А иногда кажется мое тело - не моим: тяжелым, чужим. Несколько дней привыкаю к новому состоянию, а только привыкну, и перестаю обращать на себя внимание, что-то опять происходит со мной. Завтра куплю новый лифчик, специальный, чтобы расстегивался спереди.

* * *
Сегодня с утра сильный туман. Ходила гулять, дошла до моста Александра Третьего. Эйфелеву башню будто еще построили только до половины. Подумала, что именно такой, недостроенной, ее видела когда-то Мария Башкирцева. Ведь это ее город, она здесь жила, пела, писала свой дневник, рисовала, ходила по тем улицам, по которым теперь хожу я. Здесь умерла. А я даже не знаю, где, на каком кладбище она лежит.

* * *
Сегодня была в гостях у Петровых. Любочка ввела меня в светский круг совдам. Я в этом Париже успела отвыкнуть от людей. Сперва обрадовалась, что новые лица, что все говорят по-русски, а через полчаса захотелось сбежать! Господи, чего только я не наслушалась! Сначала все друг перед другом хвастались, кто что где купил, потом стали обсуждать всякие запреты-обереги для беременных. Причем каждая начинала, что все это бабкины глупости, а потом приводила пример, как с какой-то ее знакомой это самое и произошло!
Нельзя пинать и гладить кошек и собак - иначе у ребенка появится “щетинка”. Чушь собачья. Где-нибудь теперь увижу кошку - специально подойду и поглажу!
Нельзя перешагивать через оглоблю, веревку и через что-то еще - родится горбатым. Да где в Париже взять эту оглоблю?
А если перейти дорогу покойнику, то у ребенка будет родимое пятно - запечется кровь. Получается, что родинки - это встречи беременной со смертью?
Вечером рассказала Осе. Все это от деревенской дикости! Ося все объяснил: откуда, например, запрет на перешагивания: да потому, что под юбкой ничего не было! Боялись, по темности своей, что какие-то предметы снизу “увидят” детородные органы! Ну увидят, ну и что? Ведь они верили, что в каждом предмете дух. А какой дух в оглобле?
Купила несколько книг о беременности и материнстве. Читаю. Как там все ясно и просто! И не надо ничего бояться. Только все равно страшно, как подумаешь, что с ребенком может что-то случиться при родах. И еще страшно, что будет больно.
Я трусиха и очень боюсь боли. Страшно именно от этого - оттого, что будет физически больно, и это надо принять. Ося сказал, что боль в природе нужна для самосохранения, для предупреждения смерти, чтобы полюбить жизнь. Как все устроено! Причиняют боль, чтобы заставить жить. Гонят в жизнь, как хворостиной. Если бы не было больно, если бы не стегали - кто бы остался жить?
А Любочка про боль сказала: при родах боль, страдания нужны, чтобы суметь полюбить ребенка, чтобы запомнить, какой ценой он достался.

* * *
Ося - лапушка! Попросила его достать мне Башкирцеву. Так захотелось перечитать! Он - умничка, золотце, специально ездил в библиотеку и нашел! Старое-престарое издание, зачитанное до дыр. Открыла случайно и сразу наткнулась на вот эти строчки: “Какое удовольствие хорошо петь! Сознаешь себя всемогущей, сознаешь себя царицей! Чувствуешь себя счастливой, благодаря своему собственному достоинству. Это не та гордость, которую дает золото или титул. Становишься более чем женщиной, чувствуешь себя бессмертной. Отрываешься от земли и несешься на небо!”.
Листаю и поражаюсь этой девочке. “Ничто не пропадает в этом мире… Когда перестают любить одного, привязанность немедленно переносят на другого - даже не сознавая этого, а когда думают, что никого не любят, - это просто ошибка. Если даже не любишь человека, любишь собаку или мебель, и с такою же силою, только в иной форме. Если бы я любила, я хотела бы быть любимой так же сильно, как люблю сама; я не потерпела бы ничего, даже ни одного слова, сказанного кем-нибудь другим. Но такой любви нигде не встретишь. И я никогда не полюблю, потому что никто не полюбит меня так, как я умею любить”.
Когда она успела это пережить и прочувствовать? Неужели раньше люди были значительно взрослее и умнее нас, сегодняшних взрослых?
Или: “Я, которая хотела бы сразу жить семью жизнями, живу только четвертью жизни”.
Но это не может написать девочка в 14 лет!
Заглянула “в сегодня” последнего года ее жизни - запись за 30 августа: “Так вот как я покончу… Я буду работать над картиной… несмотря ни на что, как бы холодно ни было… Все равно, не за работой, так на какой-нибудь прогулке: те, которые не занимаются живописью, тоже ведь умирают…”.
А через два месяца ее не стало.

* * *
Письмо от Кати! Читала про их московское житье-бытье, и так схватило сердце - как же я по всем нашим соскучилась!
Вот уж от нее не ожидала, что и она стала суеверной! Пишет, чтобы я не стригла волосы - плохая примета: младенцу жизнь укорачивать. Пойду завтра всем приметам назло в парикмахерскую, подстригусь и сделаю укладку. Вот вам всем! Я в приметы не верю!
Кажется, совсем недавно я в первый раз к ним в Москву приехала, сколько же лет прошло? Ого! Уже десять! Да, это было в январе или феврале 16-го. Мечтала устроиться петь, а в “Эрмитаже” - это в моем “Эрмитаже”! - меня даже слушать не стали! Как забавно все это вспоминать сейчас, когда то, что казалось когда-то недосягаемой мечтой, вдруг стало пройденной ступенькой. А тогда, Боже, какая это была трагедия!
Бродила, несчастная, никому не нужная, по центру заснеженной зимней Москвы часами - в красивой, праздничной толпе. Кто-то рассказал, как Вертинский познакомился с Верой Холодной: на Кузнецком решил приударить за хорошенькой барышней, а та ему: “Я замужем, жена прапорщика Холодного”. Отвел ее к Ханжонкову - стала королевой кинематографа. Вот и я, как дура, все ходила и мечтала, как кто-то остановит и скажет: не хотите ли сняться или спеть?
Смотрела на барышень, а у всех прически под Веру Холодную, и всякая мечтает стать кинематографической дивой.
И как же было обидно слышать, как какая-то холеная барышня выходит из магазина и бросает приказчику: “Нет, не то, не нравится. Я, пожалуй, приду с моим женихом”.
Ходила мимо одной витрины со шляпками и не выдержала - зашла примерить. Шляпки парижские, нравятся все отчаянно, какую ни возьми, а я: “Нет, не то, не нравится. Я, пожалуй, приду с моим женихом”.
А теперь все парижские шляпки - мои. А важно - совсем другое.

* * *
Все чаще и чаще думаю: а могла бы я здесь петь? Не знаю.
Мой славный Осик водит меня в кафе-шантаны и мюзик-холлы. Мы перевидали всех кумиров Парижа - Мистангет, Шевалье, теперь Жозефина Беккер. Поют не лучше наших, но совершенно по-другому. Легко, свободно. А у нас любую песенку исполняют всерьез, как оперную арию.
Вчера ходили в “Казино де Пари” на Жозефину Беккер. Мартышка, но талантливая, как чертенок.
Еще мне очень понравилось в “Мулен Руж”. Где я была, когда Бог раздавал такие ноги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120