Ты не должен быть быстрее хищника, ты должен лишь обогнать того, кто рядом. Этот принцип действует среди зебр и антилоп. Теперь к нему должны привыкнуть и люди.
Лейстер открыл рюкзак Чака, чтобы разделить его вещи. Преодолевая скованность, обыскал его карманы в поисках вещей, которые бы им пригодились. Затем снял с тела ремень и ботинки. Пока они не научатся выделывать кожу, нужно дорожить даже разбитой обувью.
— Я нашла компас, — сказала Тамара. Лейстер озадаченно потряс головой, и она пояснила: — Ты уронил его. Я подобрала.
Она протянула ему компас и снова заплакала.
— В ручье полно камней. Нужно сложить над Чаком курган, — тихо сказал Лейстер. — Не обязательно красивый, главное — оградить тело от хищников.
Тамара вытерла глаза.
— Может, наоборот, оставить все как есть? Неплохое погребение для палеонтолога — стать пищей для динозавров.
— Это подошло бы нам с тобой. Но Чак — геолог. Он заслужил свои камни.
Лейстер не знал, сколько миль они с Тамарой отшагали до наступления ночи. Меньше, чем планировали утром. Больше, чем можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах. Шли молча, без эмоций, без устали. Позднее палеонтолог даже не мог вспомнить — остерегались ли они хищников.
Перед тем как остановиться на ночлег, Лейстер позвонил Далджит и Джамалу. Он не ощущал ни сил, ни желания с ними разговаривать, но делать было нечего.
— Послушай, — устало заговорил он с Далджит, — мы тут маленько подзадержались, будем чуть позже, чем планировали. Не волнуйтесь.
— Что случилось? — озабоченно спросила Далджит. — Надеюсь, вы не потеряли антибиотики?
— Антибиотики при нас. Я тебе потом все расскажу, хорошо? Сейчас просто будьте в курсе, что мы опоздаем, и не беспокойтесь.
— Понятно, но вы все-таки поторопитесь. У Джамала лихорадка, температура растет.
— Все, что мне нужно — это велосипед, — пробурчал в отдалении Джамал. — Неужели я прошу слишком многого?
— Да замолчи ты со своим велосипедом! Ну ладно, я прощаюсь. Поцелуй от меня Тамару и Чака, о'кей?
Лейстер вздрогнул.
— Обязательно.
Он спрятал телефон и вернулся к костру, от которого отходил подальше, чтобы случайно не выронить аппарат в огонь.
— Ты не сказал? — спросила Тамара.
— Не смог.
Лейстер сел рядом с ней.
— Успеем, когда придем. У нее и так достаточно поводов для волнения.
Они долго сидели молча, глядя, как пламя медленно пожирает дрова и превращается в угли. Потом Тамара произнесла:
— Я ложусь.
— Ложись, конечно, — ответил Лейстер. — А я посижу подумаю.
Он вслушивался в ночные звуки. Тихое попискивание летучих мышей и размеренный стрекот сверчков, тоскливый плач ночной птицы и завывание какого-то хищника. Звуки сплетались, смешивались, голоса динозавров и млекопитающих сливались в единый хор. Обычно эта ночная симфония успокаивала его.
Но не сегодня.
В скелете трицератопса более трех сотен костей. Брось их перед Лейстером бесформенной кучей, и за день он разберет их по порядку, от самой большой до самой мелкой. Лягут один за другим шестьдесят три позвонка, в одно целое превратится мозаика черепа. Разобраться с задними ногами будет, конечно, потруднее. Но он отсортирует кости стоп на две кучки по двадцать четыре в каждой, начав с первой по пятую костей плюсны, расположив фаланги по формуле 2—3—4—5—0 под ними, и накрыв все щиколоткой, состоящей из таранной, пяточной и трех предплюсневых костей. Передние ноги, напротив, очень просты: пять пястных костей, четырнадцать фаланг, расположенных по формуле 2—3—4—3—2 и три запястных. Умение расположить кости в нужном порядке с первого взгляда считалось среди палеонтологов довольно редким. Лейстер обладал им в полной мере.
Еще он имел полное представление о метаболизме трицератопса, хитростях его поведения, темперамента, питания, борьбы за место под солнцем, размножения и выращивания потомства, а также об истории эволюции и примерном ареале распространения. И это был только один из множества динозавров (не говоря уже об остальных представителях фауны), которого Лейстер изучил до мельчайших деталей. Он знал все, что было в человеческих силах, о жизни и смерти животных.
Кроме, пожалуй, главного: почему все его знания совершенно бесполезны здесь? Кости и без него спокойно стояли на своих местах при рождении каждого маленького трицератопса. Биохимические процессы регулировали сами себя. Животные вполне успешно жили, размножались и умирали без всякого вмешательства ученых.
Чак только что был здесь, и вот его нет.
Это невозможно.
Лейстер не мог этого осознать.
В лесу царила темнота. Лейстер почувствовал себя невероятно маленьким, крошечной частичкой жизни, непреодолимо двигающейся навстречу смерти.
При всех своих знаниях он ничего не знал. Несмотря на все, что Лейстер выучил, он ничего не понимал. Он торчал в центре вселенной без всякой цели и смысла. Ответов не было здесь, не было там, не было нигде.
Лейстер уставился в темноту. Ему хотелось уйти туда и никогда не возвращаться.
Горе оказалось так велико, что Лейстеру чудилось: сама ночь плачет вместе с ним. И черный лес, и беззвездное небо тряслись, подавляя беззвучные рыдания. И вдруг он осознал: плачет Тамара.
Она не смогла заснуть.
Да и кто бы смог после всего, что случилось? Даже если бы все стряслось не у нее на глазах, даже если бы они не были так близки, смерть Чака автоматически уменьшала их популяцию до десяти человек. Это было ни с чем не сравнимой катастрофой, причиной для глубочайшего горя. Лейстер почувствовал, что должен войти в палатку и утешить Тамару.
Его душа взбунтовалась от одной только мысли об этом. «Я не могу! — ожесточенно думал он. — Во мне самом нет ни капли утешения. Нет ничего, кроме тоски и жалости к себе». Лейстер решил, что он окончательно обессилел, что еще одна капля человеческого горя сокрушит его, раздавит, превратит в нечто бесформенное.
Тамара плакала.
Ну и пусть! Возможно, это эгоистично, но он не собирается снова брать самый тяжкий груз на себя. Он просто не в состоянии! Чего она хочет от него? Слезы катились по щекам Лейстера, и палеонтолог презирал себя за эти слезы.
Каким же слабаком он оказался! Из всех людей, когда-либо живших на Земле, он последний, к кому можно обратиться за помощью!
Тамара продолжала плакать.
«Ты должен войти», — говорил он себе. Но Лейстер не мог войти.
Наконец он поднялся и все же вошел в палатку.
17
ТИПОВОЙ ЭКЗЕМПЛЯР
Материк Пангея: телезоиская эра, мезогнойский период, хронианская эпоха, эпиметианский век. 250 млн. лет н. э.
Джимми первым вынырнул из временного туннеля, быстро огляделся и махнул рукой остальным. Они выскочили на траву вслед за ним.
Стояла ночь.
Вокруг росли деревья с низкими, изогнутыми ветвями. В детстве Джимми называл такие лазильными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Лейстер открыл рюкзак Чака, чтобы разделить его вещи. Преодолевая скованность, обыскал его карманы в поисках вещей, которые бы им пригодились. Затем снял с тела ремень и ботинки. Пока они не научатся выделывать кожу, нужно дорожить даже разбитой обувью.
— Я нашла компас, — сказала Тамара. Лейстер озадаченно потряс головой, и она пояснила: — Ты уронил его. Я подобрала.
Она протянула ему компас и снова заплакала.
— В ручье полно камней. Нужно сложить над Чаком курган, — тихо сказал Лейстер. — Не обязательно красивый, главное — оградить тело от хищников.
Тамара вытерла глаза.
— Может, наоборот, оставить все как есть? Неплохое погребение для палеонтолога — стать пищей для динозавров.
— Это подошло бы нам с тобой. Но Чак — геолог. Он заслужил свои камни.
Лейстер не знал, сколько миль они с Тамарой отшагали до наступления ночи. Меньше, чем планировали утром. Больше, чем можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах. Шли молча, без эмоций, без устали. Позднее палеонтолог даже не мог вспомнить — остерегались ли они хищников.
Перед тем как остановиться на ночлег, Лейстер позвонил Далджит и Джамалу. Он не ощущал ни сил, ни желания с ними разговаривать, но делать было нечего.
— Послушай, — устало заговорил он с Далджит, — мы тут маленько подзадержались, будем чуть позже, чем планировали. Не волнуйтесь.
— Что случилось? — озабоченно спросила Далджит. — Надеюсь, вы не потеряли антибиотики?
— Антибиотики при нас. Я тебе потом все расскажу, хорошо? Сейчас просто будьте в курсе, что мы опоздаем, и не беспокойтесь.
— Понятно, но вы все-таки поторопитесь. У Джамала лихорадка, температура растет.
— Все, что мне нужно — это велосипед, — пробурчал в отдалении Джамал. — Неужели я прошу слишком многого?
— Да замолчи ты со своим велосипедом! Ну ладно, я прощаюсь. Поцелуй от меня Тамару и Чака, о'кей?
Лейстер вздрогнул.
— Обязательно.
Он спрятал телефон и вернулся к костру, от которого отходил подальше, чтобы случайно не выронить аппарат в огонь.
— Ты не сказал? — спросила Тамара.
— Не смог.
Лейстер сел рядом с ней.
— Успеем, когда придем. У нее и так достаточно поводов для волнения.
Они долго сидели молча, глядя, как пламя медленно пожирает дрова и превращается в угли. Потом Тамара произнесла:
— Я ложусь.
— Ложись, конечно, — ответил Лейстер. — А я посижу подумаю.
Он вслушивался в ночные звуки. Тихое попискивание летучих мышей и размеренный стрекот сверчков, тоскливый плач ночной птицы и завывание какого-то хищника. Звуки сплетались, смешивались, голоса динозавров и млекопитающих сливались в единый хор. Обычно эта ночная симфония успокаивала его.
Но не сегодня.
В скелете трицератопса более трех сотен костей. Брось их перед Лейстером бесформенной кучей, и за день он разберет их по порядку, от самой большой до самой мелкой. Лягут один за другим шестьдесят три позвонка, в одно целое превратится мозаика черепа. Разобраться с задними ногами будет, конечно, потруднее. Но он отсортирует кости стоп на две кучки по двадцать четыре в каждой, начав с первой по пятую костей плюсны, расположив фаланги по формуле 2—3—4—5—0 под ними, и накрыв все щиколоткой, состоящей из таранной, пяточной и трех предплюсневых костей. Передние ноги, напротив, очень просты: пять пястных костей, четырнадцать фаланг, расположенных по формуле 2—3—4—3—2 и три запястных. Умение расположить кости в нужном порядке с первого взгляда считалось среди палеонтологов довольно редким. Лейстер обладал им в полной мере.
Еще он имел полное представление о метаболизме трицератопса, хитростях его поведения, темперамента, питания, борьбы за место под солнцем, размножения и выращивания потомства, а также об истории эволюции и примерном ареале распространения. И это был только один из множества динозавров (не говоря уже об остальных представителях фауны), которого Лейстер изучил до мельчайших деталей. Он знал все, что было в человеческих силах, о жизни и смерти животных.
Кроме, пожалуй, главного: почему все его знания совершенно бесполезны здесь? Кости и без него спокойно стояли на своих местах при рождении каждого маленького трицератопса. Биохимические процессы регулировали сами себя. Животные вполне успешно жили, размножались и умирали без всякого вмешательства ученых.
Чак только что был здесь, и вот его нет.
Это невозможно.
Лейстер не мог этого осознать.
В лесу царила темнота. Лейстер почувствовал себя невероятно маленьким, крошечной частичкой жизни, непреодолимо двигающейся навстречу смерти.
При всех своих знаниях он ничего не знал. Несмотря на все, что Лейстер выучил, он ничего не понимал. Он торчал в центре вселенной без всякой цели и смысла. Ответов не было здесь, не было там, не было нигде.
Лейстер уставился в темноту. Ему хотелось уйти туда и никогда не возвращаться.
Горе оказалось так велико, что Лейстеру чудилось: сама ночь плачет вместе с ним. И черный лес, и беззвездное небо тряслись, подавляя беззвучные рыдания. И вдруг он осознал: плачет Тамара.
Она не смогла заснуть.
Да и кто бы смог после всего, что случилось? Даже если бы все стряслось не у нее на глазах, даже если бы они не были так близки, смерть Чака автоматически уменьшала их популяцию до десяти человек. Это было ни с чем не сравнимой катастрофой, причиной для глубочайшего горя. Лейстер почувствовал, что должен войти в палатку и утешить Тамару.
Его душа взбунтовалась от одной только мысли об этом. «Я не могу! — ожесточенно думал он. — Во мне самом нет ни капли утешения. Нет ничего, кроме тоски и жалости к себе». Лейстер решил, что он окончательно обессилел, что еще одна капля человеческого горя сокрушит его, раздавит, превратит в нечто бесформенное.
Тамара плакала.
Ну и пусть! Возможно, это эгоистично, но он не собирается снова брать самый тяжкий груз на себя. Он просто не в состоянии! Чего она хочет от него? Слезы катились по щекам Лейстера, и палеонтолог презирал себя за эти слезы.
Каким же слабаком он оказался! Из всех людей, когда-либо живших на Земле, он последний, к кому можно обратиться за помощью!
Тамара продолжала плакать.
«Ты должен войти», — говорил он себе. Но Лейстер не мог войти.
Наконец он поднялся и все же вошел в палатку.
17
ТИПОВОЙ ЭКЗЕМПЛЯР
Материк Пангея: телезоиская эра, мезогнойский период, хронианская эпоха, эпиметианский век. 250 млн. лет н. э.
Джимми первым вынырнул из временного туннеля, быстро огляделся и махнул рукой остальным. Они выскочили на траву вслед за ним.
Стояла ночь.
Вокруг росли деревья с низкими, изогнутыми ветвями. В детстве Джимми называл такие лазильными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75