Из черепа - небосвод. Его мозг - облака, пульс - сквозняк, дыхание - ветер, перхоть - снег. Но это он тебе сам все говорил. Его волосы стали пожухлой травой. И вот так началась Ниневия. Это для нас непредставимо, а для Него это, может, раз плюнуть. Может, мы и есть только Его плевок. И какая разница, проснулся ты на этом корабле собой или нет”. Я испугался: “И что же теперь будет?”. “Мы тебя сейчас выбросим за борт, и повелит Господь большому киту тебя проглотить, но это ошибка в переводе, ты же не планктон, но неважно. Важно, что у этой рыбищи будет ребристая глотка”. “А потом? Как я окажусь в Ниневии?”. “Этого мы не знаем. Наше дело мореходское - бить склянки. И вот ты придешь в Ниневию и сделаешь все, что нужно. И там еще что-то будет с деревом, мы точно не помним. То ли оно вдруг засохнет, то ли сухое зацветет. Одним словом, Господь опечалится и скажет: “Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором сто двадцать тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множества скота”. Сжалится и уничтожит Ниневию, чтобы не мучить больше ни людей, ни животных”.
Вопрос: Уже поздно. Смотрите, совсем стемнело.
Ответ: Я им сказал: “Возьмите меня и бросьте в море, - и море утихнет для вас”. А они снова бьют склянки и отвечают: “А ты разве еще не сообразил, что мы уже в чреве кита, раз у него - такая же ребристая глотка, как у того неба над Бамутом? Мы и так проглочены небом. Мы и так все внутри той рыбы. Устроились и живем понемногу. Видим каждый день ребристый свод ее глотки - и ничего, привыкли. Потому что внутри рыбы все уравновешено и гармоничо - и смертей ровно столько, сколько рождений, а рождений ровно столько же, сколько смертей - ни на одну больше или меньше, и в этой бухгалтерии все всегда сходится и всегда будет сходиться”. И я спросил: “Так куда же мне идти?”. Они ответили: “Это все равно. Все дороги тебя приведут в Ниневию. Иди куда хочешь”. И я пошел. Завернув за угол, я оказался в сумерках. В полумраке увидел аиста на крыше - ног не было видно, и он будто повис в воздухе. Доцветали бульдонежи, развернулись к вечеру каприфолии. Донесся далекий звук колокола, будто поварешкой скребли по громадному чану в пищеблоке. Поезд издали - как школьная линейка. Я долго шел по шоссе, заслоняясь рукой от фар. Потом стоял на переезде и смотрел, как мимо на платформах везли автомобили в неприличных позах - грузовик лез на грузовик. Закат еще чуть теплился, и в застывшей воде пруда облака плавали не пленкой, по поверхности, а светились из глубины. Я присмотрелся - это отражались те самые перистые облака, как небесное горло. Мне на руку села запоздавшая божья коровка и поползла к локтю, переваливаясь через волоски, вернее, волосы поднимали ее, как волны. Я подумал, что это уже должна быть Ниневия, где жаркий день начинается с утренней политвы, а когда приходит зима, то снова все пишется черным по белому, где, помимо здравого смысла, есть еще другой, нездравый, который сильней, где даже снег - любовь, и человек там, где его тело.
Вопрос: Я устал.
Ответ: Подождите, немного осталось. Я был в Ниневии. Меня поразило, что там все было совсем как у нас. Кошка лапой ловила снежинки, на кораблях били склянки, князя Василько ослепил брат ножом, мама раздала мороженое бесплатно и свернулась калачиком спать. Меня звали, как отца, а моего сына звали, как меня. Слышались гулкие раскаты грома, то ли приближалась гроза, то ли кто-то бегал по крышам гаражей. Обломанный ноготь цеплялся за юбку и колготки. В бытовке салабоны пришивали дедам подворотнички. Собаки рыгали, наевшись мертвечины. В зеркале отражались покосившиеся часы шиворот-навыворот. В подвалы бросали гранаты. Матери показывали всем на рынке фотографии в полиэтиленовых мешочках. Снайпер выбивал из головы красную пыль. Деды, не доев кашу в тарелке, харкали в нее. Вместо ребенка, хоронили детское платье. Через забор летели шишки и щебенка. Из сострадания пристреливали. В трусах и сапогах играли в футбол сдутым мячом на больничном дворе. Мяч сипел и не мог отдышаться, когда ему били под дых. И никто не хотел сжалиться, чтобы никого больше не мучить. Из сострадания. Бог ведь обещал пожалеть Ниневию, но все оставалось по-прежнему, как было. Тут я увидел, что в ржавом гинекологическом кресле сидит Серый. Он поманил меня пальцем. Я подошел, скользя сапогами по разбитому стеклу на асфальте. “Серый, это ты? Тебя разве не убили под Бамутом?” Он сплюнул сквозь зубы на асфальт, заложил руки за голову и усмехнулся: “Как же убили, если ты со мной разговариваешь?”. Тогда я спросил: “Серый, ты что, и есть Бог?”. Он снова сплюнул, почесал под мышкой и сказал: “Нужно верить или знать”.
Вопрос: Но ведь вера и знание - это одно и то же.
Ответ: Я так ему и сказал. И еще спросил: “Господи, ну почему Ты не пожалеешь Ниневию?”.
Вопрос: А он?
Ответ: А он ухмыльнулся: “Разве ты еще не понял, дурак, что Бога - нет?”. И хлопнул по животу резинкой от трусов. Тут кто-то свистнул. Я оглянулся. Она стояла за забором под акацией - в одной руке ракетки от бадминтона, в другой - шарик от пинг-понга. Оттопыривала нижнюю губу и вздувала упавшую на глаза челку. Протягивала мне шарик, улыбалась и звала: “Иди сюда!”.
Сретение
Не брала в руки дневник все это время. Уже месяц, как убили Алешу. Была в Александро-Невской церкви. Поставила за него свечку. Встала на то самое место, где мы тогда с ним стояли. Смотрела снова на все, как тогда с ним: на васнецовские росписи, на мозаику, на иконостасы. Все, как тогда. Даже тот же самый батюшка. Только тополей в заснеженных окнах не видно, и Алеши больше нет.
Потом пошла к нему домой. Сергея Петровича не было. Татьяна Карловна лежала у себя. Посидела немного с ней, потом зашла к Тимоше. Ему нравится смешной толстый человечек, весь сложенный из шин, в автомобильном шлеме и очках - из рекламы шин “Мишелен” - найдет в газете и раскрашивает его цветными карандашами. Села с ним, раскрашивали вместе. Тима уже может смеяться беззаботно, счастливо. Для него брата уже больше нет.
Он так похож на Алешу!
Я ведь в ту ночь все почувствовала - его больше нет - и проснулась. А наутро письмо - читала, радовалась, что жив, а Алеши уже не было. Так живо представляла себе за его окном солнце, мороз, как сверкает снег, воробьиное счастье, а его уже убили.
На обратном пути встретила на Никитинской Нину Николаевну. Мы с тех пор не виделись. Она ничего не знала. Говорит мне: “Разве можно ходить такой размазней? Нужно на людях быть не наизнанку, когда все видно, а налицо! Пусть все думают, что у вас не может быть никаких неприятностей и что вы привыкли к тому, что вам все повинуются - и мужчины, и обстоятельства!”. Я расплакалась, сказала ей, что Алешу убили. Охнула: “Деточка моя!”. Обняла, заплакала вместе со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120