Все молчали, признавая справедливость слов г-на де Шамисси. Г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад смущенно переглядывались, но Шамисси не считал дело проигранным и начал с удвоенный силой.
Г-н де Маниссар выслушивал его доводы с красным и упрямым лицом. Обычная мягкость покинула его. Он ударил кулаком по столу и объявил, что остается в Дортмюде. Однако главные силы армии он согласился отправить в тыл, чтобы наблюдать за движением неприятеля. Что касается его самого, то он считал себя достаточно сильным, чтобы занять людей по ту сторону Мёзы. Итак, пусть г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад отступают, а он запрется в Дортмюде.
– И я надеюсь, сударь,– обратился он к г-ну де Шамисси,– что вы не откажетесь разделить со мною кампанию.
Г-н де Шамисси, позеленев, поклонился.
– Г-н маршал, сочту за честь повиноваться вам, но возьму на себя смелость отписать ко Двору мое мнение относительно всего этого.
Г-н де Маниссар сделал жест, что это ему почти безразлично, и закрыл собрание.
Когда все ушли, он довольно долго ходил взад и вперед по комнате. Это была довольно обширная зала, высокие окна которой выходили на главную площадь Дортмюде, где находились городская ратуша, рынок и каланча. Стенные ковры были оправлены в резное дерево. На них изображена была зелень деревьев, рощи и цветы. Маршал долго смотрел на них, наконец поправил перед зеркалом парик и толкнул потайную дверцу. Она вела в соседнее помещение. Молодая женщина, сидевшая в кресле, поднялась при входе г-на де Маниссара и сделала самый светский поклон, отчего залаяла маленькая собачка и запрыгал скворец в позолоченной клетке, спускавшейся с потолка на красном шелковом шнуре с мохнатыми кисточками. Дама была живой, черноволосой и хорошенькой. Шелковое платье ложилось красивыми складками вокруг ее тела и падало на кончик зеленой туфли. Около нее на столе пузатился музыкальный инструмент с деревянной инкрустацией, а из горлышка китайской вазы вырывались тонкие стебли пестрых тюльпанов.
Дортмюдские горожане хорошо встретили королевские войска, в особенности же самого маршала де Маниссара; еще немного и они украсили бы флагами его путь. Они были ему благодарны за то, что он избавил их от бомб. Так что все наперебой старались заполучить себе господ офицеров на постой. Бургомистр Ван Верленгем упросил г-на де Маниссара оказать ему честь остановиться у него в доме, как самом вместительном и удобном во всем городе. И действительно, г-н де Маниссар чувствовал себя там очень хорошо, особенно дней через пять, так как на второй же день г-жа Ван Верленгем дала понять, что она хочет по-своему тоже способствовать благосостоянию гостя. Г-н маршал, быстро поняв сущность благоприятствующих обстоятельств и томясь с самого начала кампании, был в восторге и чувствовал себя на седьмом небе, тем более что телом дама была свежа и деликатна, наружностью красива и привлекательна, и кожа ее при лампе казалась смугло-золотистой, что делало г-на де Маниссара влюбленным.
Чувство это заставляло г-на маршала находить пребывание в Дортмюде превосходным. Место это сразу показалось ему лучшим, какое может быть, раз он ежедневно здесь виделся со своей возлюбленной. Ему оставалось только придумать способы удалить Ван Верленгема; в них не было недостатка. Г-н де Маниссар чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Он думал об этом по ночам, со странным удовольствием, покуда не услышит, как звонят колокола на каланче и ходят патрули по мощеной площади. Он прислушивался, как жужжат проснувшиеся мухи в стеклянной бутылке, подвешенной на стенке, чтобы они туда попадались, и, разумеется, во время своей бессонницы он скорее обдумывал свои любовные уловки, чем военные планы. Но более всего ценил он и считал козырем в своей игре сознание, что в это время внизу г-н де Берлестанж, прикованный к постели припадком каменной болезни, кричал от колик и собирал на тарелку мелкие камешки, извлечение которых стоило ему достаточного труда, чтобы он забыл о миссии, возложенной на него супругою маршала.
От этих прелестных благоприятных обстоятельств и нежданной свободы г-н де Маниссар ни за что не согласился бы отказаться, потому-то он с таким яростным упрямством и оставался в Дортмюде. Г-ну де Шамисси не были известны эти личные причины, да если бы он и знал их, то не придал бы им значения, будучи некогда гугенотом и достаточно сохранив суровые взгляды на жизнь. Они не мешали ему иногда предаваться отчаянному разврату, но фантазии г-на маршала показались ему чудовищными, так как они вредили интересам кампании и особенно славе, на которую в этом деле мог надеяться г-н де Шамисси.
Остальные офицеры, принужденные оставаться в Дортмюде с г-ном маршалом, приспособились довольно хорошо. Осада, которую предстояло выдержать, имеет свои преимущества, одно из которых – это легкость, с какой можно иметь женщин, а дортмюдские женщины привлекательны и податливы. По крайней мере, таково было мнение г-на Даланзьера, с которым Антуан встретился на площади. Комиссар казался вполне довольным. Он был толст, краснолиц и имел представительный вид в широком красном кафтане, обшитом серебряным позументом, шляпа на затылок и упругие икры под чулками клинышками. Он очень обрадовался Антуану и задержал его, чтобы выразить свое удовольствие. Он был как частное лицо и не стремился к общественным занятиям. О последних он выразился с гримасой: провианта не было в достаточном количестве; конечно, гарнизон не сразу почувствует недостаток в нем, но обывателям придется подтянуть животы. Он не жалел их, но в осажденном городе недостаток продовольствия имеет свои неудобства, производя возмущения и порождая измену.
К женщинам, однако, он относился с жалостью.
– Они, сударь, здесь как раз в меру и от первой осады не пострадали. Правда, она недолго длилась. Боюсь, что вторая будет для них менее благополучна и окончится не в нашу пользу. Ах, сударь мой, у них груди как на заказ и соответственные зады. Кожа их бела.
Даланзьер уже выбрал себе двух любовниц и, чтобы ни одной не обижать, обеих клал к себе в кровать. Он в подробностях описал их Антуану.
– Ах, сударь! – говорил он.– Они лучшие из здешних молодых женщин, а только в молодости подходит быть толстой. Молодая кожа нежнее растягивается от полноты: ткань, если она тонка, делается еще тоньше, и ничто не может с этим сравниться. Можете вы себе представить сухощавый плод?
Он продолжал:
– И какое изголовье, сударь, две эти груди! Что может быть приятнее неопределенности, когда точно не знаешь, кому из двух принадлежит эта ягодица и это бедро, до такой степени они равны, свежи и выпуклы!
Г-н Даланзьер облизнул толстые губы. Он предложил. свои услуги Антуану и обещал кое-что найти для него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Г-н де Маниссар выслушивал его доводы с красным и упрямым лицом. Обычная мягкость покинула его. Он ударил кулаком по столу и объявил, что остается в Дортмюде. Однако главные силы армии он согласился отправить в тыл, чтобы наблюдать за движением неприятеля. Что касается его самого, то он считал себя достаточно сильным, чтобы занять людей по ту сторону Мёзы. Итак, пусть г-н де Монкорне и г-н де ла Бурлад отступают, а он запрется в Дортмюде.
– И я надеюсь, сударь,– обратился он к г-ну де Шамисси,– что вы не откажетесь разделить со мною кампанию.
Г-н де Шамисси, позеленев, поклонился.
– Г-н маршал, сочту за честь повиноваться вам, но возьму на себя смелость отписать ко Двору мое мнение относительно всего этого.
Г-н де Маниссар сделал жест, что это ему почти безразлично, и закрыл собрание.
Когда все ушли, он довольно долго ходил взад и вперед по комнате. Это была довольно обширная зала, высокие окна которой выходили на главную площадь Дортмюде, где находились городская ратуша, рынок и каланча. Стенные ковры были оправлены в резное дерево. На них изображена была зелень деревьев, рощи и цветы. Маршал долго смотрел на них, наконец поправил перед зеркалом парик и толкнул потайную дверцу. Она вела в соседнее помещение. Молодая женщина, сидевшая в кресле, поднялась при входе г-на де Маниссара и сделала самый светский поклон, отчего залаяла маленькая собачка и запрыгал скворец в позолоченной клетке, спускавшейся с потолка на красном шелковом шнуре с мохнатыми кисточками. Дама была живой, черноволосой и хорошенькой. Шелковое платье ложилось красивыми складками вокруг ее тела и падало на кончик зеленой туфли. Около нее на столе пузатился музыкальный инструмент с деревянной инкрустацией, а из горлышка китайской вазы вырывались тонкие стебли пестрых тюльпанов.
Дортмюдские горожане хорошо встретили королевские войска, в особенности же самого маршала де Маниссара; еще немного и они украсили бы флагами его путь. Они были ему благодарны за то, что он избавил их от бомб. Так что все наперебой старались заполучить себе господ офицеров на постой. Бургомистр Ван Верленгем упросил г-на де Маниссара оказать ему честь остановиться у него в доме, как самом вместительном и удобном во всем городе. И действительно, г-н де Маниссар чувствовал себя там очень хорошо, особенно дней через пять, так как на второй же день г-жа Ван Верленгем дала понять, что она хочет по-своему тоже способствовать благосостоянию гостя. Г-н маршал, быстро поняв сущность благоприятствующих обстоятельств и томясь с самого начала кампании, был в восторге и чувствовал себя на седьмом небе, тем более что телом дама была свежа и деликатна, наружностью красива и привлекательна, и кожа ее при лампе казалась смугло-золотистой, что делало г-на де Маниссара влюбленным.
Чувство это заставляло г-на маршала находить пребывание в Дортмюде превосходным. Место это сразу показалось ему лучшим, какое может быть, раз он ежедневно здесь виделся со своей возлюбленной. Ему оставалось только придумать способы удалить Ван Верленгема; в них не было недостатка. Г-н де Маниссар чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Он думал об этом по ночам, со странным удовольствием, покуда не услышит, как звонят колокола на каланче и ходят патрули по мощеной площади. Он прислушивался, как жужжат проснувшиеся мухи в стеклянной бутылке, подвешенной на стенке, чтобы они туда попадались, и, разумеется, во время своей бессонницы он скорее обдумывал свои любовные уловки, чем военные планы. Но более всего ценил он и считал козырем в своей игре сознание, что в это время внизу г-н де Берлестанж, прикованный к постели припадком каменной болезни, кричал от колик и собирал на тарелку мелкие камешки, извлечение которых стоило ему достаточного труда, чтобы он забыл о миссии, возложенной на него супругою маршала.
От этих прелестных благоприятных обстоятельств и нежданной свободы г-н де Маниссар ни за что не согласился бы отказаться, потому-то он с таким яростным упрямством и оставался в Дортмюде. Г-ну де Шамисси не были известны эти личные причины, да если бы он и знал их, то не придал бы им значения, будучи некогда гугенотом и достаточно сохранив суровые взгляды на жизнь. Они не мешали ему иногда предаваться отчаянному разврату, но фантазии г-на маршала показались ему чудовищными, так как они вредили интересам кампании и особенно славе, на которую в этом деле мог надеяться г-н де Шамисси.
Остальные офицеры, принужденные оставаться в Дортмюде с г-ном маршалом, приспособились довольно хорошо. Осада, которую предстояло выдержать, имеет свои преимущества, одно из которых – это легкость, с какой можно иметь женщин, а дортмюдские женщины привлекательны и податливы. По крайней мере, таково было мнение г-на Даланзьера, с которым Антуан встретился на площади. Комиссар казался вполне довольным. Он был толст, краснолиц и имел представительный вид в широком красном кафтане, обшитом серебряным позументом, шляпа на затылок и упругие икры под чулками клинышками. Он очень обрадовался Антуану и задержал его, чтобы выразить свое удовольствие. Он был как частное лицо и не стремился к общественным занятиям. О последних он выразился с гримасой: провианта не было в достаточном количестве; конечно, гарнизон не сразу почувствует недостаток в нем, но обывателям придется подтянуть животы. Он не жалел их, но в осажденном городе недостаток продовольствия имеет свои неудобства, производя возмущения и порождая измену.
К женщинам, однако, он относился с жалостью.
– Они, сударь, здесь как раз в меру и от первой осады не пострадали. Правда, она недолго длилась. Боюсь, что вторая будет для них менее благополучна и окончится не в нашу пользу. Ах, сударь мой, у них груди как на заказ и соответственные зады. Кожа их бела.
Даланзьер уже выбрал себе двух любовниц и, чтобы ни одной не обижать, обеих клал к себе в кровать. Он в подробностях описал их Антуану.
– Ах, сударь! – говорил он.– Они лучшие из здешних молодых женщин, а только в молодости подходит быть толстой. Молодая кожа нежнее растягивается от полноты: ткань, если она тонка, делается еще тоньше, и ничто не может с этим сравниться. Можете вы себе представить сухощавый плод?
Он продолжал:
– И какое изголовье, сударь, две эти груди! Что может быть приятнее неопределенности, когда точно не знаешь, кому из двух принадлежит эта ягодица и это бедро, до такой степени они равны, свежи и выпуклы!
Г-н Даланзьер облизнул толстые губы. Он предложил. свои услуги Антуану и обещал кое-что найти для него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57