадцать. Принято единогласно. Переходим к следующему пункту повестки…
Внизу, у подъезда, шофер Вася, отплевываясь и кряхтя, заводит ручкой мотор. Вася пыхтит и потеет, но мотор оскорбительно молчит. На дворе мороз. Воздух прозрачно-сухой, выжат до последней слезинки. Люди ушли в шубы, выглядывают из них неохотно и сердито. Вася в двадцатый раз, поднатужась, налегает на ручку.
– Не заведется, что ли? – нетерпеливо спрашивает Карабут.
– Филипп Захарыч, садитесь, подвезу – раздается за спиной голос Релиха. – Зажигание у вас, видно, не в порядке. Долго проканителитесь.
– Спасибо, поеду на своей, а то еще расшибете, – с кривой улыбкой отвечает Карабут. – Сами за рулем или с шофером?
– Сам. В такой день – одно удовольствие. Садитесь, довезу в целости и сохранности.
Машина Релиха соблазнительно фырчит. Вася все еще возится со своим упрямым молчальником. Карабуту надо срочно на завод. Филиферов задержался в промышленном отделе. Все равно пришлось бы за ним отсылать машину обратно.
– Ладно… Подождите тогда Филиферова, – говорит Карабут потному и расстроенному Васе. – Я поеду с товарищем Релихом.
Релих включает скорость, и автомобиль, описав полукруг, пронзительно гудя, мчится по неровному булыжнику.
– Ну что, получили по выговору, и квиты? – поворачивая лицо к Карабуту, смеется Релих. – Хотите руку?
– Держитесь-ка за руль. А то либо меня расшибете, либо задавите кого-нибудь.
– Отвергаете протянутую десницу?
– Я не любитель акробатики. Дам вам руку, когда будем стоять на твердой почве.
– Это что, аллегория?
– Как вам удобнее…
Машина плавно бежит вниз и поворачивает к реке.
– А молодец Адрианов! – вдруг говорит Релих. – Вот! умница! И заступился и стукнул – все как полагается. И не обидно. Он один это умеет. Знаете, Филипп Захарыч, вот озолоти меня, ни за что не перешел бы работать в другой край! А вы?
– Не собираюсь.
– Увидите, как мы с вами еще поработаем. Такой встречный в этом году загнем, в Наркомтяжпроме ахнут! Что ни говорите, а все-таки великое дело привычка. Вот лошади и грызутся в одной упряжке, а все-таки везут.
– «Да только воз и ныне там…»
– Если вы хотите этим сказать, что считаете себя крыловским лебедем, то в этом есть известная доля здоровой самокритики. Всячески приветствую.
– А кем же вы себя тогда считаете? Раком или щукой?
– Вы, конечно, хотели бы видеть меня щукой, к тому же предпочтительно фаршированной.
– Преувеличение! Я вовсе не так кровожаден.
Сквозь фермы моста видна карта дорог и троп, проезженных и протоптанных за зиму на ледяной спине реки. Одинокий воз, груженный дровами, отчалил от правого берега. Исчертив крест-накрест весь снеговой пейзаж, мост подается назад.
– Клапана у вас стучат. Насилуете мотор, – после длительного молчания лаконически бросает Карабут.
– Верно! Машину водить не умеете, а все-таки разбираетесь.
– Простейший мотор внутреннего сгорания…
– Я и забыл, что вы скоро будете у нас инженером.
– Инженером не инженером, а технологический процесс буду знать назубок, будьте покойны! Никаких непостижимых секретов в этом нет.
– Зря меняете профессию, Филипп Захарыч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
– Я не оправдывался болезнью…
– Я вас не прерывал, товарищ Карабут. Будьте добры, и вы меня не перебивайте. Вы, и никто другой, выдвигали Филиферова в свои заместители. Иными словами, вы несете за него полную ответственность. Пора вам усвоить, что коммунист, рекомендующий другого коммуниста на самостоятельную работу, отвечает за него головой. Карабут, это ясно для всех, выдвинув Филиферова, не оказал ему достаточной помощи. Допустим, он ошибся в Филиферове и после тщательных попыток убедился в его неспособности. Случаи такие возможны. Тогда он был обязан поставить этот вопрос у нас на бюро, сигнализировать нам о своей ошибке, просить у нас разрешения заменить Филиферова другим. Этого Карабут не сделал. Значит, за ошибки Филиферова в первую голову отвечает не Филиферов, а Карабут. О Филиферове мы знаем, что он был хорошим парторгом большого цеха. Это говорит о нем как о способном, растущем работнике. Из его выступления ясно, что это честный, преданный партии человек. Путь от парторга большого цеха к секретарю парткома, переименованного затем в райком, – не такой уж головокружительный путь. Филиферов пытался выгородить Карабута, взять основную вину на себя. Но то, что он здесь говорил, прозвучало, помимо его желания, как самое тяжкое обвинение, которое кто-либо бросил Карабуту. Ответственность за дальнейший рост или срыв Филиферова лежит всецело на Ка-рабуте. Мы не позволим никому из наших работников бросаться живыми людьми! Сегодня – из цеха в райком, завтра – из райкома обратно в цех… Это не мячик и не стул, который можно переставлять в зависимости от того, подошел он или нет к обстановке! То, что Карабут не осознал этой тягчайшей своей ошибки, то, что он ни словом не заикнулся о Филиферове, говорит против него красноречивее всех обвинений. Работник, не умеющий воспитывать свои кадры, не умеющий драться за свои кадры, – плохой работник…
Пауза. Тишина в зале становится угнетающей. Карабут сидит красный, нервно обкусывая мундштук папиросы, и папироса стремительно становится все короче. У Филиферова горит лицо. Вид у него такой, словно он охотнее всего провалился бы вместе со стулом сквозь натертый до лоска паркет. Сварзин, приоткрыв рот, горящими, широко раскрытыми глазами всматривается в Адрианова. Релих закрыл свою записную книжку и смотрит на Адрианова с удивлением. Гурлянд глядит в потолок, словно там именно повис оборвавшийся на секунду голос Адрианова, и внезапно вздрагивает при звуке новой фразы:
– Предложение у меня следующее: записать товарищу Карабуту строгий выговор за плохую работу по воспитанию кадров и за притупление бдительности. Предложить ему в последний раз наладить нормальные отношения с дирекцией завода. Точка. Все. Есть ли у кого другие предложения? Нет. Ставлю на голосование предложение товарища Вигеля.
– Я снимаю свое предложение, – говорит Вигель.
– Голосую предложение товарища Сварзина.
– Я снимаю свое предложение.
– Нет ли других предложений? В таком случае ставлю на голосование мой проект решения. Кто «за»? Восемь… одиннадцать. Принято единогласно. Переходим к следующему пункту повестки…
Внизу, у подъезда, шофер Вася, отплевываясь и кряхтя, заводит ручкой мотор. Вася пыхтит и потеет, но мотор оскорбительно молчит. На дворе мороз. Воздух прозрачно-сухой, выжат до последней слезинки. Люди ушли в шубы, выглядывают из них неохотно и сердито. Вася в двадцатый раз, поднатужась, налегает на ручку.
– Не заведется, что ли? – нетерпеливо спрашивает Карабут.
– Филипп Захарыч, садитесь, подвезу – раздается за спиной голос Релиха. – Зажигание у вас, видно, не в порядке. Долго проканителитесь.
– Спасибо, поеду на своей, а то еще расшибете, – с кривой улыбкой отвечает Карабут. – Сами за рулем или с шофером?
– Сам. В такой день – одно удовольствие. Садитесь, довезу в целости и сохранности.
Машина Релиха соблазнительно фырчит. Вася все еще возится со своим упрямым молчальником. Карабуту надо срочно на завод. Филиферов задержался в промышленном отделе. Все равно пришлось бы за ним отсылать машину обратно.
– Ладно… Подождите тогда Филиферова, – говорит Карабут потному и расстроенному Васе. – Я поеду с товарищем Релихом.
Релих включает скорость, и автомобиль, описав полукруг, пронзительно гудя, мчится по неровному булыжнику.
– Ну что, получили по выговору, и квиты? – поворачивая лицо к Карабуту, смеется Релих. – Хотите руку?
– Держитесь-ка за руль. А то либо меня расшибете, либо задавите кого-нибудь.
– Отвергаете протянутую десницу?
– Я не любитель акробатики. Дам вам руку, когда будем стоять на твердой почве.
– Это что, аллегория?
– Как вам удобнее…
Машина плавно бежит вниз и поворачивает к реке.
– А молодец Адрианов! – вдруг говорит Релих. – Вот! умница! И заступился и стукнул – все как полагается. И не обидно. Он один это умеет. Знаете, Филипп Захарыч, вот озолоти меня, ни за что не перешел бы работать в другой край! А вы?
– Не собираюсь.
– Увидите, как мы с вами еще поработаем. Такой встречный в этом году загнем, в Наркомтяжпроме ахнут! Что ни говорите, а все-таки великое дело привычка. Вот лошади и грызутся в одной упряжке, а все-таки везут.
– «Да только воз и ныне там…»
– Если вы хотите этим сказать, что считаете себя крыловским лебедем, то в этом есть известная доля здоровой самокритики. Всячески приветствую.
– А кем же вы себя тогда считаете? Раком или щукой?
– Вы, конечно, хотели бы видеть меня щукой, к тому же предпочтительно фаршированной.
– Преувеличение! Я вовсе не так кровожаден.
Сквозь фермы моста видна карта дорог и троп, проезженных и протоптанных за зиму на ледяной спине реки. Одинокий воз, груженный дровами, отчалил от правого берега. Исчертив крест-накрест весь снеговой пейзаж, мост подается назад.
– Клапана у вас стучат. Насилуете мотор, – после длительного молчания лаконически бросает Карабут.
– Верно! Машину водить не умеете, а все-таки разбираетесь.
– Простейший мотор внутреннего сгорания…
– Я и забыл, что вы скоро будете у нас инженером.
– Инженером не инженером, а технологический процесс буду знать назубок, будьте покойны! Никаких непостижимых секретов в этом нет.
– Зря меняете профессию, Филипп Захарыч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72